Заложники любви - Юрий Перов

Однажды он шутливо предположил, что окажись в таком круизе пяток мужичков-трактористов из псковского колхоза «Путь Ильича», и будь у них под рукой хоть ломаные дробовики, то пароход этот не вернулся бы из круиза.

«Рабочая» квартира находилась на первом этаже, и Геннадий Николаевич, подъезжая к дому, коротко сигналил два раза. Выходил Левушка, открывал багажник, вынимал большой черный полиэтиленовый мешок и волок в квартиру. Потом выносил конверт с деньгами и протягивал через щель в окне Геннадию Николаевичу, Тот, не открывая конверта, кидал его в бардачок. Он знал, что там лежит сумма из расчета по пятьдесят рублей за каждую шкуру.

Расчет на месте производился не из-за недоверия партнеров друг к другу, а для того, чтобы не путаться и не накапливать долгов. Самому Леве было так удобнее. Раз в неделю в багажнике Геннадия Николаевича лежали два мешка. Один большой со шкурами и другой поменьше с прикладом (замша, кожа, подкладочный материал). Приклад обходился Левушке по десять рублей на шапку. Геннадию Николаевичу он доставался по восемь.

В последний месяц Лева почти все свое свободное время проводил с Геннадием Николаевичем, выполняя при нем роль не то чтобы личного секретаря, а что-то вроде офицера по особым поручениям. Исполнял он эту роль охотно, с каким-то даже рвением, считая, что выполняет свой долг. Он считал себя обязанным Геннадию Николаевичу по гроб жизни. В ответ па ехидные замечания Натальи он говорил, что да, он предан и услужлив и не считает это зазорным, и что одно из самых отвратительных человеческих чувств — чувство неблагодарности.

Геннадий Николаевич никогда не забирал Леву из рабочей квартиры. Всегда получалось так, что Лева успевал съездить домой, помыться, переодеться, побрызгаться хорошим одеколоном. Геннадий Николаевич, как и Наталья, не переносил дурных запахов.

Сшитые Натальей шапки Лева в большой спортивной сумке с надписью «СССР» отвозил к Ваньке-дергунчику. Тот принимал их с глубокомысленным и многозначительным молчанием, подчеркнуто и слегка даже демонстративно соблюдая все условия, поставленные «благодетелем», то есть Геннадием Николаевичем.

Шапки на малаховском рынке шли от ста пятидесяти до двухсот пятидесяти рублей, принося от пятнадцати до ста пятнадцати рублей чистой прибыли продавцам, которые были вынуждены даже разделиться, чтобы обеспечивать своевременный сбыт двадцати-двадцати пяти шапок за два (суббота, воскресенье) базарных дня.

По вторникам Геннадий Николаевич заезжал за выручкой. Если часть шапок оставалась непроданной (это хоть и редко, да случалось) он требовал предъявить оставшиеся шапки. Он, конечно, верил в то, что Актиния Карповна не допустит обмана, пока не почувствует, что золотоносная жила выработана до дна, до пустой породы, но каждый раз все равно просил предъявить остаток. Делал он это исключительно для ее же пользы. Таким образом ей самой было легче блюсти финансовую дисциплину.

В тот же день, той же ездкой Геннадий Николаевич забирал шкуры у Фомина и отвозил их Леве. За шапки он рассчитывался с Левой по четвергам, в номере Центральных бань, который снимала постоянно сплоченная компания, состоящая из художников-реставраторов и деловых людей различной специализации… Геннадий Николаевич платил Леве по девяносто рублей за каждую (любую) шапку.

В результате всех этих операций получалось вот что. Ребята-ловцы зарабатывали по пять рублей за каждую пойманную собаку. Фомин зарабатывал по пять рублей за каждую шкуру. Лева и Наталья получали за шапку чистой прибыли шестьдесят рублей. Поставщики приклада (он им доставался бесплатно и состоял из отходов кожевенного производства) получали по восемь рублей из расчета на одну шапку.

А Геннадий Николаевич зарабатывал шестьдесят три рубля на каждой проданной шапке.

Женщина, которую разлюбил, подобна высохшему пруду… Еще вчера зеркало воды отражало легкие облака и прибрежную осоку, плавали в заводях желтые кувшинки, плакучие ивы касались воды нежными прядями ветвей, по вечерам в тишине, сверкая золотой чешуей в багровом закатном солнце, плескались тяжелые караси. И вот — сухо. Вода ушла.

Только в середине маленькая лужица, в которой, мешая воду с жирным илом, сонно ворочаются одурелые от жары тритоны. Торчат из потрескавшегося на солнце илистого дна проржавевшие консервные банки. Обнажилась старая шина, повсюду видны похожие на головешки мореные куски дерева, застывшие лягушачьи следы…

Все-таки истинных художников (к коим без всякой иронии я отношу и себя) всегда отличает некий баланс между пылкостью воображения и чувством меры. Ведь не вставил же я в картину высохшего пруда мелькнувший мысленно печальный кошачий остов, объеденный раками, с остатками шкуры на хвосте. Хотя какие, к черту, в пруду раки? И все-таки кошку я не вставил, хотя разлюбленная, выпитая тобою до дна женщина…

Странным образом ее достоинства, так волновавшие (заводившие) тебя еще недавно, без всяких видимых изменений, прямо на твоих глазах превращаются в недостатки.

Стройность и легкость фигуры становится худобой, простоту и безыскусность манер ты уже считаешь преснятиной и ограниченностью, прямоту — грубостью, силу характера и цельность — тупым упрямством и так далее…

Но главный недостаток женщин, которых разлюбил, в том, что они, как правило, не умеют расставаться по-человечески. Даже если в продолжении отношений не заинтересован никто.

Во всяком романе существует некое трудноуловимое мгновение, что-то вроде точки неустойчивого равновесия, после которой отношения могут свалиться в любую сторону с одинаковым успехом. Молено их продолжать. До следующей точки, до кризисной. А можно и прекратить. Тихо и мирно, по обоюдному согласию… По согласию, повторяю, обоюдному, без всякого нравственного и эмоционального ущерба для обеих сторон.

Как правило, мужчина в этот момент бывает внутренне готов к расставанию. Больше того, он тяготеет к нему, порой не признаваясь в этом даже самому себе. А вот женщина к расставанию всегда не готова.

Вопреки здравому смыслу, вопреки очевидности, вопреки всему. Она словно специально доводит отношения до кризисной точки, чтобы получить свою порцию душевной (порой и физической) боли.

Мой приятель Лапин говорил, что «женщина благороднее мужчины в любви и подлее в ненависти». Очень, по-моему, точная фраза.

С другим моим приятелем, Сидором, психиатром по профессии и по образу жизни, мы как-то обсуждали природную, что ли, расположенность женщины к мазохизму. Нашу смелую гипотезу мы основывали на том факте, что все основные этапы сексуальной и физиологической жизни женщины так или иначе связаны с болью. Это и начало регул, и дефлорация (потеря невинности), и роды, и аборт, а зачастую и кормление ребенка.

Так или иначе, но по нашим обобщенным наблюдениям, все женщины в большей или в меньшей степени явные или скрытые мазохистки. Недаром же существует ряд народных пословиц на эту тему: «Бьет — значит, любит», «Без тумаков, как без пряников» и так далее… Иначе трудно объяснить, почему они всегда затягивают расставание до критической точки, чтобы быть в конце концов брошенными и упиваться своими душевными муками.

После праздничного круиза как-то само собой стало ясно, что это и есть та самая точка, время «Ч», как говорят военные, то есть время принятия решения. Наталья быстро поняла, что расставание (в сексуальном смысле) мало что меняет в наших отношениях, что оно даже выгодно, так как снимает некоторую двусмысленность и натянутость в общении с Левушкой, к которому мы оба (и я, и Наталья) неплохо относимся, и упрощает наши деловые контакты.

После принятого решения кажутся нелепыми и бессмысленными взаимные претензии, становится проще, искреннее и веселее общение, отпадает надобность в нагромождениях лжи, и даже обостряются очищенные от вынужденного лицемерия чувства друг к другу.

А что же теряется? Эти пресловутые, достаточно редкие по техническим причинам, полчаса близости… Есть ли о чем горевать?

Одним словом, мне показалось, что Наталья способна на мужской (т.е. благородный и благоразумный) поступок, но вскоре я убедился, что мои надежды были напрасны. Хотя надо отдать ей должное, она старалась. — Я не знаю, чего ей это стоило (честно говоря, и не хочу знать), но держалась она великолепно до того единственного момента, когда с ее стороны и потребовалось проявить благородство…

Должен сказать, что я со своей стороны, выполняя чисто дружеский долг, потратил на нее чертову уйму личного времени. А время — это единственное, что я не могу купить за деньги. Хотя… Можно, конечно, сконструировать довольно изящную формулу, из которой будет следовать, что за деньги (платя за услуги и не тратя ни минуты на досадные бытовые мелочи) можно купить и самое время, но уверяю — это уже стоит очень дорого. Гораздо дороже удовольствий. Но речь сейчас не об этом…