МЖ. Роман-жизнь от первого лица - Алексей Колышевский

– Бедный мой, маленький сынуля. Зачем ты плачешь? Или тебе от этого становится легче? Тогда плачь. Я буду сидеть рядом с тобой и утирать твои слезы. А лучше улыбнись своей маме и вспомни, как мы шли с тобой по горной тропе в Железноводске, когда в детстве тебя направили в санаторий, подлечить желудок, помнишь?

– Да, мам. Конечно, я помню. Тогда еще была поздняя осень, роскошная в тех местах, как палитра Леонардо.

– Тебе стало легче? Ну, хотя бы чуть-чуть?

– Нет, мам. Не стало мне легче. Зачем мне вспоминать то, чего никогда нельзя будет вернуть? Ведь детство вернуть невозможно. Бог отвернулся от меня, понимаешь? За что он так меня наказал? Ты многого не знаешь, мама. Ты очень многого не знаешь. Я мозгом понимаю, что я это заслужил: и эту пулю, и эту отвратительную больницу, и эту немощность тела. И со всем этим я был бы готов смириться, но так же немощна стала и моя душа. Она ничтожна, она слаба, она унижена и больна. И ее болезнь не излечат никакие лекарства.

– Тогда, быть может, ее излечит слово?

– Чье слово, мама? Что стоят слова?

– Мое слово.

– Мам, не обижайся, но все, что я вижу в тебе сейчас, – это тебя, родную и теплую, к которой я могу прижаться и только на миг забыть о своем жалком положении. Но потом я оторвусь от тебя, ты уйдешь домой, и все у меня будет по-старому. У меня сейчас такое чувство, вернее, желание у всех попросить прощения. Прости меня, мама.

– Милый мой, за что я должна тебя прощать?

– За то, что я так мало бываю у тебя, за то, что я так мало думаю о тебе, за то, что я так мало помогаю тебе, прости меня, мама!

Я ревел, положив голову на мамины колени, а она просто гладила меня по голове, и от этого я незаметно успокоился. И уснул.

Я проспал всю ночь и все утро и проснулся от ощущения близкого присутствия кого-то возле своей кровати. Нехотя, не желая опять видеть вокруг себя опостылевшую палату, я открыл глаза и вновь увидел маму, а рядом с ней худого человека с очень умным лицом и острыми глазами психиатра. Мне показалось, что ранее я уже видел его где-то. Я тщетно силился вспомнить, где я мог раньше видеть этого парня, но все встало на свои места, когда он стянул с шеи шарф и я увидел знакомый воротничок-стойку с белой планшеткой посередине. Такие воротнички носит только одно племя на земле. Это племя католических священников.

Я люблю их. В наше конченое время они как спасительные кочки в трясине. Их мало, божьих людей: православных батюшек, католических отцов, раввинов… Иметь такого человека близким знакомым, пожалуй, то же самое, что иметь собственного психоаналитика, только обходится много дешевле и гораздо эффективнее, чем психоаналитические услуги.

Моим гостем был отец Игорь Сенкевич, настоятель храма Св. Людовика, что в Милютинском переулке, почти совсем рядом со зданием бывшего страхового общества Россия, бывшего ОГПУ, бывшего НКВД, бывшего КГБ и нынешней ФСБ. Этот костел обрел вторую жизнь больше пятнадцати лет назад и дал возможность многочисленным московским католикам собираться и молиться вместе так, как это делают католики во всем мире. И примерно столько же лет в нем работает отец Игорь. Большой умница, интеллектуал, знающий восемь языков. Проповедник, не читающий своих проповедей по бумажке. Я встречал его в храме, в те свои немногие посещения, когда я физически ощущал необходимость в исповеди и причастии. И отец Игорь, выслушав мою исповедь, никогда не проявлял ни тени ханжества. Он всегда отпускал мне грехи, и я чувствовал, с каким трудом, через какое внутренне напряжение он делал это. И вот сейчас он сидел возле моей кровати:

– Здравствуйте, Марк.

– Здравствуйте, святой отец.

– Как вы себя чувствуете?

– Не буду лукавить, очень плохо.

– Ваша боль не вполне физическая, как я вижу?

– Вы правы.

– Расскажите мне о том, что вас так сильно гнетет.

– Бог не любит меня. Он отвернулся от меня.

– Этого не может быть, Марк. Бог любит всех. Мы его дети, а дети, бывает, ошибаются. А когда дети ошибаются, то что обязаны делать родители, чтобы предотвратить схожие ошибки в дальнейшем?

– Воспитывать.

– Вот именно! Так же и Бог. Он воспитывает нас.

– Такими методами? Что же тогда получается: Бог натравил на меня этого любителя легкой наживы с пистолетом?

– Нет. Конечно же, нет. Он просто не стал ему мешать до конца. Просто немного отклонил ствол пистолета в сторону. Благодаря этому я сейчас имею счастье разговаривать с вами, дорогой Марк.

– Ну, хоть на этом спасибо ему.

– Вы зря иронизируете. Ведь если бы не он, то… Впрочем, не будем об этом. И не обижайтесь на него. Он тот, кто всегда ждет, когда к нему придут. Возможно, он просто дал понять, что ждет вас слишком долго.

– Весьма оригинальная манера напомнить о себе.

– Я понимаю ваше состояние, вашу агрессию и неприязнь. Но при таком поведении вы еще дальше уходите во мглу, где нет и тени Бога. А там, где нет Бога, нет и жизни. Пора вам возвращаться. Физически вас уже вернули, осталось вернуться духовно.

– Для меня это самое тяжелое.

– Да. Потому что вы не видите пути, по которому надо двигаться. Я постараюсь, в меру своих способностей и моей веры, осветить его. Но я сделаю это только после того, как вы скажете, что вам это действительно нужно.

– Знаете, отец Игорь, я припоминаю, как в различных ужастиках вампир, прежде чем впиться кому-нибудь в горло, сперва просит открыть ему дверь. То же самое говорите сейчас и вы.

– Да. Ибо это и есть вера. Либо ты веришь, либо ты не веришь и уходишь во мглу. Весь смысл моей речи сводится к тому, что Бог не посылает своим любимым детям, тем, которые, как он считает, не отвернулись от него, тех испытаний, которые они не смогут пережить. То, что вы сейчас оказались здесь, означает посланное вам испытание и вместе с ним прощение.

– Значит, я могу надеяться на то, что я прощен?

– Именно поэтому я пришел сюда, с этой благой вестью. Он простил.

– Хм… Получается, что я вроде как смыл кровью свой предыдущий грех. Как солдат штрафбата, во время войны. А вы знаете, отец Игорь, с точки зрения церковных догматов я вообще не подлежу прощению. Я убийца.

– Вы убивали?

– Да, и не один раз.

– Это было на войне?

– Нет. Вернее, это было не только на войне. В довольно молодом возрасте я несколько месяцев провел в воюющей Абхазии, но я не хочу сейчас вспоминать об этом. Я эту страницу своей жизни вырвал и сжег, и хотя рукописи, как известно, не горят, о них просто забывают.

– Вы убивали ради корысти?

– И да, и нет. Я убивал потому, что мне было это нужно. И смею надеяться, что и обществу тоже.

– Любимая фраза всех идейных убийц, Марк. Но я лишь могу констатировать факт. А он таков, что вас простили. Богу лучше знать меру нашей грешности. Расскажите-ка мне все об этих убийствах. Я хочу понять сам для себя, смогу ли я отпустить вам грехи, хватит ли у меня для этого смелости.

Я принялся говорить. Рассказ занял чуть больше часа. Все это время моя мама прождала за дверью. В палате мы были совершенно одни, если не считать какого-то спящего в самом дальнем углу наркомана с пятью ножевыми ранениями, подселенного к нам под утро. Впрочем, он спал и ничего не слышал.

Отец Игорь слушал, не перебивая. Его, вначале хмурое, лицо постепенно прояснилось. В конце моего пространного рассказа он как-то по-особенному весело мотнул головой:

– Марк, ваше имя переводится с древних языков как «молоток». Вот вы и побыли молотком в чьих-то руках.

– В чьих?

– Мне, как священнику, следовало бы сказать, что эти руки были руками сатаны. Но все дело как раз в том, что этот вечный враг рода человеческого не любит бить молотком своих слуг, а если вы рассказали мне то, что полностью соответствует истине, то те, кого вы отправили на тот свет, не вполне, как бы вам сказать, достойны были жить на этом свете. Я говорю сейчас не как священник, поймите меня. Вы уничтожили слуг сатаны, будучи молотком в руках Господа нашего, а сатана за это решил стереть вас с лица земли. У него не получилось. Не могу вам гарантировать, что он не оставит попытки и впредь лишить вас сущности, так сказать. Я преднамеренно не говорю «жизни», ибо только что рассказал вам о возможности жизни во мгле. А на мой взгляд, это хуже, чем полное физическое небытие. Вот мы и дошли до истинного положения вещей, а раз так, то я отпущу вам грехи, и совесть моя будет при этом чиста. Скажу еще вот что: пятьдесят восемь лет назад, в Нюрнберге, был начат процесс Божьего суда над слугами сатаны. Нескольких из них повесили, а кого-то даже оправдали. Многие из тех, чьи следы вам встретились в Аргентине, так и не получили воздаяния за собственные преступления при жизни. Они переложили свою страшную черную благодать на свое прямое воплощение, своих детей, полностью подтвердив собственную расовую теорию, а по сути – лишь постулаты Христа о доброй и худой смоковнице, дающих соответствующие плоды. Да, вы прикоснулись к одной из самых страшных тайн ушедшего века. К тайне, за обладание которой приходится платить до сих пор.