Черноглазая блондинка - Джон Бэнвилл
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Я посмотрел список фильмов. В «Рокси» повторно показывали «Лошадиные перья».[101] Это, было то, что надо — Граучо с парнями устроят мне приятные час или два. Поэтому я пошёл и купил билет на балкон, а билетерша показала мне место. Она была рыжеволосой, с чёлкой, милым ртом и дружелюбными глазами. Внизу, в партере, еще одна симпатичная девушка позировала перед экраном с подносом мороженого, конфет и сигарет. На ней было что-то вроде костюма горничной: короткая черная юбка, белый кружевной воротничок и маленькая белая шляпка, похожая на перевернутый бумажный кораблик. В заведении было не более дюжины посетителей, одиноких душ вроде меня, сидевших как можно дальше друг от друга.
Малиновые портьеры с шуршанием раздвинулись, свет погас, и нам показали анонс «Невесты гориллы» с Лоном Чейни и Барбарой Пэйтон в главных ролях, а также Рэймондом Берром в роли управляющего плантацией где-то глубоко в джунглях Южной Америки, который проклят местной ведьмой и каждую ночь превращается в сами-знаете-в-кого, заставляя красивых женщин кричать, а взрослых мужчин прятаться. Затем последовали реклама «Филип Моррис», «Клорокс» и тому подобное, а затем портьеры снова задёрнули, и луч прожектора высветил продавщицу мороженого в партере. Согнув одно колено и наклонив голову, она показала нам зубы в манящей улыбке, но желающих всё равно не нашлось, и через минуту прожектор с разочарованным щелчком погас, портеры раздвинулись, и начался фильм.
Я сидел и ждал, когда скачущие братья подействуют на меня своим волшебством, но это было бесполезно. Ни я, ни кто-либо другой не смеялись. Смешные фильмы смешны только при полном аншлаге. Когда зал почти пуст, вы начинаете замечать, как после каждой шутки возникает намеренная пауза, чтобы дать время прокатиться волне смеха со стороны зрителей, и так как в этот вечер никто не смеялся, всё это начало казаться грустным. На половине я встал и ушёл. За вращающейся дверью рыжеволосая билетёрша сидела на стуле и полировала ногти пилочкой. Она поинтересовалась, не стало ли мне плохо, и я ответил, что нет, просто хочу подышать свежим воздухом. Она улыбнулась своей милой улыбкой, но от этого всё стало ещё грустнее.
Уже наступили ранние сумерки, и воздух стал дымным и горячим, как на станции метро. Я шёл по бульвару, ни о чем особенно не думая. Я был в том состоянии подвешенности, в которое впадаешь, когда ожидаешь медицинскую операцию. Что придет, то придёт, что случится, то случится. Во всяком случае, то, что принесёт эта ночь, будет ощущаться для меня почти, в значительной степени, как последствия того, что уже произошло. Я думал, большего вреда, чему уже был нанесён, быть не может. Ты закаливаешься оттого, что жизнь бьёт тебя с тех пор, как ты стал достаточно взрослым, чтобы чувствовать боль в сердце, но затем получаешь удар, который больнее всех тех, что ты получал до сих пор, и ты понимаешь, насколько ты слаб, и останешься таким слабым навсегда.
Я остановился у почтового ящика, проверил время выемки почты и увидел, что ящик только что опустошили. Я достал из внутреннего нагрудного кармана пиджака конверт, сунул его в щель и услышал, как он упал на дно.
В здании Кауэнги никого не было, кроме ночного сторожа в стеклянной будке возле лифта и уборщика, очень высокого негра по имени Руфус. У Руфуса для меня всегда находилось приветливое слово. Иногда я давал ему чаевые на лошадей, но не знаю, делал ли он когда-нибудь ставку. Когда я вышел из лифта, он стоял в коридоре и задумчиво водил по полу мокрой шваброй. Он был не меньше шести с половиной футов ростом, с большой красивой африканской головой.
— Вы сегодня работаете допоздна, мистер Марлоу? — спросил он.
— Жду телефонного звонка, — сказал я. — Ты в порядке, Руфус?
Он широко улыбнулся:
— Вы меня знаете, мистер Марлоу. Старый Руф всегда в порядке, как дождь.
— Конечно, — сказал я. — Конечно.
Я не стал включать в офисе свет. Устроился в полумраке и повернул кресло так, чтобы можно было наблюдать из окна огни города и луну, висящую над голубыми холмами. Достал было из ящика стола бутылку, но тут же убрал её обратно. Последнее, что мне было нужно сегодня, — это неясная голова.
Я набрал Берни Олеа. В офисе его не было, и я, заглянув в свою потрепанную записную книжку и нашёл его домашний номер. Он не любил, когда ему звонили домой, но мне было всё равно. Ответила его жена, и когда я назвал своё имя, я подумал, что она повесит трубку, но она этого не сделала. Я услышала, как она зовёт Берни, и, ещё тише, я услышал, как Берни кричит ей в ответ, а затем послышался шум, когда он спускался с верхнего этажа.
— Это твой приятель Марлоу, — услышал я недовольный голос миссис Олс, а потом подошёл Берни.
— Чего тебе надо, Марлоу? — прорычал он.
— Привет, Берни. Надеюсь, я тебя не побеспокоил.
— Давай обойдемся без светских разговоров. В чём дело?
Я сказал ему, что видел Питерсона. Я почти услышал, как он навострил уши.
— Ты его видел? Где?
— На Юнион-Стейшн. Он позвонил мне и попросил приехать. Он выбрал станцию, потому что у него был с собой чемодан, и он не хотел бросаться в глаза.
Последовала пауза.
— Что за чемодан?
— Просто чемодан. Английский, свиная кожа, золотая фурнитура.
— И что в нём?
— Героин на миллион долларов. Собственность некоего мистера Менендеса. Помнишь нашего старого друга Менди, который сейчас живет к югу от границы?
Берни снова замолчал. У меня возникло впечатление человека, завинчивающего крышку скороварки. С годами характер Берни становился все хуже и хуже, и я подумал, что ему действительно следует что-то с этим делать.
— Ладно, Марлоу, — сказал он голосом таким же напряженным, как бумажник Джека Бенни,[102] — начинай объяснять.
Я так и сделал. Он слушал молча, лишь изредка фыркал от удивления или отвращения. Когда я закончил, он глубоко вздохнул. Это заставило его начать кашлять. Я держала трубку подальше от уха, пока он не закончил.
— Итак, позволь мне прояснить ситуацию, — сказал он, слегка задыхаясь. — Питерсон привозил наркоту Менендеса из Мексики и доставлял её Лу Хендриксу, пока
