Тут и там: русские инородные сказки - 8 - Марина Воробьева

Ветер пихнул в спину — сбил с мысли. Этот скользкий, льдистый ветер подгонял, мол, иди, иди, нечего отвлекаться на всякие пустяки. Неинтересный, скромный человек съежился и раздумывал, как продержаться в стареньком вытертом пальто, если зима нетерпеливо попыхивает в спину, холодит загривок, все ближе подкрадывается. Как-нибудь утром вьюга возьмет и явится непрошеным гостем, юркнет в квартиру и укроет все вокруг белым хрустящим покрывалом. Тогда простуды неизбежны, и снова придется брать за свой счет.

Он старался сопротивляться, гадал, как бы подкопить на толстое зимнее пальто: не покупать же ярко-синюю или желтую подростковую куртку в магазине уцененных товаров, чтоб потом стесняться себя. Может быть, стоило бы снять комнатку поменьше, угловую, без батареи. Или скромную, чистенькую комнатку в каком-нибудь неприметном доме, а не в этом — из черного камня, на берегу Невы. Но как променяешь старинный дом-красавец с видом на реку на какой-то сонный, захолустный барак окраины? В этом черном доме давным-давно располагался бордель, до сих пор по ночам слышны вздохи и смех по углам. А то и вовсе разойдутся беспокойные тени, кто-нибудь подлетит, пихнет в спину и начнет нашептывать всякие истории, а ты знай кивай темноте, как внимательный, благодарный слушатель, вздрагивай от холодных пальчиков на своем плече. Впрочем, обо всем этом не хотелось думать, он прогнал эхо ночных кошмаров, позволив ветру освободить и остудить голову. Поеживаясь, ускорил шаг. Казалось, еще минута — и заскользишь вместе с ветром, легко и быстро. Холод сковал ледяным обручем уши, голову опустошил, прожег. Руки покалывало, а мизинец окаменел навеки. Грела надежда, что, может быть, к вечеру станет теплее, тогда на обратном пути будет приятно идти в темноте сквозь запах мокрой листвы. И старая хозяйка, закутанная в короткую серую шаль, укоризненно понаблюдает, как его хлюпающие ботинки оставят на старинном паркете комки глины с сухими жухлыми травинками.

Впереди кутаются в воротники люди на остановке. Девушка, чье лицо утонуло в черных прядях пушистой ламы. Рядом прохаживается господин в тонкой дубленке, у него портфель из отличной кожи, это видно даже на расстоянии. Терракотовый плащ женщины так заметен на фоне чистого, кристального воздуха и мутного, задумчивого неба. Они стоят неподвижно, ждут троллейбуса. И все вдруг тоже застыло: ветви кустов на детской площадке по соседству, холодные перекладины пустых качелей, синяя мокрая скамейка рядом с облезлой клумбой… Все вдруг замерло на мгновение и блеснуло красотой.

Но скромный человек отогнал красоту и быстро приближался к остановке. Он спешил, чтобы успеть в учреждение вовремя. Он шел, устремив взгляд вперед, в серую муть предстоящего рабочего дня. Он нервничал, стараясь успеть, и неожиданно заметил легкое мерцание впереди. Что это? Показалось или маленький белый листик кружит, играет с ветром, борется и никак не падает на мокрый асфальт? «Какая-то шелуха, все мусорят, грязнят, попадет в глаза, будет конъюнктивит», — проворчал он про себя. Чуть ближе мерцание уже не кажется шелухой, а и вправду кружит, бьется на ветру тонкий грязный лепесток розы. И легкое это кружение, такое волнующее, много отчаяния выдает.

Он прошел еще несколько шагов и сощурился: что это за хрупкое белое перышко бьется на пути? У, да это бабочка, запоздалый мотылек с тонкими нежными крылышками, только откуда ей взяться поздней осенью у остановки троллейбуса? Он тут же припомнил, как минувшим летом, в жару, бабочки-капустницы падали в изнеможении на асфальт и дрожали белыми лепестками крыльев, увязая в черной жиже дымящегося гудрона. И шевелили тонкими стебельками усиков, борясь со слабостью и небытием. И складывали белые крылышки, измазанные нежной мягкой пудрой. Так и лежали, опавшие. Недавно одна запоздалая бабочка кружила, а потом упала на серые пыльные ступени, ведущие из подземного перехода в объятия осеннего сквозняка. Бабочки, они такие слабые, чуть что, сквозняк какой, жара, — умирают. Нет у них сил жить в городе.

Он замедлил шаг, прикованный трепетанием бабочки, что старалась удержаться в воздухе, дрожала среди зябнущих на остановке людей. Тут хрупкая, маленькая жизнь бьется, старается продлиться, борется, а он опять должен спешить в учреждение. И, не имея времени поглядеть на этот печальный эпизод пути, он прошел, столкнувшись лбом с маленьким, невесомым существом. Правда, в следующее мгновение застыдился своей грубости, обернулся, стал искать глазами хрупкого мотылька. Но его нигде не было. Люди, ничего не замечая, ждали троллейбуса, утонув в шарфы и воротники. Асфальт у них под ногами был выметен дворником — ни фантика, ни окурка. Его кольнуло: может быть, бабочка упала и на нее кто-то наступил? Он машинально преодолевал остаток улицы и был очень расстроен. Ускорил шаг и подставил лицо колкому, свежему ветерку, что только родился, вырвался из-за угла и теперь нерешительно набирает силу.

Он поднялся по ступеням учреждения, дернул ледяную ручку двери. И вдруг ясно ощутил слабое шуршание, тихий шелест в самом центре головы, в бездумной, стылой пустоте. Не сказать, чтоб это было неприятно. Непередаваемое ощущение. В пустоте, без тяжеловесных мыслей, которые он старательно отгонял всю дорогу, без переживаний, которые вызывали лишь спазмы и вой в его промерзшей насквозь голове, кто-то зашевелился, нет, уже трепетал и кружил, шурша тончайшими лепестками крыльев. Кто-то опустился отдохнуть и теперь перебирал промерзшими ниточками ножек. Стало немного щекотно и приятно, отчего скромный, неинтересный человек невольно улыбнулся. Кто-то продолжал еще дрожать, отогреваясь от холодной хватки осеннего воздуха. Такой маленький и невесомый, что и не проверить, правда ли это все, не настигла ли простуда.

Рассеянно и машинально сунул раскрытый пропуск в лицо охраннику, он даже забыл кивнуть, поздороваться… Отдохнув, согревшись, невесомый жилец снова затрепетал в самом центре темной пустоты, у него в голове. От этого он почувствовал небывалый восторг: там, внутри, в голове, точно кто-то есть…

Скинул пальто, наскоро надел его на вешалку и пихнул в шкафчик. Пальто соскочило, но он не стал поправлять — пускай лежит, — бочком протиснулся за стол, где уже дожидалась первая папка бумаг. Не вчитываясь, пробегал глазами, машинально калякал подписи, шлепал печати, а кое-где по привычке въедливой конторской крысы зачеркивал слова, выводил на полях мелким бисерным почерком исправления. Сам затих, затаился и вслушивался, что происходит внутри головы. Даже упустил из виду, что при его появлении в комнатке две секретарши прекратили шушукаться и по-мышиному хихикать. Переводчица не поздоровалась, ожидая, что он кивнет ей первым — как всегда, сгорбленно, с заискивающей улыбкой — и при этом сузит щелочки пугливых глазок. В другой раз все это его бы насторожило, выбило из колеи, заставило сжаться и весь день перекатывать камень в горле. Но сегодня он быстро пробрался к столу и уткнулся в подшивку бумаг. Его глаза, с обычно напряженным и слезящимся взглядом испуганного зверька, сегодня были широко раскрыты, словно он повторял про себя и старался не забыть четверостишие, сочиненное по дороге. Переводчица заключила, что это не иначе как холод или осенняя пляска нервов, и, покачав головой, занялась своим делом — зацокала по клавишам.

Ближе к обеду он не поднял головы, проводил обиженным укоризненным взглядом шумную стайку направляющихся в буфет. Сидел все еще над первой подшивкой, не решался шевельнуться, словно боялся уронить вазу или блюдо, стоящее у него на макушке. Мотылек перестал трепетать и метаться по темной пустоте. Успокоился, опустился и сидел, сложив крылья в молитве. Наверно, он отдыхал, как и все другие мотыльки, что зимуют где-то на заколоченном досками окне дачного чердака, сторонясь паутины, засохших мух и осиного кокона. В теплой, сухой пустоте мотыльку было уютно, ничто не угрожало, ничто не нарушало покоя.

Он отложил бумаги в сторону, затих и вслушивался в движения мотылька, который тихонько изучал хоботком свое новое пристанище. От этого как-то радостно и тепло стало на душе. Та улица за окном показалась красивой: позади сизого асфальта оранжевые парики кленов незаметно пританцовывали, качаясь из стороны в сторону. И было так приятно осознавать, что сегодня крошечная полупрозрачная бабочка нашла приют и ночлег.

На стайку шумно вернувшихся из буфета он поднял ясные, улыбающиеся глаза, которые излучали странный свет и блестели. Возможно, из-за этого открытого взгляда и блеска в глазах бухгалтер, худой мужчина с остреньким серым лицом, заключил, что у коллеги грипп или простуда, возьмет еще заболеет, вон у него какое неважное пальто, придется выполнять работу за двоих. Подумав немного, бухгалтер поспешно выбежал, вернулся с чашкой чая и аккуратно поставил рядом со скромным, неинтересным человеком на стол, на салфетку.