Заповедник для академиков - Кир Булычев

— А вам будет легче, если я скажу правду? Я не хотела вас видеть.

— Так-то лучше. Извините меня, Лида.

— Это ничего не изменит.

— Жаль. Вы мне, честное слово, очень нравитесь. И я не хотел причинить вам боль или обиду. Нечаянно получилось.

— У вас все нечаянно получается?

— Принимаю ваш сарказм… Да, я бываю несдержан. Но поверьте, что мною руководят не злые умыслы… — Матя криво усмехнулся, и черные усики спрятались под нос. — Может, со временем вы меня поймете и простите.

— Может быть, — сказала Лидочка. Ей положено было видеть ужасный лик убийцы, а ей было жалко Матю, который хотел всем сделать лучше. — Дорога в ад выстлана…

— Вы начитанный ребенок, — сказал Матя.

— Я не ребенок.

— Но и не монахиня. Это тоже ложь.

— У нас маскарад, — сказала Лидочка.

— У нас уже пятнадцать лет маскарад. Вы видели палача в красных штанах комиссара?

— Да.

— Известный в Москве стоматолог и доносчик. Будьте с ним осторожнее.

— Я уж не знаю, с кем быть осторожнее.

— А меня можете не бояться… — Матя пошел было вниз по лестнице. Лидочка стояла, смотрела ему вслед. Потом он обернулся и произнес слова, которые Лидочка от него ожидала: — Я бы тоже хотел вас не бояться. Все, что было между нами, пускай таким и останется…

— Не только между нами? — спросила Лидочка.

— У вас змеиный язычок, — сказал Матя беззлобно. — Но вы правы.

— Вот вы где, — сказал Алмазов, выходя из-за спины Лидочки и дружески хлопнув ее чуть пониже спины жестом друга, которому все дозволено. — Я хотел, Шавло, перекинуться с вами парой слов. У вас найдется для меня минутка?

— Хоть две, — сказал Матя.

— На это я и не надеюсь. — Алмазов рассмеялся. — А давайте не тратить времени, а то моя роль на маскараде требует, чтобы я занялся туалетом. Как насчет вашей комнаты?

— Отлично, — сказал Матя.

— Тогда поднимайтесь.

Алмазов быстро сбежал с лестницы и полуобнял Матю. Он был на голову ниже Мати, но куда шире в плечах и сильнее. Рядом с ним Матя казался большой рыбой — самым широким местом в его обтекаемой фигуре были бедра. Так они и ушли по коридору к Матиному номеру — Матя жил в том же флигеле, что и Александрийский.

А Лидочка получила возможность добежать до комнаты Алмазова, она знала, что тот живет на втором этаже, где и остальные академики. Марта рассказывала ей, что там в каждой палате есть свой умывальник и даже уборная.

Когда Лидочка вбежала в небольшой вестибюль, куда выходили несколько одинаковых белых дверей, она остановилась в нерешительности — какая дверь Алмазовых? Ей было страшно, что вот-вот вернется Алмазов, увидит ее здесь, как безбилетницу в ложе Большого театра. Ноги ее стремились убежать, но она понимала, что увидеть Альбину — очень важно, особенно для самой Альбины.

Одна из дверей открылась, и вышел астроном Глазенап в одежде римского патриция и маленьких старых очках на крупном, обвисшем от старости носу.

— Простите, — сказала Лидочка с облегчением, астроном будто был ниспослан ей свыше, — вы не скажете, в какой комнате живет Алмазов?

— Алмазов? — Глазенап сделал умственное усилие. — Алмазов? А чем он занимается? Биофизикой?

— Нет, — сказала Лидочка, и что-то в ее голосе заставило Глазенапа вспомнить.

— Ах да, — сказал он. — Только я не рекомендую вам, нет, не рекомендую, вы еще молодая девушка, вы еще можете остаться честной!

— Мне нужна женщина, которая живет с ним.

— Не надо, — повторил Глазенап, — она обречена, в глазах написано, что обречена.

— Мне очень важно, скажите, пожалуйста!

— Нет, не скажу. — Глазенап топнул ножкой. — И вы мне потом скажете спасибо, что я вас оградил от такой опасности!

— Господи! — взмолилась Лидочка. Дверь в соседнюю комнату открылась, и оттуда зайчонком выглянула Альбина, встрепанная, дрожащая.

— Альбина!

— Я предупреждал, — сказал Глазенап, закидывая край тоги на руку и торжественно убывая.

— Заходите, заходите, — лихорадочно зашептала Альбина. — Я думала, что с вами что-то случилось, я думала, что вас не увижу, честное слово, это такой ужас, вы не представляете!

Она отчаянно тянула Лиду, но та вырвала руку.

— Я не пойду к вам, он может вернуться.

— Ах да, конечно, вам же нельзя. — Альбина будто проснулась — она была не в себе. — Вы мне принесли, да?

— Нет, я не посмела носить его с собой, — сказала Лидочка.

Они стояли в дверях, сблизив головы, и громко шептались. Как будто их объединяли какие-то невинные девичьи секреты. Видно, так и подумал старший из братьев Вавиловых, выходивший из своей комнаты в одежде крестьянина-бедняка: в онучах, лаптях, ватных полосатых штанах и поддевке.

— Спускайтесь, — сказал он им, улыбаясь, — скоро гонг — праздничный ужин.

Лидочка взглянула на часы. Половина седьмого.

— А где он? — зашептала вновь Альбина, как только Вавилов отошел.

— Я его спрятала.

— Он мне нужен.

— Я его положу в условленное место, и вы его возьмете.

— Мне он сейчас нужен.

— Я смогу это сделать только после ужина.

— Честное слово? А может, вы не хотите мне его дать? Вы боитесь, что я выстрелю?

— Да, я боюсь.

— Но я выстрелю в себя, вы не бойтесь, я выстрелю в себя.

— Еще чего не хватало!

— Потому что он меня обманывает, я все поняла, он меня обманывает… Знаете что?.. Ближе, ближе… Мой дорогой муж, мое сокровище, мое солнышко, мой ненаглядный — он его убил, его уже нет, я знаю, он его убил и теперь смеется надо мной. Но я убью себя, и он не сможет смеяться надо мной. И ему станет стыдно.

— Альбина, успокойтесь. Может, ваш муж жив.

— Нет, я знаю, я знаю! Я по глазам его знаю — он врет, а глаза его врать не могут. Они смеются. Я убью себя, и он перестанет смеяться.

— Подумайте — у него же нет совести, ему будет все равно. Лучше, если вы будете жить…

— Ему станет стыдно, я знаю, ему станет стыдно. На одну секунду, на одну минуту — пускай хоть на минуту… вам не понять… Лида, я вижу, что вы не хотите возвратить револьвер. Только посмейте! Я вас уничтожу!

— Я не хочу, чтобы вы умирали.

— Я уже мертвая. А вы должны мне вернуть револьвер после ужина. Сразу после ужина вы подойдете и скажете мне, где вы его спрятали. Если вы не подойдете, то я скажу Яну, что револьвер у вас. И он вас посадит в тюрьму. Я вас не буду жалеть, потому что меня никто не жалеет.