Жизнь неуёмная. Дмитрий Переяславский - Борис Тумасов

- Ты, конязь, мыслил, я дам тебе тумены и мои воины накажут тех урусских конязей, какие не слушают, что плетет твой язык? Но я не дам тебе богатуров: зачем мне разорять свой урусский улус? Убирайся, я подумаю, держать ли тебя великим конязем…

Боярин Ерема поджидал князя у дворцовых ворот и по тому, как, потупив голову, Андрей Александрович вышел, понял: хан принял великого князя сурово.

Ничего не спросил боярин, молчал и князь. Только войдя в камору караван-сарая, промолвил:

- Миновало бы лихо… Коли казнят меня в Орде, тело мое домой везите. Не во Владимир - в Городец, где был отцом на княжение посажен.

- Эк заговорил, великий князь. Бог даст, все добром кончится.

- Суров был хан, суровым и приговору быть. И чем не угодил я хану? Ответь, боярин.

- То одному Богу ведомо. Но, мыслю, ежели бы Тохта намерился казнить тебя, он бы приговор там и объявил. Ты на Русь великим князем явишься, не лишит тебя хан ярлыка.

- Красно говоришь, боярин Ерема. Коли ворочусь, ярлык сохранив, поплачутся у меня Даниил и Михаиле.

Ерема поддакнул:

- По всему, так. Нет у меня веры ни Москве, ни Твери, но и Федор Ярославский чем лучше? Чай, не забыл, как он повел себя, когда ты его на Переяславль позвал?

- Настанет и его час. В том разе Федор на Данииловы посулы купился.

- Прежде за московским князем хитрости не водилось.

- То прежде…

- От боярина Селюты слыхивал, княжич Иван и разумен, и храбростью наделен.

- Племянник Иван еще молод.

- Аль у волчонка нет зубов? Брать надобно, пока у него оскал, а как заматереет, горло перережет.

- Ранее Юрия должно к рукам прибрать. О-хо-хо, послал Бог племянников.

Ерема спрятал ухмылку в бороде лопатой:

- Яблоко от яблони далеко ль катится?

- И то так.

В камору заглянул гридин:

- Великий князь, к тебе царевич. Отстранив гридина, Дюденя ворвался в камору:

- Радуйся, князь Андрей, хан тебе жизнь даровал и ярлык за тобой оставил.

Великий князь перекрестился:

- Услышал Господь мою молитву. - Повернулся к боярину: - Принеси, Ерема, царевичу два десятка рухляди за добрую весть. Я ведаю, и его слово ханом услышано…

Проводив царевича, князь Андрей бросил Ереме:

- Вели, боярин, еды подать, оголодал я…

Съехались в Москве. Позвали и князя Федора, да тот отмолчался. Даниила и Михаила тревожило, с чем Андрей из Сарая воротился. Ужели татар наведет, как не раз бывало? Попытаться отпор дать, встать на их пути дружинами и ополчением, отразить недругов? Но тогда Тохта пошлет столько воинов, что они перебьют всех ратников, сожгут Москву, Тверь и иные города, разорят смердов, а ремесленный люд в неволю угонят.

- Как поступим, Михайло Ярославич?

- Мыслю, надобно дозоры в степь слать и, коли Андрея с ордынцами обнаружат, закрыть татарам дорогу на Москве-реке, рубить, не ведая пощады, как дядька наш, великий князь Андрей Ярославич, на Клязьме бился, реку ордынцами запрудил. Покажем татарам, что русские гридни славу сохранили, а князья честь не растеряли. Сразимся, а там будь что будет.

Долго молчал Даниил Александрович, бороду теребил, виски тер, наконец промолвил:

- Речь твоя хорошая, князь Михайло Ярославич, и я с тобой на том стоять буду. Бог не выдаст - свинья не сожрет, брат Михайло.

В глухую полночь ожили московские палаты князя Даниила. Зажглись свечи, и по скрипучим половицам в опочивальню Даниила Александровича прошагал боярин Стодол. Разбуженный шумом, князь одевался поспешно. Отрок подал теплые сапоги на меху, и Даниил, натягивая их, спрашивал гридина:

- Отчего тревога, Герасим?

- Не ведаю, князь.

В опочивальню вступил Стодол, и Даниил повернулся к двери:

- Орда?

- Нет, княже, весть добрая.

- Сказывай, - облегченно вздохнул князь.

- Дозор из степи: великий князь из Орды едет без татар. Бог смиловался над нами.

- Радость-то, радость, боярин. Шли гонца в Тверь.

- Да уж велел поднять гридина Олексу, одвуконь поскачет.

- Значит, не дал Тохта воинов! То-то огорчился брат Андрей! Поди, мыслил, как карать нас станет.

Расчесался костяным гребнем Даниил, бороду пригладил, потом вдруг спросил:

- А не прежде ли времени возрадовались? Ну как вслед за Андреем ордынцы нахлынут?

Посмотрел вопросительно на Стодола. Тот ответил неуверенно:

- Допрежь такого не бывало. Вспомни, княже, брат твой, князь Андрей, самолично водил татар. Вон как нагрянул с царевичем Дюденей на Дмитрия Александровича - поди, не запамятовал?

Даниил нахмурился. Он не любил напоминаний о прошлом, тем паче когда с Андреем заодно против Дмитрия стоял.

- Дай-то Бог, чтоб так оно было. Однако поберечься надобно. Ты, Стодол, дозоры со степи не снимай и дружину наготове держи.

Вошли Юрий с Иваном. Старший сказал:

- Кажись, пронесло грозу.

- Погоди ликовать, - осадил Даниил сына, - ордынцы коварны.

- Ужели коварней дядьки нашего?

- Господь воздаст ему, - ответил Даниил. - Всяк за свои действия ответ понесет.

- Его люд сурово судит и по справедливости. А слово народа живуче, оно из поколения в поколение передается, - заметил Стодол.

- В крови тонет великий князь, - поддакнул Даниил.

Юрий хихикнул:

- Его грехи княгиня Анастасия отмаливает. Иван посмотрел на брата осуждающе:

- Не тронь тетку, Юрий. От добра ль княгиня в монастырь удалилась?

- Иванова правда, - согласился князь, - у княгини Анастасии своя жизнь. - И уже Стодолу: - Проследи, чтоб Олекса не замешкался.

Дарья вытащила из печи тлевшую головешку, вздула огонь и зажгла фитилек плошки. Потом принялась собирать Олексу.

Из плотно укутанного холстиной берестяного короба извлекла хлебец, отрезала кусок сала, достала несколько луковиц, все уложила в кожаную суму.

Со двора явился Олекса, сказал:

- Ты еды-то поменее клади, чай, тверичи не дадут помереть от голода.

- Аль до Твери есть не намерен? Угораздило же меня за гридина замуж пойти, сколь раз зарекалась. И чем ты мне приглянулся?

- А я гуслями тебя взял.

- Только и того.

- Поди, помнишь, я в Твери у князя пел. Ворочусь, сниму гусли со стены, потешу тебя, Дарьюшка… Ну, мне пора. - Заглянул в зыбку: - Марья на тебя, Дарьюшка, похожа. Красавица.

- Уж и скажешь! - рассыпалась в сладком смехе Дарья.

- Какая есть.

И, поцеловав жену, Олекса ушел.

По снежному бездорожью гнал Олекса коней, пересаживаясь с одного на другого. А в Твери и передохнуть не дали, в обратный путь выпроводили.

Вез Олекса грамоту князю Даниилу Александровичу от Михаила Ярославича, и писал тот: если и явятся ордынцы, то ждать их надо по теплу, когда оживет степь и установятся дороги.

Всем известно - не любят ордынцы зимнюю степь. Покоится она под снегом, и от бескормицы падеж конский. Морозы и метели людей тоже не жалеют, особенно старых и хворых.

Уныло зимой в степи. Голодные волки к становищам близко подходят, воют тоскливо, скот режут и мало боятся человека. А весной, когда поднимется трава, татарин седлает отъевшегося на обильном пастбище коня и отправляется за добычей…

Скачет Олекса, и мысли скачут. О чем только не передумал он, а чаще всего Дарью вспоминал. Закроет глаза, и вот она с Марьей на руках.

Увидел бы его дед Фома, то-то обрадовался бы! Как беспокоился он, что умрет, а парнишка бездомным останется… Пошевелил Олекса губами, высчитал - получилось тому лет десять минуло. Как быстро летит время! А казалось, давно ли с дедом по миру хаживали?..

под самой Москвой погода начала портиться, загудел ветер, повалил снег, да такой, что гридин сбился с дороги. На счастье, кони на избу наехали. Одна изба и та в землю вросла, снегом засыпана и топится по-черному.

Олекса привязал под навесом коней, торбы с зерном на их морды надел, в избу вошел. Под осевшей притолокой едва ли не вдвое согнулся.

В избе лучина горит, старик, совсем белый, у огня сидит, гридину рад. Принялся выспрашивать, откуда и куда тот едет. Сказал Олекса, а старик опять с тем же вопросом. Понял гридин: глухой дед.

Долго не мог заснуть Олекса. Старик поведал ему, что была у него жена, да татары в неволю угнали, дети померли, и живет он теперь один, смерти ждет.

А еще вспоминал дед, как с великим князем Владимирским Андреем, прославленным братом Невского, ходил на ордынцев и много их тогда побили…

«Видать, не менее восьмидесяти лет деду, - подумал Олекса, - а его еще ноги носят, и пищу сам себе добывает, силки ставит, и даже коза молочная у него есть…»

К утру снег перестал, и солнце заиграло. Оставив деду все, что в суме имелось, Олекса отправился в путь.

Минуло восемь лет, как Андрей Александрович сел великим князем Владимирским. В Городце княжил, Дмитрию завидовал. А чему? Удельные князья какбрату не повиновались, так и его не слишком почитают, да еще в раздорах винят. Эвон, епископ сарайский Исмаил не о том ли речь вел?