Алло, Милиция? Часть 2 - Анатолий Евгеньевич Матвиенко
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Гэбисты переглянулись.
— Товарищ полковник… — начал было Образцов, но тот его прервал:
— Обо всём — позже. Сейчас нужно решать, что делать с Волобуевым. Если черниговские узнают подробности, скандал докатится до Москвы.
Началось ожидаемое. Сокрытие промахов нижесидящего, чтоб не получить взбучку от вышестоящего.
— Егор, — проникновенно заговорил Образцов. — Позволь, я заберу кассету. Клянусь, она будет в сохранности. Но эту запись лучше не слышать посторонним ушам.
— Берите. И позвольте предположить: офицер КГБ на почве личных переживаний решил учинить суицид, но не рассчитал высоту и лишь поломался, отчего признан негодным к дальнейшему прохождению службы и уволен. Готов подтвердить эту версию под присягой на Библии.
— Библия не нужна, — полковник поднялся. — А вот круглосуточное дежурство около койки твоего, Николай, дегенерата придётся обеспечить. Чтоб ни слова не сказал лишнего местным. При первой возможности перевести в Американку. Задал ты нам жару, малец. Но что развязал узлы и не дал опозориться с польской песней — хвалю. Точно никто из черниговских не в курсе подробностей?
— А вдруг подслушали телефонный разговор по спецлинии?
Возвращались они вдвоём с полковником, так и не назвавшим ни имени-отчества, ни фамилии, и практически в молчании. Образцов и ещё двое со второй машиной остались дежурить в клинике.
После Бобруйска Егор предложил подменить за рулём, получив отказ. Тогда, откинув сиденье, завалился спать.
Шёл третий час ночи.
Всех последствий безрассудной акции с Волобуевым он ещё представить не мог. Немного грело душу одно маленькое обстоятельство. За время ожидания в черниговском КГБ удалось выпросить другой кассетный магнитофон и сделать дубль разговора с Волобуевым. Пусть будет.
Глава 20
20
Холодильник, вычищенный до сиротской пустоты перед отъездом, встретил запасом колбасы, яиц, пельменей, сыра и даже апельсинов.
А на кухонном столе белела записка.
«Егор! Прости меня.
Я должна спасти семью родителей. Если не остановить распад, мама поругается и с папой, вплоть до развода. Это — беда, я не могу оставить их в беде.
Прошу тебя, не приезжай в Гродно. Мне будет стократно труднее.
Потому что я люблю тебя, но не могу быть с тобой вместе.
Извини, что не смогла помочь со словами к L’Estaca.
Ключ передам с Яной. Или просто смени замок.
Твоя Н.»
Егор просидел неподвижно минут пять. Потом начал смеяться каким-то придурковатым смехом из-за слов к L’Estaca. Вынужденный вопреки первоначальным планам использовать совпадение музыки с польской песней «Муры» против Волобуева, он уничтожил возможность исполнения этой мелодии «Песнярами». А Настя считает себя виноватой именно в этой мелочи…
Очень теоретически можно предположить, что она задумала испытание чувств, что надеется — он плюнет на просьбу не ехать к ней, примчится и переломит ситуацию, сожмёт в объятиях и увезёт!
Нет. И она не такая, и ситуация другая.
Не тот случай, когда говорят «давай поставим отношения на паузу».
Просто — конец. Перевёрнутая страница.
Осталось только радоваться, что заметил и прочитал записку, лишь когда проснулся.
Пока завтракал, раздался звонок Серёгина.
— Фуф… Как ты до Минска добрался? Боялся, и тебя потеряли.
— Да тут со знакомым встретился, посидели, опоздал на поезд. Попутка подкинула.
— Ты знаешь, что Волобуев выпал из окна?
— Иди ты…
— Прямо из гостиницы. Вызвали «скорую». Сегодня звонил в Чернигов, он жив. Даже в сознание пришёл.
Доставив кучу хлопот троице сиделок в погонах, съехидничал про себя Егор.
— Юра, кто же знал, что он столь впечатлительный, чтоб пытаться самоубиться. Репетиция завтра?
— Как обычно. Не опаздывай.
Следующий звонок был от Аркадия.
— Приезжай к пятнадцати. Виктор Васильевич ждёт.
— Заедешь за мной?
— Нашёл таксиста! — фыркнул тот и отключился.
Месяц не кончился, тридцать первое марта. Значит, КГБ волнует не отчёт по «Верасу».
Всё же позвонил в комиссионку.
— Лапушка! Я вернулся. Вечером могу забежать. Нет, сегодня не горит с отчётом, в ближайшие дни никуда не уеду.
В сумке завалялась единственная шоколадка Киевской кондитерской фабрики имени Карла Маркса, позволяющая с подкупающей искренностью заявить: на гастролях вспоминал о тебе. Жаль, весь карпатский коньяк закончился до Чернигова.
Он предчувствовал: разговор в КГБ будет не из лёгких, а завтра придётся ловить на себе подозрительные взгляды музыкантов. Провести вечер одному в квартире, она даже без телевизора, будет совсем тоскливо. Хоть в общагу иди, где за ним по-прежнему числится койка, а вьетнамско-лаосские братья уже должны были съехать.
Сазонов, как и много раз до этого, начал без околичностей.
— В записи твоего разговора с Образцовым по спецлинии ты утверждал, что Волобуев — враг. А это уже дело контрразведки, то есть наше. Только ничего не ври и не преувеличивай.
Егор постарался не показать облегчения. Между вторым главком и пятым отделом взаимоотношения не могут быть всегда солнечными. И переливать Сазонову информацию, касающуюся только «пятёрки» и возни около «Песняров», мягко говоря, не стоило. Но раз они сами узнали…
— Давайте музычку включим. С неё начались мои подозрения.
Егор дал послушать по куплету из каталонского и польского варианта злосчастной песни.
— Поляка как зовут? Качмарский? Он хуже спел. А сама песня хорошая. Мулявин её бы исполнил лучше них, вместе взятых.
— Не сомневаюсь. Но почему было не взять песню протеста Виктора Хары и сказать в конце «но пасаран»? В общем, я придержал тогда информацию. Волобуев имел репутацию туповатого солдафона. Я не знал — это просто глупость или он специально подсунул взрывоопасное. Сейчас склонен думать, что нарочно. Потому что покрывал торговлю наркотой среди «Песняров», — он коротко пересказал историю поиска истины о смерти Сафронова.
— Пока я не понимаю одного. Да, ты накопал на Волобуева убойный компромат. Почему же не дотерпел до Минска? Здесь бы его пустили в разработку.
Егор откинулся на стуле, глубоко вздохнув.
— Наверно, Виктор Васильевич, вы единственный, кто может меня понять. И с кем рискну говорить откровенно.
— Валяй.
— Вспомните убийство Юлии Старосельцевой. И ваше ощущение, что очевидного преступника отмажут, преступление укроют, а шакал,
