Игра кавалеров (Иллюстрации П. Парамонова) - Дороти Даннет

— Бык, покрывающий коров, жеребец- для кобыл во время случки, хряк для свиней во время течки. Длань за длань, око за око, жизнь за жизнь, — сказал Фрэнсис Кроуфорд. — Так говорит Сенчус Мор, мой дорогой. А Робин Стюарт все еще на свободе и горит жаждой мщения.

Пайдар Доули услышал эти слова и, ухмыляясь, сплюнул, когда человека с желтыми, как солома, волосами, окруженного толпой лучников, посадили на лошадь. Он подумал о том, что далеко в лесу, в стороне от дороги, ведущей к Бере, Робин Стюарт терпеливо ждет, что завтра к нему явится его изящный гость. О'Лайам~Роу тоже все это слышал и теперь сосредоточенно размышлял: как хозяину Тади Боя, ему придется дать кое-какие объяснения. Но, Боже, конечно, не такие серьезные, как Лаймонду. Король, который с напряженно работающей мыслью, язвящей, как кислота, возглавляет сейчас величественную процессию, пустившуюся в обратный путь. Этот совершенный образец учености и рыцарства не сможет, равно как и его вельможи, успокоиться, пока маленькое ядовитое жало не будет удалено из их среды.

Разбирательство состоялось в ту же ночь в кабинете короля в Шатобриане. Когда О'Лайам-Роу ввели ночью в ярко освещенную комнату, полную хмурых, невыспавшихся людей, на языке принца Барроу так и вертелись колкие замечания, которые он готов был бросить в лицо сильным мира сего. Вот для чего он остался здесь.

Конечно, он знал, что Тади Бой — не оллав, ну и что с того? Тади Бой появился только потому, что этого желала шотландская вдовствующая королева. Лаймонд рискнул своей безопасностью, остался, чтобы защитить ребенка и обезвредить врага, чтобы франко-шотландские переговоры могли беспрепятственно продолжаться, чтобы смена династии или неосторожное обвинение не могли помешать им.

Ясно, что, разоблачив себя, Фрэнсис Кроуфорд потерпел крах. У него нет прямых улик против д'Обиньи, но он имеет косвенные доказательства своей невиновности — слоны в Руане, впечатляющие действия в Лондоне, увечья, полученные у Тур-де-Миним в Амбуазе. Сын Дженни мог бы рассказать о мышьяке… Но нет, сына Дженни лучше не трогать. Призвать Абернаси — значит лишить его средств к существованию, привлечь Тоша — значит подвергнуть его жизнь опасности. А Уна…

Мысль остановилась, затем снова заработала; может, все и обойдется. Может, они с Лаймондом еще посмеются над старухами — вдвоем окажутся по ту сторону изгороди, ни в чем не виновные, ни за что не отвечая.

Затем Филима О'Лайам-Роу, принца Барроу, ввели в маленький, душный кабинет, где раздавались протяжные голоса, ведущие спор. Здесь он увидел Лаймонда; тот стоял без табарды, волосы свесились ему на глаза, исцарапанные руки были крепко связаны за спиной. Тогда он понял, что существуют обстоятельства, при которых несколько затруднительно блистать остроумием.

— Et dis-donc [33], — спросил король с отвращением в голосе, — кому ты служишь?

С нарастающим, искусно разыгранным раздражением Кроуфорд из Лаймонда встряхнул головой.

Его глаза, сверкавшие на бледном лице, скользнули мимо О'Лайам-Роу, будто не узнавая его, остановились на секунду на королеве-матери и вернулись к королю. Какое послание он получил или передал, О'Лайам-Роу не мог сказать.

— Я продаю опыт… и покупаю его, и плачу за товар причитающуюся пошлину, как видите. Я служу своим собственным прихотям, только и всего.

— Ты находишься здесь, — произнес тихий медленный голос, — как уполномоченный герольд ma bonne soeur [34], шотландской вдовствующей королевы. Из этого явствует, что моя сестра — твоя госпожа и что принц Барроу, знавший обо всем, был твоим сообщником.

Никто ничего не сказал. В наступившей тишине заново переживались утомительные недели их пребывания во Франции — золото, почти обещанное, свадебный контракт, почти подписанный, регентство, казалось, уже достигнутое. Под нею крылась, свернувшись кольцом, сила отсутствующего Кормака О'Коннора, манящая слава и богатые трофеи итальянских войн, своевременная уступчивость Англии, и все это было бальзамом для умов, слишком раздраженных настырными шотландцами.

У лорда д'Обиньи оказалось меньше терпения, чем у остальных. Протянув свою холеную руку, он выхватил кнут у стоящего рядом сержанта и, щелкнув им, словно укротитель львов, хлестнул крест-накрест по спине, прямой, как струна.

Лаймонд повернулся так быстро, что последний удар чуть не пришелся ему по лицу; д'Обиньи от неожиданности отпрянул.

— Если у вас есть в чем обвинить меня — обвиняйте. Если у вас есть вопрос — задайте его. Признаю, это интересно, но потребовалось бы слишком много времени, чтобы побоями заставить меня смириться.

Кнут снова щелкнул по ногам, небольшой кнут, острый, как бритва, и один из карликов королевы, хихикая, отскочил.

— Придержи язык перед высоким собранием, — холодно произнесла Екатерина Медичи с итальянским акцентом: после свадьбы королеве пришлось слишком быстро осваивать новый язык, а также учиться терпению, которое впоследствии не раз ей изменяло. — Вам не обмануть нас. Королева, ваша госпожа, здесь.

Опустив свой длинный подбородок на грудь, Мария де Гиз с достоинством поправила рукав, положила руку на колено и, вопросительно подняв свои красиво очерченные брови, посмотрела на Екатерину, затем на короля.

«Здесь замешаны старухи», — догадался О'Лайам-Роу. И в памяти всплыли слова: «Играл бы ты лучше в мяч на Тирнан-ог, дорогой мой, если хочешь дожить до тридцати пяти», и потом: «Королева-мать ради нас с тобой и пальцем не пошевелит… да и я не уверен, что стану ради нее расшибаться в лепешку».

Кнут задумчиво щелкнул.

— Я люблю храбрых мужчин, — проговорила шотландская вдовствующая королева, — а Кроуфорды — храбрецы, хорошо послужившие мне в прошлом. Но лукавого, надменного, развязного фигляра я не выношу. Если бы я только знала, что мой шотландец устроил такой маскарад, то сама послала бы вам его язык и руки. Раз все так получилось, вы вольны наказать его согласно вашему желанию. Я не могу поверить в то, что он виновен в воровстве и убийстве. Однако согласна, что он водил за нос и меня, и вас, любезный брат, и притом обманул нас дважды. Поступайте с ним как сочтете нужным.

Она отреклась. Слова застряли в горле О'Лайам-Роу. На лице Лаймонда не отразилось ни гнева, ни удивления; даже пропыленный и взлохмаченный, он умудрялся выглядеть собранным, холодным, язвительным. Он посмотрел на Марию де Гиз, лениво полуприкрыв веки, и сказал:

— Мадам, какому королю стал бы я петь в Шотландии? Даже Лайон очень стар.

Она отреклась, а он примирился с ее предательством. Принц Барроу набрал в легкие воздуха — и тут кто-то предостерегающе сжал его руку. Подошла Маргарет Эрскин. Вдовствующая королева ледяным тоном ответила: