Два адмирала - Джеймс Купер

Глава XXIX

Он говорил, и очаровательные черты прекрасной Геральдины обрисовались на полотне. Его штрихи падали так же быстро, как листья; и белизна постели была в гармонии с кармином роз.

Мы должны теперь попросить у благосклонного читателя позволения перенестись ровно через двое суток. Пусть воображение перенесет его снова в Вичекомбское поместье к мысу сигнальной станции. За бурей и штормом последовала самая тихая, самая приятная погода, свойственная одному только летнему времени; ветер, едва колеблясь, лишь изредка развевал в красивые изгибы вымпела судов, стоявших на якоре на Вичекомбском рейде; суда эти принадлежали эскадре сэра Джервеза. Хотя в ней и произошли некоторые перемены, но большая часть уже известных нам судов была на своих местах. «Друид» с призом «Победой» ушли в Портсмут; «Бегун» и «Деятельный» направили путь в ближайшие порты с депешами к Адмиралтейству; «Дублин» же, буксируемый «Ахиллесом», пользуясь попутным ветром, отправился в Фольмут. Остальные суда эскадры стояли на якоре на Вичекомбском рейде, который снова представлял самую живую и деятельную картину.

Главнейшая перемена, происшедшая от нового положения вещей, была более всего заметна у сигнальной станции. Сюда, казалось, была перенесена квартира армии, столь часто изменяемая в полевой жизни; если не солдаты, то воинственные матросы стекались туда, как к средоточию всех новостей и всего, что могло сколько-нибудь их занимать. Но в любопытстве их была заметна какая-то особенная странность; сигнальный домик был похож на святыню, куда немногим удавалось проникнуть, хотя трава у сигнальной мачты и показывала следы ног не одного десятка людей. Действительно, это место было центром всеобщей деятельности; офицеры всех чинов и возрастов постоянно то приходили сюда, то уходили, на лицах всех их были написаны страх и опасение. Недалеко от этой толпы близ самого края утеса была раскинута большая палатка. Перед ней расхаживал часовой, другой часовой стоял близ ворот домика, и все приближающиеся к тем местам, за исключением весьма немногих, были отсылаемы к сержанту, командовавшему караулом. Ружья этого караула были поставлены в козлы, и солдаты свободно прохаживались вокруг них.

Адмирал Блюуатер лежал в домике сигнальщика; в палатке же помещался сэр Джервез Окес. Первый был перенесен туда, чтобы, как он сам желал, кончить там жизнь свою; другой же не хотел расставаться с другом своим, пока в нем оставалась хоть капля жизни. На топах мачт еще развевались два флага, как печальные памятники дружбы, столь долго связывавшей этих храбрых офицеров в общественной и частной их жизни.

О домике мы уже говорили читателям. Маленький садик с множеством благоухающих цветов, заключал в себе столько прелести, столько утонченности, сколько трудно было предполагать найти в таком захолустье; даже тропинки, пролегающие по зеленым лугам, которые покрывали большую часть высот, были расположены таким образом, что являли собой самый живописный и картинный вид, одна из этих тропинок вела к сельской беседке — род маленького, простого павильона, построенного из обломков разбившихся судов и помещенного в совершенной безопасности на скат утеса на страшной высоте. Вичерли в продолжение шестимесячного своего пребывания близ мыса проложил новую тропинку, спускавшуюся еще ниже, к месту, которое было совершенно скрыто от любопытного взора сверху, и устроил скамейку на другом скате. Раз или два Вичерли успел упросить Милдред провести с ним в этом романтическом месте несколько минут; и самым приятным воспоминанием об этой умной, прекрасной девушке он был обязан тем счастливым секундам свободной беседы, которые провел с ней в этом уединении. На этой самой скамейке он сидел в ту пору, которой мы начали эту главу. Суета на мысе и близ домика была так велика, что отнимала у него всякую возможность увидеться с Милдред наедине; он отправился к уединенной скамейке, ласкаемый надеждой, не придет ли и она туда, влекомая тайной симпатией, а может быть, и более нежным чувством. Не прошло и нескольких минут, как он услышал над собой тяжелые шаги мужчины, вошедшего в беседку. Еще он не успел разуверить себя в пустой надежде увидеть Милдред, как острый слух его уловил легкие знакомые шаги милой девушки, также вошедшей в беседку.

— Батюшка, — сказала она трепещущим голосом, который слишком хорошо был понятен Вичерли, догадывающемуся о состоянии Доттона, — я пришла сюда по вашему желанию. Адмирал Блюуатер уснул, и маменька дозволила мне отлучиться.

— Сядь сюда, Милдред, — начал снова непреклонный Доттон, — и слушай, что я буду тебе говорить. Пора нам перестать заниматься пустяками. Счастье твоей матери и мое собственное в твоих руках; так как я один из участников его, то я имею решительное намерение разом упрочить свое счастье.

— Я не совсем понимаю вас, батюшка, — сказала Милдред трепещущим голосом, который едва не заставил молодого человека выйти из своего скрытого убежища, если бы к другим его чувствам не присоединилось теперь живейшее любопытство. — Каким образом я могу составить ваше и дорогой матушки счастье?

— Поистине, д о р о г о й маменьки! Д о р о г а она мне стала; но я хочу, чтобы дочь заплатила мне за все. Слышишь ли, Милдред, я не хочу более знать никаких пустяков, но, как отец, спрашиваю тебя, предлагал ли тебе кто-нибудь свою руку? Говори откровенно и не скрывай ничего, я требую решительного ответа!

— О, отец!

— Что наш новый баронет, не делал ли он тебе какого-нибудь предложения?

За этим вопросом последовало долгое молчание, в продолжение которого Вичерли было слышно стесненное дыхание Милдред. Он чувствовал, что ему невозможно оставаться спокойным слушателем; совесть говорила ему, что это было бы бесчестно, и он пустился по тропинке к беседке. При первом шорохе его шагов Милдред испустила слабый крик, и когда он вошел в павильон, она закрыла лицо руками, между тем как Доттон в удивлении и с встревоженным видом пошел к нему навстречу. Так как обстоятельства не позволяли долее уклоняться от объяснения, то молодой человек отбросил всякую застенчивость и начал говорить откровенно.

— Я был невольным слушателем вашего разговора с Милдред, господин Доттон, — сказал он, — и на вопрос ваш могу сам отвечать вам. Я предлагал, сэр, вашей дочери свою руку и теперь повторяю это предложение; принятие его сделало бы меня счастливейшим человеком в Англии. Мне было бы весьма приятно участие ваше в этом деле, потому что мисс Милдред мне отказала.

— Отказала! — воскликнул Доттон в удивлении. — Отказала сэру Вичерли Вичекомбу! Но, верно, это было прежде, чем вы получили наследство покойного баронета. Милдред, отвечай, как могла ты, нет, как смела ты отказать такому предложению?