Коллекция: Петербургская проза (ленинградский период). 1980-е - Игорь Адамацкий

— Я помню.

— И вот теперь, будучи подполковником, патриотом и тем, что, собственно, называется Петром Ивановичем Темляковым, убедительно прошу прочитать со мной на два голоса из «Моцарта и Сальери» — трагедии вашего сочинения.

— Почитаем, — согласился Пушкин и, приподнявшись, снял с полки два трагических экземпляра, предложив Петру Ивановичу выбирать, нашед у себя сцены, и, несколько развеселившись, спросил:

— За кого намерены подавать голос?

Петр Иванович порозовел, оправил мундир и тихо сказал:

— За Моцарта… Вот хоть отсюда.

Мне день и ночь покоя не даетМой черный человек. За мною всюдуКак тень он гонится. Вот и теперьМне кажется, он с нами сам-третейСидит.

И, полно! что за страх ребячий?Рассей пустую думу. БомаршеГоваривал мне: «Слушай, брат Сальери,Как мысли черные к тебе придут,Откупори шампанского бутылкуИль перечти „Женитьбу Фигаро“».

Да! Бомарше ведь был тебе приятель:Ты для него «Тарара» сочинил,Вещь славную. Там есть один мотив…Я все твержу его, когда я счастлив…Ла-ла-ла-ла… Ах, правда ли, Сальери,Что Бомарше кого-то отравил?

Не думаю: он слишком был смешонДля ремесла такого.

Он же гений.Как ты да я.А гений и злодейство —Две вещи несовместные. Не правда ль?

Ты думаешь?(Бросает яд в стакан Петра Ивановича.)Ну, пей же.

За твое здоровье, друг, за искренний союз,Связующий Моцарта и Сальери,Двух сыновей гармонии.

(Пьет.)

Постой, постой!.. Ты выпил!.. без меня?

Довольно, сыт я. (Идет к фортепиано.)Слушай же, Сальери, мой Requiem.(Играет.)Ты плачешь?

Эти слезыВпервые лью: и больно и приятно,Как будто тяжкий совершил я долг,Как будто нож целебный мне отсекСтрадавший член! Друг Моцарт, эти слезы…Не замечай их. Продолжай, спешиЕще наполнить звуками мне душу…

Когда бы все так чувствовали силуГармонии! Но нет, тогда б не могИ мир существовать, никто б не сталЗаботиться о нуждах низкой жизни;Все предались бы вольному искусству.Нас мало избранных, счастливцев праздных,Пренебрегающих презренной пользой,Единого прекрасного жрецов.Не правда ль? Но я нынче нездоров,Мне что-то тяжело, пойду засну.Прощай же!

До свиданья.

Петр Иванович встал и походил по кабинету.

— Мы все жрецы одного храма, — наконец сказал он. — Вот почему так естественны и ненасильственны встречи русских подполковников и русских поэтов. Запомните, что каждая строка ваша есть не слеза, но шпала. Спасибо за любовь, любовью заплачу в ответ.

— Захаживайте, посидим, посмеемся, — напутствовал хозяин. — Споем как-нибудь…

Петр Иванович вышел от Пушкина. Белужья Башка не утерпела и, видать, где-то хорошо треснулась: по всей Фонтанке плыли мозги.

— Характеристическая черта возможностей нашей столицы, — отметил Петр Иванович, взбираясь на Осетриную Спину. — Мозги плывут в неограниченном количестве толщиной в палец, являясь необходимым витамином государственного организма. Сколько у нас все-таки умов и талантов!

Появилась и сама Белужья Башка, заметно без мозгов поглупевшая и примитизировавшаяся, стала звать пить пьяное пиво.

— Шубу надо вспрыснуть!.. — глупо хихикала.

— Да полно! И так вся до нитки, — неуверенно отнекивался Петр Иванович.

— Это не в счет, — не засчитывала Белужья Башка.

Между тем вода стала заметно спадать. Прошла мимо по колено Отсебятина, несшая впереди на руках Отсебятину побольше. Осетриная Спина встала и начала разминать косточки с таким кошмарным хрустом, что пришлось колотить ее с полчаса, пока она не распрямилась без недостатков.

— Ты с нами? — спросила Белужья Башка, и они вошли в трактир «Далекая Испания».

Там уже сидел осьмилетний англичанин и пропивал последний фальшивый рубль, отлитый из Блюда Щучины. Щербатое, но довольное Блюдо сидело напротив и не верило ни одному его слову.

Здесь уже уселась и Отсебятина, положив перед собой на стол Отсебятину побольше. Поскольку других свободных мест не было, Петр Иванович сел за стол осьмилетнего англичанина. Ему поскорей хотелось уладить все формальности с так называемым обмыванием Шубы.

Вскоре появился и отвратительный половой, поджегший как бы нечаянно Ярославль. На суде ему удалась мистификация, после каковой он был отпущен и объявился в Петербурге, не скрывая своих намерений. Наводнение смутило его планы, и он ходил сам не свой… (Это надо понимать как состояние еще более отвратительное.) Пива поставил самого скверного и перебродившего.

— Хочется спокойствия, а не потакания гнусным инстинктам, — заявило Пьяное Пиво, ухватившись за края и стараясь выбраться из кружки. — Мои документы об отставке уже находятся в высших инстанциях!..

Петр Иванович отхлебнул из кружки, чтобы поставить на место через меру разыгравшееся пойло.

Отвратительный половой принес вторую порцию.

— Чаша, заглядывая в которую видишь истинное дно!.. — заглядывая в пустую кружку, заметило Пиво, перегибаясь из второй принесенной кружки.

— Заткнись! — крикнул Петр Иванович и выпил вторую кружку.

Отвратительный половой принес жаркое, и Петр Иванович ахнул: на расписном блюде лежал отъявленный гусь из подвала лавки купца Драмоделова, притворившись прожаренным, по сторонам обнимали его вступившие в гнусную сделку лимоны.

— Ну что, негодяй?!! — спросил Петр Иванович гуся напрямую. — Сам ли уйдешь или тебя вывести?!

Гусь нехотя встал и вперевалочку, сквернословя, вышел из трактира.

Блюдо Щучины отвело Блюдо из-под гуся в сторону и согнуло вчетверо.

На стол уставилась третья кружка.

— Вы спрашиваете меня, почему в Англии так хороши и многочисленны дороги?!

— Спрашиваю, — подтвердил Петр Иванович, хотя не спрашивал осьмилетнего англичанина ни о чем, мало-мальски похожем на дороги, как разбитые, так и в отличном состоянии.

— Я вам объясню. По английскому законодательному Уложению, уличенный в клеветничестве должен собственными руками вымостить от двух до трех английских миль на большой дороге шириною в двенадцать футов.

— Вы клеветали?! — догадался Петр Иванович.

— Да, я клеветал! — гордо подтвердил осьмилетний англичанин. — Я подарил Англии практически все дороги.

— Ваши ли дети — неизбежно встречающиеся по дорогам мосты и тоннели? — спрашивал Петр Иванович.

— Неизбежность — это мое слово, — кивал осьмилетний англичанин.

За четвертой кружкой Петр Иванович спросил британца, знаком ли он лично с Бруствером?

— Негодяй украл у меня серебряный крестик, — подтвердил осьмилетний англичанин.

Блюдо вздрогнуло.

— Я не об этом, — сморщился Петр Иванович. — Знакомы ли вы с ним с деловой стороны? Каковы его планы?!

— У него нет планов. Нет и быть не может, Бруствер кончился. Иссяк. Транше — вот кто был великий умница. Это он первый догадался вырыть траншею и зарегистрировал свое изобретение. А что сделал Бруствер? Этот негодяй не сделал ничего, но и он получил право на авторские! Одновременно и независимо от него я предложил шекспировскому театру свою комедию «Поцелуй, которого могло не быть». И что же? Одновременно и независимо от него — полный провал!

Подошел отвратительный половой с пятыми кружками и, теша себя безумной идеей, что Петр Иванович пьян, спросил:

— Это правда, что Петербург расположен между 59°59′46″ и 59°54′18″ с. ш. и между 30°13′38″ и 30°25′26″ в. д.?

— Между, — отвечал Петр Иванович.

— Не перестаю удивляться остроте мысли, отдавшей все наши сухие места под кладбища, — сказала Осетриная Спина. — Смоленское, Преображенское…

— Монахи думают, что после смерти им заготовлены места в складках мантии Богоматери, — хихикала Белужья Башка. — И это в тот момент, когда на непорочность зачатия существуют две точки зрения.

— Идея непорочных зачатий противна существованию Петрокрепости, — веско сказал Петр Иванович.