Девочка у моста - Арнальдур Индридасон

– Значит, тебе удалось поговорить с Ласси?

– Он сумел сказать лишь пару фраз, а потом потерял сознание.

– То есть, существует вероятность, что Данни собиралась опубликовать в Сети нечто, не имеющее отношения к Рандверу и компании, даже несмотря на то, что он своими затуманенными от наркотиков мозгами не мог предположить ничего иного.

– Именно, – подтвердила Марта. – Поэтому я пошла побеседовать с бабушкой Данни. Она, конечно, немного себя запустила, но в данных обстоятельствах это вполне объяснимо. В общем, я поинтересовалась, что она думает по поводу заявления Ласси, а она просто оторопела: не нашла сказать мне ничего иного, кроме как петь дифирамбы своей внучке. Назвала ее сокровищем, представляешь? Мне ее даже жалко стало, беднягу.

– Значит, ты полагаешь, что Данни хотела распространить в Интернете компромат на своих родственников?

– Меня бы это не удивило.

– Думаешь, что речь идет о какой-то семейной тайне?

– Почему бы и нет? Мы ведь имеем дело с дамой из высшего общества: она занималась политикой, была парламентарием, у нее брали интервью на телевидении и приглашали на закрытые приемы и коктейльные вечеринки, где собиралась вся элита. В общем, она уважаемая публичная личность, пекущаяся о своем имидже. Она даже назвала меня фрёкен, представь? Кто еще пользуется этим словом в наше-то время?

– Однако это вряд ли является основанием, чтобы обвинять ее в гибели внучки. Как бы там ни было…

– Но ведь на определенные размышления это наводит, разве нет?

– Ну…

– Сам подумай, Конрауд: почему молодые встают на кривую дорожку? Скажи-ка мне. Что ими движет?

– Потому что у них было трудное детство, например, – предположил Конрауд.

– Но ведь Данни росла как у Христа за пазухой. Ее бабушка повторила мне это целых два раза. Она назвала ее сокровищем и идеальной внучкой. Удивительно только, что это «сокровище» ее ненавидело. «Идеальная внучка» их терпеть не могла. Как это сопоставить со словами ее бабушки? У тебя есть на этот счет какое-нибудь объяснение?

– Даже не знаю… А у тебя есть?

– Мне приходит в голову версия о сексуальных домогательствах. Разве не такой вывод напрашивается сам собой? Данни – жертва насилия и хочет заявить об этом на каком-нибудь из сайтов движения #MeToo[19], где полно откровений женщин о том, как они подвергались сексуальным домогательствам. Не кажется тебе такая версия правдоподобной?

– А что говорит ее супруг? Он был дома, когда ты приходила?

– Не было его. И у меня такое впечатление, что он бросил женушку на произвол судьбы и ей приходится переживать горе в одиночестве. С ним я так и не поговорила.

– Думаешь вызвать их на допрос?

– А смысл?

– Ну да, верно, – согласился Конрауд. – Значит, тебе придется с этой мыслью переспать.

– Ложись-ка ты сам спать! – отрезала Марта и отключилась.

Конрауд убрал телефон в карман и вышел в кухню, где Эйглоу заварила чай.

– Вот, это помогает от нервов, – сказала она, подавая ему чашку.

– Мне необходимо порыться в архивах диспансера Вивильсстадир, – сообщил ей Конрауд. – Нужно проверить, есть ли там что о неком Лютере.

– Прямо сейчас? – удивилась Эйглоу, заметив его нетерпение.

– Да, – ответил Конрауд. – Нельзя терять ни минуты.

50

Являвшийся последним оплотом долгой борьбы со смертельной болезнью, диспансер Вивильсстадир возвышался на холме, подобно зáмку. Его построили в тысяча девятьсот десятом году, то есть в тот период, когда эпидемия туберкулеза достигла своего пика и эта болезнь была самой распространенной причиной смертности в Исландии, поэтому требовалось учреждение, готовое принимать и размещать в наилучших условиях пациентов, которых было необходимо изолировать. Вивильсстадир был единственным местом, где им могли помочь. Тогда диспансер находился на приличном расстоянии от жилой застройки, теперь же городок Гардабайр, где по сию пору стоит его здание, стал частью столичной агломерации Рейкьявика. Симпатичное озерцо, некогда располагавшееся прямо у подножия холма, осушили, а беседку, где больные сидели теплыми летними днями, дыша свежим воздухом и любуясь пейзажем, снесли. Когда учреждение еще использовалось в качестве противотуберкулезного диспансера, там, на зависть крупным европейским фермам, имелись собственный амбар, хлев, курятник, сыроварня и даже плотницкая мастерская – в общем, все то, что необходимо автономному поселению.

Когда с туберкулезом было покончено, учреждение выполняло различные функции, а на рубеже веков было переформировано в дом-интернат для престарелых.

Конрауд на небольшой скорости подъехал к зданию и остановил машину у его входа. Свет горел лишь в нескольких окнах – видимо, основная часть обитателей интерната уже отошла ко сну. Стояла полная тишина, и Конрауд попытался представить себе, что за атмосфера здесь царила в тысяча девятьсот десятом году, когда бушевал туберкулез: в те времена, чтобы остановить распространение болезни, прибегали к изоляции, и за толстыми стенами диспансера рождались истории любви, происходили выздоровления, но случались и смерти. Окинув здание взглядом, Конрауд пришел к выводу, что ремонт здесь не проводился уже не один год, – на то, видимо, не хватало средств. Ну а что удивительного? Учреждение было довольно долго закрыто, и только недавно, в связи с нехваткой койко-мест в больницах, ему вновь нашли применение.

Днем Конрауд собрал кое-какую информацию о прежнем диспансере и о Национальной клинике и выяснил, что хотя архивы медицинских карт всех лечебных учреждений Исландии были объединены и перевезены в бывший цех по производству гробов при кладбище в Фоссвогюре, существовали отдельные собрания медицинской документации, которые по-прежнему находились в соответствующих учреждениях. Затем Конрауд позвонил Сванхильд – своей старой знакомой, которая работала врачом в Национальной клинике и часто проводила вскрытия в рамках дел, расследуемых полицией. Сванхильд находилась в отпуске во Флориде, где прекрасно проводила время с друзьями на поле для гольфа под ласковыми лучами солнца, и была немало удивлена звонку Конрауда, который интересовался больничной документацией.

Она даже не сразу поняла суть дела и посоветовала ему обратиться в общий архив в Фоссвогюре, поскольку именно туда направлялись все заявки на просмотр медицинских карт. Тогда Конрауд поточнее сформулировал цель своего звонка и спросил у Сванхильд, не считает ли она, что отыскать карту туберкулезного больного более вероятно, обратившись непосредственно в бывший диспансер. Его знакомая ответила, что не исключает этого, и припомнила, что в цокольном этаже Вивильсстадира вроде как имеется небольшой архив, для доступа в который, по ее словам, все же требуется разрешение, а получить его можно в Фоссвогюре. После чего Сванхильд сказала, что пришла ее очередь играть в гольф, и уже собиралась закончить разговор, но Конрауд все-таки успел спросить, не слышала ли она о некоем докторе Хейльмане,