Партизанская искра - Сергей Поляков

Женщина глубоко вздыхает и тихо шепчет:

— И откуда напасть такая? Ведь вот свалится этакое горе на людей. Только подумать — все трое там. Одна дочь осталась при ней, да и та вот…И ее мысли в который раз возвращаются к дочери. Где же Поля? Так поздно, а ее все нет. Ушла перед вечером, сказала — скоро вернется, и вот. Охваченная тревогой, Дарья Ефимовна поднимается с постели, выкручивает фитиль в лампе и: долго, затуманенным взглядом смотрит на часы. Ей кажется, что стрелки неподвижно стоят на половине второго…

— Что с ней? — произносит женщина вслух. — Неужели заночевала в Катеринке?

Да нет, с ней еще не было такого. Слишком хорошо она знает свою Полю. Дочь никогда не заставляла мать волноваться. И вдруг на короткий миг мелькает мысль, что дочь тоже на фронте. И может случиться… — Нет, — отгоняет она от себя эту мысль. — Не может быть такого, чтобы ее, девочку… это уж слишком.

Дарья Ефимовна чувствует, как по всему телу пробегают холодные мурашки. Она снова прикручивает фитиль до тусклой золотистой полоски и так, с неуспокоенной в сердце тревогой, ложится в постель. И снова бесконечной вереницей тянутся тяжелые, тревожные думы. Чтобы отогнать их от себя, женщина нарочно громко рассуждает: — Нет, не может быть. Просто задержалась у Маруси в Катеринке. Время позднее и погода недобрая, да и дело молодое, девичье. Как соберутся, так тут и разговоры всякие. Время ведь у молодых быстро летит. А все-таки нехорошо так поступать с матерью. Придет — отругаю, — заканчивает она весь круг своих мыслей и роняет на остывшую подушку отяжелевшую от дум голову.

В окно тихо, нервно постучали. Дарья Ефимовна, встрепенулась.

— Кто бы это мог быть? Неужели Поля?

Нетерпеливый дробный стук в окошко повторился. Мать, не помня себя, опрометью бросилась в сени и замерла перед дверью.

Поля быстро вошла в хату.

— Потуши лампу, мама.

Мать растерянно стояла посреди хаты.

— Скорее же!

— Что случилось?

— Ничего, — тихо проговорила девушка.

— Так поздно одна из Катеринки?

— Я не одна, меня провожали. — Голос Поли слегка дрожал.

— А кто это стрелял?

— Откуда я знаю? Это в том конце села. Верно, пьяные жандармы.

«Нет, не то она говорит», — подумала мать, но больше допытываться не стала, а только глубоко, беспокойно вздохнула.

— Ты, мама, не беспокойся. Ложись спать. Я тоже сейчас лягу. Только, пожалуйста, мама, ни о чем меня не спрашивай сейчас. Я тебе все сама расскажу.

Мать покорно легла. Поля присела на лавку у стола. Слышно было, как она снимала сапоги и долго, тщательно обтирала их.

— Я лягу с тобой, мама, к стеночке, можно?

— Ложись.

Несколько минут лежали молча. Дарья Ефимовна слушала, как гулко и сильно стучало рядом сердце дочери.

— Мама, если придут, скажи, что я никуда не — выходила из дому.

У Дарьи Ефимовны похолодело внутри. Эта тревога в голосе Поли, ожидание погони, выстрелы сливались в одну грозную, неотвратимо надвигающуюся беду.

— Говори же, что случилось? — с нетерпением спросила мать.

— Мама, нас выдали. Только что мы освободили из жандармерии Митю с Мишей. Был бой с жандармами. И ты знаешь, совсем не было страшно. Я выстрелила в одного из них и убила. И так просто и легко, что рука не дрогнула.

Обняв мать, прижавшись к ней всем телом и ощутив знакомое с колыбели материнское тепло, Поля не таясь рассказала о подпольной организации, о серебряной поляне, о том, как тайком от матери вышивала знамя, поведала о последнем налете на железную дорогу и предательстве Брижатого.

Мать слушала дочь и тревога в ее душе нарастала.

— Ты не сердись на меня, мама, — сказала, помолчав, Поля. — Ты не сердишься?

Мать молчала.

— Я знаю, ты не будешь сердиться. Я ведь хотела лучшего нашим людям, всем нам.

— Я не сержусь, но мне страшно за тебя. Что теперь будет с тобой? Они ведь дознаются, кто все это сделал.

— Может быть. — Поля помолчала и вдруг тихо и решительно прошептала: — Мама, мы решили уходить из Крымки.

— Кто — вы?

— Все комсомольцы. Нам теперь здесь нельзя оставаться.

— А куда же вы? В другое село?

— Нет, мама. В савранские леса, к партизанам. Там теперь много наших. Будем бороться вместе с ними. Вот только тебе без меня трудновато придется. Но ты потерпи. Теперь много матерей терпят.

— Значит, совсем уходишь?

— Зачем? Временно. Скоро наши придут и вернемся.

— За правду и потерпеть не страшно. Гораздо хуже сашкиной матери, коль сын у нее предатель.

Поля еще крепче прижалась к матери.

— Спасибо тебе, мама.

В хате стало тихо. Мать слушала, как у самой ее груди билось сердце дочери и сердцем матери понимала, что настанет минута, когда она потеряет и дочь — последнее, что осталось у нее в жизни. Ей казалось, что эта минута близка. Она прислушивалась, ожидая, что вот-вот заколотят в дверь, войдут грубые, пьяные полицаи и уведут дочь — ее единственную радость и утешение. И безмерной тоской занималась душа, и глаза заволакивал туман. И казалось ей, что из каждого угла темной хаты не нее глядят страшные глаза одиночества.

Глава 9

СПИСОК

Начальнику жандармерии удалось спастись. Воспользовавшись суматохой, он успел выскочить из кабинета и укрыться в дальней темной комнате. Все это время Ачушку сидел в углу за диваном, дрожа от страха и слушая, как треснул выстрел, кто-то вскрикнул и грохнулось на пол тело. Затем напавшие сбивали замок с двери камеры и уводили арестованных партизан. И только когда все это кончилось и в коридоре стихло, Анушку выскочил из своего укрытия. Выбежав в коридор и выглянув на улицу, он увидел четверку людей, которая уходила через рощу вниз к речке. Он выстрелил несколько раз вслед уходящим. Но в ответ совсем рядом цокнула о притолоку двери пуля, и перепуганный Анушку снова спрятался.

Когда полицейские и примкнувшие к ним жандармы, прекратив преследование шестерых комсомольцев, вернулись в жандармерию, локотенент Анушку стоял на пороге входной двери, держа в руке пистолет. Вид у него был воинственный. Черные глаза блестели из темноты.

— Где бандиты? — строго спросил он.

— Скрылись, домнул локотенент, — ответил жандарм глухо.

— Как скрылись?

— Рассыпались по селу.

— Почему дали уйти? Почему не задержали, не перестреляли, наконец, как собак?

— Мы пытались это сделать, домнул локотенент, но не могли, — оправдывался жандарм.

— Почему? — раздраженно спросил начальник.

— Силы неравны, господин локотенент, — присоединил свой хриплый голос Семен Романенко. — Партизан было человек пятнадцать и все хорошо вооружены.

— У них гранаты, домнул локотенент, — чувствуя на своей стороне перевес, доказывал жандарм.

— Есть убитые? — спросил жандарм.

— Да. Двое солдат убито.

— И нашего одного полицейского убили, и Брижатого тоже, — пробормотал Романенко.

— Война, Семен, — развел руками Анушку, — а на войне не могут не убивать.

Голос офицера дрожал, выдавая еще несхлынувшее волнение и пережитый страх. Анушку поежился, будто от холода, и каждый из стоящих на минуту представил для себя эту возможность бесславной собачьей смерти.

Стояли, переглядываясь между собой и пугливо озираясь по сторонам, будто смерть караулила их из-за угла.

— Куда же они все-таки могли деться? — прервал молчание Анушку.

— Они здесь, в селе, конечно, домнул локотенент.

— Надо что-то предпринять.

— Нашими силами их переловить невозможно, домнул локотенент. Темнота и вьюга. У них выгодное положение, они скрыты от нас.

Анушку что-то пробормотал и прошел к себе в кабинет. В темном коридоре он споткнулся о труп часового и крепко выругался.

— Внесите в кабинет солдата, — приказал он.

В темноте Анушку долго чиркал зажигалкой. Дрожащими руками зажег лампу на столе. Оглядел лежащих на полу троих убитых. На секунду он наклонился над Брижатым и, когда разглядел вьющуюся от переносицы темную полосу крови, с досадой подумал, что не успел от этого парня узнать всего, что было нужно.

На самом деле, немного успел рассказать жандармскому офицеру Сашка Брижатый. Пуля Парфентия оборвала страшные слова предательства. Однако, он успел сказать такое, что давало Анушку основания надеяться на успех. Брижатый сообщил ему о том, что руководителем подпольной организации в Крымке является Парфентий Гречаный и что список этой организации хранится у комиссара Дмитрия Попика. По слухам, список будто бы зашит в одежде Дмитрия.

Вызвать Попика и добиться у него списка локотенент Анушку также не успел. Товарищи вырвали Дмитрия из рук начальника жандармерии.

— Эх, Петре, — чуть слышно произнес Анушку и вдруг почувствовал, как страх исчез совсем, пропала жалость к убитым. На смену хлынула ярость, поднимающаяся из глубины существа. Она подступала к горлу тупо давящей спазмой, ворошила под фуражкой жесткие, короткие волосы. И с этим чувством неостывающей злобы Анушку бросился к ватному пальто Дмитрия, валявшемуся в углу на полу.