Книга теней. Роман-бумеранг - Евгений Клюев

- Я отпустил машину, - сказал Стас. - И подобрал у порога Эмму Ивановну.

- Эх, надо было с водителем поговорить на всякий случай, - спохватилась Бес.

- Я поговорил - и очень успешно. Машина была вызвана на дом. Адрес, по которому ее заказывали, он мне дал. И телефон тоже… У телефона номер странный - восьмерки одни, кроме двух первых цифр. Но это центр…

- Восьмерки… - повторил Станислав Леопольдович. - Знаки бесконечности. Приятная символика, ничего не скажешь… Позвонить бы сейчас, да поздно очень. А фамилию не узнали Вы?

- Ой… - сказал Стас.

- Ну, ничего, главное - адрес… адрес - это много уже. Не знаю, правда, как мы им воспользуемся… Ты пешком пришла, Кло? - спросил магистр спиной, держа спереди на груди холодные руки Эммы Ивановны.

- Пешком. До такси не дозвониться. А ты знаешь, чей это телефон?

- Нет, - ответил Станислав Леопольдович.

"Зато я знаю", - хотела сказать Эмма Ивановна, но не успела. Громко захлопали крылья - и на перекладину форточки плюхнулся голубой ворон.

- Спасайтесь! - крикнул он и сиганул с перекладины в зал.

А из форточки по стене ползла тень - вне всякого сомнения, та же самая тень, только невероятно выросшая за это время.

Никто не шевелился. Тень ползла по полу, добралась до плинтуса, перегнулась и взгромоздилась на стену. Загипнотизированные движением ее, присутствующие как по команде начали отступать к противоположной стене. Эмма Ивановна, загородив собой Станислава Леопольдовича, который растерянно поднялся, пятилась вместе со всеми. На огромной светлой стене они стояли друг против друга - тени живых и тень мертвого. Внезапно в вытянутых руках ее обозначилась тень автомата, медленно наводимого на тени противников - без разбора…

- Сейчас нас расстреляют всех, - спокойно сказала Бес.

Станислав Леопольдович рванулся к выключателю, попутно выдернув штепсель прожектора из розетки.

Стало совсем темно.

Глава СЕМНАДЦАТАЯ

Радуйтесь, ТЕПЕРЬ ВЫ не бессмертны

Гипс обещали снять в июне. Полет с балкона третьего этажа закончился для Петра переломом ноги… не осознают все-таки герои этого романа, насколько милостива к ним судьба! До настоящего момента, как помнят любезные и просто-таки разлюбезные уже читатели, в романе нашем окончательно не умер еще никто, что, в общем-то, весьма гуманно, не правда ли?

Однако - и с этим уж ничего не поделаешь! - Петр загремел в больницу именно тогда, когда присутствие его на улицах Москвы было бы очень и очень желательно, что он, впрочем, и сам понимал. За стенами четырехместной палаты все время происходили важные какие-то события, о которых Петру не рассказывали, делая вид, что ничего чрезвычайного вообще не бывает в мире. Посетители сговорились врать и врали исправно, незадолго до посещения определенно проходя основательный чей-то инструктаж. Эмма Ивановна часто приходила вместе с Эвридикой: вдвоем они врали особенно правдоподобно. Иногда к хору врущих присоединялся сухой голос Аида Александровича: сухим голосом, само собой, врать гораздо проще, чем, например, влажным. Только мама и папа-с-почечной-коликой не врали, но они и не знали, должно быть, ничего.

Станислав Леопольдович не пришел ни разу. Ах-Петр-мы-отправили-его-на-юг-в-замечательный-один-санаторий! Путевки-знаете-ли-такая-редкость-тем-более-сердечно-сосудистая-система-спецлечение! Он-звонит-регулярно-если-бы-у-вас-тут-был-телефон… И так далее: туфта. Как будто можно представить себе Станислава Леопольдовича думающим о сердечно-сосудистой системе, когда голова его совсем другим занята! Да к тому же согласившимся на спец(!) лечение…

"А-еще-Эвридика!" - дразнил Эвридику Петр, давая понять, что не верит ни единому слову - ни-чье-му. Но дразни не дразни: каменная-баба-скифская… Про университет (защиту-диплома-перенесли-на-будущий-год), про маму-папу-бабушку (они тоже как-то приходили - все вместе), про весна-весна-на-улице - подробнейшим образом. А о восьмерках - два слова. Ровно два: "Нет дома" или "Не отвечают" - с вариантами то есть. Могла бы и рассказать, между прочим, кое-что (это уже автор от себя, любезные читатели!): много всякого они там на воле вокруг восьмерок накрутили… Петр попросил принести Марка Теренция Варрона. Принесли.

- Ну, друг, на тебя последняя надежда, рассказывай!

Но молчал и ворон: как рыба.

- Рыба ты! - обругал его Петр и отвернулся к стене.

- Рыба, - сказал Марк Теренций Варрон.

- Но Петр… - засмеялась Эвридика (лучше бы, кстати, не смеялась: очень уж грустный был смех!), - чего ты хочешь от нас всех? Есть выражение такое: жизнь-их-не-богата-событиями… Наша жизнь не богата событиями, а будет что рассказать - расскажу!

- Расскажешь ты, как же! - пробурчал Петр, глядя в стену.

- Новыми - трудовыми - успехами - встретил - советский - народ - минувший - праздник! - заявил Марк Теренций Варрон.

Петр улыбнулся стене.

- Лучше мне улыбнись, - сказала Эвридика, - по-случаю-минувшего-праздника.

…А однажды видел Петр сон: во сне они со Станиславом Леопольдовичем летали и говорили о чем-то - общих тем не касались, времени не было, но успели обсудить нечто конкретное и, вроде бы, очень важное - во всяком случае, для Петра… Правда, утром забылось все - кроме самого факта встречи. И за целый день - не вспомнилось.

Вспомнилось зато многое другое: январь-февраль-март-апрель. Странный кусок жизни, с какого-то момента (или с самого начала) находящийся под прицелом восьмерок… Сплошная мистика на мафиозной основе: невозможно поверить, что такое вообще бывает! Но ведь есть же и… продолжается. И имеет видимость жизни. С восьмерками они, конечно, развяжутся - знать бы, с какого момента с ними можно будет уже не считаться. Однажды все началось и однажды все кончится - более точных ориентиров нет. О начале объявлено не было, все выяснилось случайно - с помощью Эвридики. 06 окончании тоже вряд ли объявят… может, нас к тому времени и в живых-то никого не останется: перебьют, как кроликов, - и все. Правда, пока без нас не обойтись; слишком далеко зашли. И слишком туманны берега…

Но какая-нибудь логика есть ведь во всем этом! Январь-февраль-март-апрель. Почему январь, черт возьми? Что такое случилось в январе? Недели две - ничего особенного, потом - бах: цыганка-с-карликом… когда это было? Кажется, шестнадцатого… Погибнет-душа-твоя-господине. Нелепое пророчество - с какой стати? И - завертелось: под обильным снегом! Поди разберись…

Петр открыл тумбочку, достал блокнот, ручку. Соседи спали: трое счастливчиков, до которых никому, кроме родных-и-близких, дела нет.

" Глубокоуважаемый…" - начал он и остановился: стоит ли? Все равно некуда будет отправить письмо… да и дадут ли ему написать его? Постучит кто-нибудь в дверь: пожалуйста, господин Ставский, на процедуры. Посадят в инвалидное кресло, привезут в белый кабинет, сделают укол - и поминай как звали!.. Он тряхнул головой и продолжал:

"Глубокоуважаемый… не знаю Вашего имени!

Я обращаюсь к Вам по собственной воле и хотел бы сам отвечать за каждую букву в этом письме - надеюсь, у меня есть такое право? Скорее всего, Вы не могли не предусмотреть чего-нибудь подобного, иначе вообще не было бы смысла вовлекать в Ваше предприятие живых людей: люди остаются людьми - и для человека Вашего круга неосмотрительно делать ставку на полное отсутствие у них инициативы. Будем считать, что Вы не делаете таких ставок, - и, значит, отнесетесь к моему письму внимательно и спокойно.

Эвридика рассказала мне все… стало быть, как говорится: не-отпирайтесь-я-прочел. Кстати, на месте Евгения Онегина я не сказал бы: "Не отпирайтесь". Это грубовато… Не стану утверждать, что я догадывался о Вашем существовании. Буду честен: мне и в голову не могло прийти ничего подобного. Ваша затея представляется мне, прошу прощения, довольно несуразной и, пожалуй, даже неосуществимой. Впрочем, осуществится она или нет - судить не нам, и мне не следовало начинать с критических замечаний общего характера.

Правда, даже Вам трудно будет признать их необоснованными: ведь в Ваш круг так или иначе оказались втянутыми все близкие мне люди, не говоря уже обо мне самом. Заметьте, что при этом далеко не все они (прямо сказать, единицы) знают о Вашей роли в их судьбах - стало быть, игра с самого начала ведется не на равных, а потому этически несостоятельна.

Зная о вашей болезненной реакции на всякого рода самодеятельность, я все же позволил себе попытаться проанализировать происходящее и очень приблизительно установил, что одной из первых Ваших жертв стала Эвридика Александровна Эристави. Должен сказать, Вы выбрали не самый удачный объект - на вашем месте человек более гуманный просто пожалел бы девушку, жизнь которой и без Вас бьта довольно запутанной: она рассказала мне много такого, о чем Вы не имеете даже смутных представлений. У Вас была уже возможность неоднократно убедиться в непригодности Эвридики для, мягко говоря, сомнительных Ваших целей. Это человек нервный, рано повзрослевший, но главное -талантливый, с чем, как я догадываюсь, Вы в очень небольшой степени склонны считаться. Вы навязываете ей абсолютно неприемлемые для нее формы поведения, создавая немыслимые условия, которых не в состоянии выдержать даже более крепкий организм. Едва ли Вы имеете право так уж испытывать ее силы - тем более, что к настоящему времени они, кажется, на исходе. Вы были свидетелем нескольких ее нервных срывов - с последним, между прочим, мне едва удалось справиться, навязав ей поездку в Тбилиси: только таким путем я смог отвлечь ее внимание от совсем уж крутых, так сказать, поворотов. Вы запугали ее настолько, что она, по-видимому, всерьез верит в неограниченность Вашей власти над ней. Когда Эвридика рассказывала мне о Вас, мне было страшно за нее: Вы стали ее манией - и она убеждена, что судьбы мира вершатся Вами, хотя, прошу прощения за откровенность, на самом деле Вы всего-навсего жалкий больной человек с сильно завышенной самооценкой. Наверное, Вас надо лечить - и лечить, скорее всего, от шизофрении, имеющей, как говорят медики (если говорят), систематический характер.