Цицианов - Владимир Лапин

В 1804 году перед Цициановым встала сложная задача, ошибка в решении которой могла сильно повредить его репутации. На Кавказ в погоне за чинами и орденами приехал Михаил Семенович Воронцов. Приводим целиком письмо, которое получил главнокомандующий по этому поводу:

«Поелику нигде, кроме края, где вы командуете, нет военных действий, где бы молодому офицеру усовершенствоваться можно было в воинском искусстве, да и к тому присовокупляя, что под начальством вашим несомнительно можно более в том успеть, нежели во всяком другом месте, то по сим самым уважениям, как я, так и брат мой, согласились на желание графа Михаила Семеновича служить волонтером в корпусе, находящемся в Грузии. На дружеский вопрос вашего сиятельства по гвардейскому ли чину его употреблять, имею вам ответствовать с такою же откровенностью, что чин его гвардейский нимало кажется не будет препятствовать к употреблению его, если взять то, что он служить будет у вас не при полку, а генерально при корпусе волонтером; а потому от распоряжения вашего зависеть будет, при случае, поручить ему в команду деташмент (отдельный отряд. — В.Л.), чему многие мы имели примеры и в других войнах. Сие как я, так и брат мой, примем знаком дружбы вашей; токмо прошу вас не иначе то учинить, как поколику позволяют вам нынешней воинской службы постановления. В предложении вашем отправить сюда племянника моего при радостном каком событии вижу я охотливость вашу сделать мне приятное. Благодаря вас всемерно за оную, скажу вам, что как таковые посылаются единственно для доставления им чина, то по сей самой причине ни я, ни брат мой того не желаем. Граф Михаил Семенович, будучи еще довольно молод, может успеть заслужить чины прямым путем, чем мы более будем довольны; к тому же отправление это противно установлению фельдъегерей для посылок учрежденных, да и вообще мне кажется, что если бы посылали офицеров с радостными известиями, то сие право более принадлежит тем, кои в деле отличили себя и сим заслуживают награду. Ко всему этому остается мне повторить то, что я и прежде писал вашему сиятельству, что он у нас один и что мы желаем, чтоб он был полезен отечеству своему и для того, чтоб усовершенствовался во всем, к тому относящемся. Полагаясь на дружбу вашу и будучи уверены, что не оставите его своими наставлениями и доставлением таких случаев, где он может себя образовать и достигнуть цели нашей, мы отдали его, так сказать, в полную вашу благосклонную попечительность, не сомневаясь нимало, что будем иметь причину быть довольными сею посылкой»[310].

Слова о «радостном событии» объяснялись просто. Для Цицианова самым простым выходом из положения было бы проведение сравнительно удачной военной демонстрации с участием молодого гвардейца, умелое составление «трескучего» рапорта, превращавшего эту демонстрацию в серьезное военное предприятие и дававшего право представить к наградам наиболее отличившихся участников, разумеется, включая заезжего столичного искателя приключений. Потом можно было придержать его где-нибудь в штабе до «настоящего» ратного успеха и, наконец, отправить в Петербург с донесением о таковом. Поскольку существовала традиция награждать добрых вестников чином или орденом (масштаб зависел от радости монарха), схема выглядела безупречной. Однако здесь она, как мы видим, не годилась. Во-первых, сами старшие Воронцовы не желали такой «дармовой» награды, которая, по правде сказать, компрометировала человека в глазах военного сообщества. Да и сам Михаил Семенович был в числе тех, кто желал, кроме вожделенного Георгиевского креста, получить еще и реноме «рубаки». Во-вторых, Цицианов, щепетильно относившийся к солдатской чести, скорее всего, только из вежливости и осторожности предложил «бескровный» вариант. Осторожность его была более чем обоснованной. На войне того времени, а тем более на войне кавказской, командир имел даже больше шансов сложить голову, чем простой солдат. Неприятельские стрелки, среди которых имелись настоящие виртуозы своего дела, старались выбить человека в офицерском мундире. Гибель молодого и знатного князя, единственного на тот момент продолжателя знаменитого рода, могла произвести сильнейшее впечатление в обществе. Представление о потерях — вещь крайне субъективная. Во время Аустерлицкого сражения в 1805 году, например, ряды Кавалергардского полка поредели не более, чем ряды многих других частей. Но в нем служили люди, которых знал «весь Петербург», и потому их гибель или ранения воспринимались как вселенская катастрофа. Если бы в горах Кавказа сложил голову никому, кроме родных, не ведомый армейский поручик, это было бы только увеличением цифры в графе «убито», а вот известие о смерти князя Воронцова усилило бы в столичных кабинетах и гостиных мнение людей, сомневавшихся в полководческих способностях Цицианова. Этим во многом и объясняется тон письма главнокомандующего М.С. Воронцову от 8 января 1804 года из Гянджи:

«Не можете вообразить вы, любезный граф, с каким нетерпением я жду о ваших делах известия, дрожа собственно за вас и, спасши вас от вернейшей пули, на штурме могущей быть, боюсь, чтобы там вас не нашла. На Бога во всем пространстве положись, то цел и здоров будешь. Я завтра отсель уезжаю. Плену взято обоего пола более 17 тысяч: кусок благородный! Письма, вчера доставленные, высылаю. Дядюшка ваш не соглашается посылать вас курьером, твердит только, чтоб вас беречь. Кой час кончится дело, приезжайте в Тифлис. Я в Име-ретию, может быть, пойду… А мне прошу верить, что душой и сердцем вам преданный князь Цицианов. Почтенному товарищу Василию Семеновичу (Гулякову. — В.Л.) мое почтение прошу сказать и желание успеха».

Цицианов приложил немало усилий, чтобы М.С. Воронцов получил, кроме чина, еще и вожделенный орден Святого Георгия Победоносца. Главнокомандующий сам откровенно писал об этом своему протеже 28 октября 1804 года. Он сообщал, что трижды беспокоил по этому поводу князя А. Чарторыйского (еще одно свидетельство, что именно этот царедворец был ходатаем за него перед императором). Чтобы доказать свои усилия, к письму даже приложена выписка из реляций о боях с персами: «Не могу особенно не рекомендовать при мне находящегося за бригадир-майора несменяющегося лейб-гвардии Преображенского полка поручика графа Воронцова, который, деятельностью своей заменяя мою дряхлость, большою мне служил помощью и достоин быть сравнен с его сверстниками господами Васильчиковыми, переименованными из камергеров вышними против его чинами. О сем дерзаю всеподданнейше представлять, зная священные правила справедливости Вашего императорского величества, по строгости коих служба и рвение сего молодого офицера, обещевающего многое для пользы службы, заслуживает всеконечно всемилостивейшего Вашего императорского величества внимания к ободрению его». Обнадеживающе выглядела ссылка на Федора Исаевича Ахвердова, будто бы слышавшего о включении Воронцова в списки награжденных этим почетнейшим орденом. Полковник с грузинскими корнями, командовавший понтонными ротами в Петербурге, Ф.И. Ахвердов имел брата Николая Исаевича Ахвердова, генерал-майора, служившего с 1799 года воспитателем великих князей Михаила Павловича и Николая Павловича и потому бывшего в курсе всех придворных новостей. Когда же пришло известие о награждении молодого Воронцова крестом на оранжево-черной ленте, генерал от инфантерии лично поздравил капитана. Вряд ли кто-то еще из офицеров Грузинского корпуса удостаивался такой чести. Но отношения в «обществе» имеют свои правила. Подобные поздравления являлись своеобразным напоминанием клану Воронцовых о необходимости защищать имя главнокомандующего в коридорах власти. Не случайно в следующем письме Цицианов просил узнать ситуацию в столице: «Буде можешь узнать, скоро ли думают меня отпустить…»[311] Разумеется, свои связи генерал использовал не только в «личных целях». В одном из писем М.С. Воронцову он просил его помочь в назначении пенсии жене пехотного поручика, умершего в Тифлисе от лихорадки и оставившего семью без средств к существованию[312]. Впрочем, кавказская боевая романтика молодому графу М.С. Воронцову довольно быстро надоела, и 30 декабря 1804 года он писал Арсеньеву, который в то время отправился воевать в Италию: «Весьма я желал быть с вами и, быв уже два года в сих диких варварских местах, увидеть войну и в тех местах, где климат, места, люди и всё уменьшает неприятности оной, в тех местах, где случится в воскресенье быть в сражении, в понедельник на бале, а во вторник в театре…»[313]