Радость и страх - Джойс Кэри

Юному медику известно, что Джон преподает в колледже, и он поражен, когда тот отвечает: - А сами жители Брока одобряют этот проект? Мне говорили, что больше половины их вполне довольны и тем, что имеют.

- А вы бы как поступили?

- Ну, это сложный вопрос. Совсем негодные дома надо бы снести, часть других отремонтировать...

- Типичный либеральный проект, - перебивают его негодующие голоса.

- И на это потребовалось бы пять лет, - улыбается Родуэл.

- А с другой стороны, - говорит Джон, - это было бы правильнее. Так зачем так торопиться?

Кит, лавируя среди гостей с тарелкой пирожных и с падающей на глаза прядью волос, как всегда умученная и ставящая это себе в заслугу, восклицает: - Джон, милый, ты представляешь себе этот хаос - тут залатать, там перестроить? Мы должны сразу сровнять с землей весь квартал, иначе нет и смысла говорить о сколько-нибудь масштабном проекте.

- Да, в этом все дело. - Родуэл, услышав, что его цитируют, заговорил очень серьезным тоном. - Надо планировать весь район в целом, только так можно рассчитывать на успех.

- Не понимаю почему. - И Джон начинает доказывать, что авторов этого плана заботят не интересы людей и даже не красота города, а исключительно желание развить видимость кипучей деятельности. Все это планирование для отвода глаз, очередная сенсация.

- Я же говорю, вы в душе либерал, - посмеивается Родуэл.

И Джон, к собственному удивлению, разражается гневной тирадой. - А если и так? Разве дело в ярлыке? Ярлык не довод, так же как слово "план" или любой ваш лозунг на потребу недоучкам. А нужно вам одно - побольше теребить людей. Все вы, государственные мужи, одинаковы: что угодно, лишь бы показать свою власть.

Родуэл, который никогда не теряет самообладания, улыбается и отделывается банальным ответом, что все правительства бывают вынуждены вмешиваться в частную жизнь. Студенты, по большей части его ученики, смеются, глазеют на Джона либо бросают пренебрежительно: "Старая песня!" Один из них, совсем еще мальчик, свирепо осведомляется, неужели мистер Бонсер не признает пользы планирования? Джон пытается объяснить, что он не против планирования, а только против ненужной регламентации. Но тут же, конечно, увязает в терминах. Публика начинает скучать. Родуэл улыбается. Кто-то ввернул любимое словечко Джона "с другой стороны", и все смеются.

Философ смущен, чувствует, что запутался, и пытается сохранить умный вид. Он произносит: - Конечно, доискаться до истины порой нелегко. Потом, чтобы скрыть замешательство, придвигает к себе чашку с чаем. Но чай расплескивается на блюдце.

103

Вдруг он видит: в комнате появилась Табита и энергично пробивается к нему. Она вошла в разгар спора, и в глазах ее неистовство. Как всегда, она в черном, отчего кажется тоненькой, как девочка, но походка подрагивающая, губы шевелятся, а на скулах красные пятна, словно она горит в лихорадке.

- Мама! - Они целуются. - Вот хорошо, что приехала!

- Как ты им позволяешь? - Голос резкий, сердитый. - Они же над тобой смеются. И еще этот противный толстяк...

Джон улыбается. - Планирование, знаешь ли, неплохая вещь. Мне просто хотелось доказать им... А впрочем, ладно. Как твое здоровье?

- Но почему они такие жестокие, всем желают зла? Бедные эти старухи в Броке, теперь их сгонят с насиженного места.

Видя, что Табита привлекла всеобщее внимание, Джон предлагает ей выйти погулять в сквере. Ему и самому вдруг стало здесь невтерпеж. - Пойдем, там прохладнее. - Но отвлечь Табиту не так-то просто. Она гневно озирает собравшихся. - Ни религии, ни доброты, вот в чем горе. Бога забыли, росли как дикари.

В наступившей тишине эти слова четко прозвучали на всю комнату. - Хуже дикарей! - выкрикивает резкий голос, дрожа от собственной дерзости. Дикари хоть каких-то богов признают.

- Пошли, пошли, мама. - И он чуть не силком уводит ее из дому. Он с облегчением чувствует, что от ее волнения сам почти успокоился, остался только горький осадок.

Они под руку переходят улицу и вступают в сквер. Весенний вечер выдался теплый, но пасмурный, и на дорожке, затененной деревьями, царит зеленый полумрак. С центральной лужайки доносятся крики и смех играющих детей, и этот полумрак между рядами деревьев, окаймляющих дорожку, как колонны нефа в соборе, кажется особенно уединенным и мирным. Джон прижимает к себе локоть матери, ощущая, что сейчас они заодно, оба изгнанники и сочувствуют друг другу. - Ты не сердись на этих ребят, они подрастут. К сорока годам чуть не все станут закоснелыми консерваторами.

Но Табита еще дрожит от гнева. - Зачем ты вообще с ними разговариваешь? Ох, хоть бы уж скорее кончился этот триместр.

- Почему именно этот?

- Потому что это твой последний триместр в здешнем отвратном колледже.

- Ах да, ты про святого Марка.

- Я из-за этого и приехала. Ты им написал? Нужно это сделать не откладывая.

Короткая пауза. Они медленно идут дальше, с каждым шагом вспугивая воробьев, которые, кажется, готовы драться и спариваться, пока на них не наступишь. Табита, вдруг почуяв неладное, восклицает: - Не написал! Так я и знала, что будешь тянуть.

- Нет, я написал.

- И то слава богу!

- Но письмо еще не отправил.

- То есть как? Почему?

- Сам не знаю. Надо полагать, когда дошло до дела, не захотелось уезжать из Эрсли.

- Не мог ты полагать такие глупости. Нет, просто у тебя ни на грош честолюбия. Где письмо? Давай сейчас же его опустим.

Но Джон медленно бредет дальше и думает: "Да, выходит, что уезжать мне не хочется. Здесь, конечно, не сладко... неохота, видно, сниматься с места. Суть, надо полагать, в том, что здешняя работа мне по душе... в каком-то смысле". Обдумав эту свою догадку, он говорит уже более уверенно: - Понимаешь, мама, студентов у меня не так уж много, но они особенные, вероятно, самые лучшие и по-настоящему увлечены. А в Эрсли без этого нельзя, ведь им все время твердят, что философия - гиблое дело. Здесь к этому особое отношение, совсем не то, что в Оксфорде или Кембридже. Килер называет нас аванпостом, и здесь действительно чувствуется атмосфера границы - предельная серьезность, верность несмотря ни на что. - Он улыбается какому-то воспоминанию. - Да, прямо-таки герои. Пусть все это немножко наивно, но... Может быть, в другом месте все покажется мне слишком прозаическим, пресным? Может, я и сам пропаду без моих юных энтузиастов? И, Килер точно так же смотрит на своих учеников. Они приходят к нему и сидят у ног миссис Килер, а она беседует с ними об искусстве. Тут есть что-то от религии. Это и есть религия. - И, захваченный своей мыслью, он доверчиво продолжает: - Ты, возможно, считаешь, что я говорю вздор, что я попросту увяз в болоте - в духовном болоте. Но это, пожалуй, и неплохо. Вытащи я себя из болота, я бы, может, развалился на части.

Но на лице Табиты он читает только безнадежность. И ему ясно, что ей никогда его не понять - не понять ту битву, которую он ведет без устали и без оглядки, и какая это заманчивая цель - уберечь молодое сознание, еще любознательное, ищущее, искреннее, от врага - от страшной тьмы огульного неверия и стандартизации. Он тихонько вздыхает и прижимает к себе ее локоть.

- Не волнуйся ты за меня, мама.

- Да как же мне не волноваться, когда ты на глазах себя губишь, и так нелепо. - Слезы бегут у нее по щекам. - Это же чистая нелепость, это упрямство. Ты что, слепой? Как тебе может здесь нравиться? Здесь все у вас плохо. Кит - ты же знаешь, она слабая, она всецело под влиянием Родуэла. И Нэнси, бедная крошка, некому ею заняться.

- Дорогая мама. Кит - безупречная жена.

- Ничего подобного, она тебя в грош не ставит. Считает, что ты ни на что не годен, и притом по моей вине. Ах, почему я не поверила Джиму? Оксфорд тебя сгубил.

Он утешает ее. Уверяет, что ему хорошо. Говорит, что будет вечно ей благодарен за то, что дала ему образование. - Господи, да без этого я мог бы стать вторым... - Он хотел сказать "Родуэлом", но не произносит этого имени, чтобы не вызвать новой вспышки. Но Табита уже на грани истерики, и он рад, когда удается наконец усадить ее в машину. И тут она прощается с ним долгим поцелуем, в котором и жалость и мольба. - Прости меня, Джонни.

- Но, мама, милая, ты для меня сделала все, что в человеческих силах.

Она мотает головой и, прижав к глазам платок, откидывается на подушки сиденья. Машина отъезжает, и Джон со вздохом облегчения поворачивает к дому. А впрочем, нет. Хватит с него на сегодня и Родуэла, и его учеников. И он опять бродит под деревьями сквера, удивленно думая: "Ведь это верно, я действительно обязан ей всем самым главным. Но как сделать, чтобы она это поняла? Не внушить ей этого, хоть ты тресни".

104

"Это все Кит, - решает Табита, возвратившись в Амбарный дом. - Потому он и не хочет уезжать, это она его отговорила. А мне он сказать правду не может, стыдно признаться, что он под каблуком у этой дряни. Да, Кит его погубила, и Нэнси тоже". И ее ненависть к невестке растет с каждым днем.