Через мой труп - Миккель Биркегор

— Что с Вероникой?

— Возможно, она следующая его жертва.

— Ты болен, Франк! — вскричала Лина, отшатнувшись от меня.

Я выставил руки перед собой, желая ее успокоить:

— Нет, погоди…

— Если от кого ее и надо защищать, так это от тебя! — Лина покачала головой. — Ты постоянно был для нее самой настоящей угрозой. Ведь ты никогда не мог отделить свои фантазии от реальности, не так ли? Все, что случается в действительности, для тебя лишь очередной сюжет, да? Что-то, что можно использовать, о чем можно написать. И что же, теперь все написанное тобой начинает сбываться?

Я сделал отрицательный жест.

— Ты не понимаешь, — попытался возразить я. — Может, все так и выглядело, но теперь…

— Тебе необходима помощь, Франк.

Я поднялся и начал обходить стол, направляясь к Лине.

— Нет! Держись от меня подальше, Франк! От меня и моей семьи, слышишь?! — Она сделала еще один шаг назад и взялась за ручку двери, ведущий в маленький садик позади дома.

— Лина, позволь же мне…

— Проваливай, Франк!

Почему она не хочет мне поверить? Если бы не ее взгляд, я бы сгреб ее в объятия и сжимал до тех пор, пока бы она не выслушала и не поняла все. Однако в ее глазах пылала ярость и — еще хуже — нескрываемый страх.

— Так вот, — начал я, стараясь говорить как можно спокойнее, — как я уже сказал, мне кажется, я смогу все уладить, так что до этого не дойдет…

Лина продолжала смотреть на меня все с тем же выражением в глазах.

— Я, разумеется, сейчас уйду, — продолжал я. — Только…

Я почувствовал, что в горле у меня пересохло.

— Только береги наших девочек, ладно? — попросил я срывающимся голосом. В это мгновение мне стало ясно, что я никогда больше не увижу Лину и дочерей. — Скажи им, что… Скажи им, что мне очень жаль. Я знаю, что требую от тебя слишком многого, но скажи им, что я люблю их больше всего на свете.

Лина поднесла руки к лицу и прикрыла ими рот. В глазах ее блеснули слезы. Я попятился назад, развернулся, вышел из кухни и поспешил к входной двери.

— Я и тебя люблю, Лина. И всегда любил. Помни об этом.

С этими словами я вышел из дома.

39

Реакция Лины привела меня в ужас.

Я ожидал, что бывшая жена может отнестись к моему рассказу скептически, однако и представить себе не мог, что она наотрез откажется обсуждать эту тему. Очевидно, сообщения о гибели Вернера еще не просочились в прессу. Вполне вероятно, что, как только они появятся, Лина поверит мне. С другой стороны, может, тогда она будет еще больше бояться. Бояться меня.

В лучшем случае никаких разоблачений не будет — просто потому, что я, как она и считала, все это выдумал. Быть может, убийство Моны Вайс, смерть Вернера, гибель Линды Вильбьерг, а также мистические послания — плоды моего больного воображения, фантомы, родившиеся у меня в сознании. Нет ничего удивительного в том, что после стольких лет, в течение которых я напрягал свой мозг, изобретая различные надуманные сюжеты, он перестал различать фантазию и реальность. В точности, как говорила Лина.

Когда я покинул дом, бывший некогда моим, мне больше всего на свете хотелось, чтобы все так и было. Я искренне надеялся, что лишился рассудка, а все остальное по-прежнему на своем месте. Дачники провожают долгими взглядами идущую по главной улице Гиллелайе Мону Вайс, Вернер пристает к проституткам на Вестербро, Линда Вильбьерг не оставляет камня на камне от честолюбивых надежд очередного начинающего писателя.

Я готов был отдать что угодно за то, чтобы слова Линды оказались правдой.

Реальная действительность настигла меня в тот момент, когда я уселся в автомобиль. Холодный и влажный салон пропах виски. Стекла запотели так, что сквозь них ничего не было видно. На приборной доске по-прежнему стоял стакан из-под виски. Бутылка, в которой сохранилась едва ли четверть содержимого, валялась под ногами в районе педалей.

Все было в точности так, как перед моим уходом.

За исключением конверта, лежащего на пассажирском сиденье. Того самого, что я накануне опустил в ящик.

Я смотрел на него не отрываясь.

Все надежды на то, что мое собственное сознание сыграло со мной злую шутку, вмиг рассеялись, и тем не менее я вовсе не был удивлен. Взяв конверт в руки, я увидел, что он был вскрыт ножом или каким-то иным острым инструментом.

Я извлек из конверта содержимое. Это был тот самый листок, который я вложил в него накануне, только в конце его синей ручкой была сделана лаконичная надпись: «О’кей». Буквы были печатные и не могли пролить никакого света на личность отправителя — ни один эксперт-почерковед, исследуя их, не сумел бы сказать ровным счетом ничего. Все остальное, положенное мной в конверт вчера, осталось нетронутым.

Я сделал глубокий вздох. Очевидно, план сработал. Мне удалось установить контакт с убийцей, и он принял мой вызов. Какое-то мгновение я боролся с искушением вернуться к Лине и рассказать ей, что больше ей не стоит бояться, что я сумел все уладить, однако в этот самый момент в конце улицы показалась патрульная машина, и мои мысли приняли совсем иной оборот. Появление полиции сейчас было бы совсем некстати.

Я включил зажигание и, развив максимальную скорость, на которую только решился, поспешил убраться прочь. В зеркальце заднего вида я видел, как патрульная машина остановилась у дома Линды. Я не винил свою бывшую жену. Она делала то, что считала нужным, чтобы защитить свою семью. Кроме того, вполне может быть, что полиции даже удастся сделать то, на что, как выяснилось, был неспособен я. Так что беспокоило меня лишь одно — то, что я упомянул Линду Вильбьерг. С большой долей вероятности можно было предположить, что ее тело все еще не нашли. Однако, если Лина передаст полицейским все, что я ей наговорил, они вполне могут захотеть проверить все обстоятельства и обнаружат труп раньше, чем могли бы.

Тем не менее мой план это не меняло.

Я двинулся на север по направлению к Хиллерёду,[55] сделав по дороге одну остановку, — залил полный бак бензина и купил свежие газеты, которые пролистал, прежде чем снова отправиться в путь. В газетах не было ни слова ни о Вернере, ни о Линде Вильбьерг. Приехав в Хиллерёд, я отправился в банк и снял со счетов все свои деньги — около полутора сотен тысяч крон. Операционист, прежде чем выдать деньги, внимательно осмотрел меня и потребовал, чтобы я ответил на ряд контрольных вопросов. Держать в руках тяжелую пачку банкнот было довольно приятно, и, перед тем как убрать купюры во внутренний карман куртки, я не удержался и понюхал их.

Далее через Хельсинге[56] я поехал к себе в Рогелайе. Вырулив на Сторе Оребьергвай,[57] я сбавил скорость и медленно покатил к дому. Деревья уже почти совсем облетели. Ветер разметал опавшие листья по сторонам дороги и шевелил голые ветки кустов. Я издалека мог понять, есть ли в доме непрошеные гости. Таковых не наблюдалось. Никаких машин на въезде к «Башне» не было, а сам дом выглядел таким же пустым, как в тот момент, когда я его покидал. Путь от Эстербро до севера Зеландии занял у меня добрых два часа, однако полиция, очевидно, все еще не нашла Линду. Тем не менее долго так продолжаться не могло, поэтому особо мешкать не следовало.

Припарковавшись и выйдя из машины, я поспешил прямо к дому, на ходу нащупывая ключи. Оказавшись внутри, я тщательно запер за собой входную дверь. За пять дней моего отсутствия в доме все тепло выветрилось, и просочившийся сквозь стены осенний холод вовсю гулял по пустым комнатам. Пахло сыростью и запустением.

Пройдя к камину, я скомкал пару газет и положил их в очаг вместе с несколькими поленьями. Поначалу языки огня с видимой неохотой лизали холодную бумагу и влажное дерево, однако чуть погодя пламя разгорелось и окрепло. Я поднялся на второй этаж в кабинет и открыл люк, ведущий на чердак. Места здесь было немного — как раз для трех-четырех ящиков, использовавшихся для переезда. Один из них я и спустил в кабинет, с трудом протиснув его сквозь тесное отверстие люка. Поставив ящик на пол, я приоткрыл его с целью удостовериться, что разыскиваемое находится именно в нем. То, что я искал, было действительно там.

Поднатужившись, я спустил ящик на первый этаж, установил его вблизи камина и распахнул крышку. Ящик был набит читательскими письмами, полученными за всю мою почти двадцатилетнюю карьеру писателя. Многие из них даже не были распечатаны.

Запустив руку в ящик, я наугад извлек несколько писем и пару мгновений задумчиво разглядывал их. Здесь было все: хвала и ругань, признания в любви и проклятия, тонкая лесть и суровое осуждение. Я швырнул их в огонь и стал наблюдать, как он немедленно занялся ими, с готовностью вскрывая нераспечатанные конверты и жадно поглощая непрочитанное содержание.