Приговор - Юрий Вахтин

  - Алло, слушаю, - прозвучал заспанный голос Нины.

  - Здравствуй, Нина. Это я. Извини, что так рано, но я очень-очень хотел тебе позвонить.

  - Ванечка! Здравствуй! - голос Нины сразу изменился, сонливость, медлительность исчезли. - Ты так хотел позвонить, что не мог решиться до полпятого утра?

  - Нет, Нинуль, я не мог решиться тридцать лет.

  Они встретились вечером. Иван Егорович приехал за Ниной в 17.00 в совхоз. Снова шел дождь, уже стемнело, черные тучи низко висели над землей; казалось, дождь не прекратится никогда.

  - Ой, всемирный потоп какой-то! Сколько можно. Второй месяц. Здравствуй, Ванечка.

  Нина села рядом в открытую Иваном Егоровичем дверь его служебной "Волги".

  - Напугал ты, Ванечка, наше начальство, - улыбаясь, рассказывала Нина.

  У нее, несмотря на мрачную погоду, было очень хорошее настроение - позвонили с проходной полчаса назад. Говорят: черная "Волга", номера ОО первые.

  - Это у вас пароль такой, чтоб милиция не останавливала?

  Нина уселась поудобнее, от нее приятно пахло не дорогими польскими духами. Она была вся подтянутая, воздушная и выглядела значительнее моложе своих лет.

  - Здравствуй, Нинуль. Я вот смотрел на тебя, ты шла с проходной. Ты на два года всего меня моложе, столько пережила, в глуши, в совхозе работала, в резиновых сапогах чаще, чем в туфлях ходила и веришь, мне стыдно стало.

  - Почему? - не поняла юмор Ивана Нина.

  - Девчонку пригласил на свидание. Я седой, лысый. Мне стыдно, - улыбаясь, повторил Иван.

  - Спасибо, Ванечка, за комплимент. Каждой женщине приятно это слышать. Но если так, не бойся, сейчас модно с молодыми. Перестройка! Вон артисты и на тридцать лет моложе женятся, а два года, я думаю, это ерунда. Прости, что в невесты набиваюсь, но я вдова, значит потенциальная невеста, - Нина засмеялась.

  - И смех у тебя тот же, как и тридцать лет назад был у моего воробышка, - задумчиво произнес Иван Егорович. - Что так долго летел ко мне воробышек?

  - Твой воробышек прилетел сразу к тебе, как только его позвали. Не звал ты меня, Ванечка. Я б услышала, если даже шепотом ты меня позвал. Я бы обязательно услышала.

  - Куда поедем? - сменил тему разговора Иван Егорович. - Не стоять же нам у проходной, ваших сторожей пугать. И начальству домой пора, наверное, ждут, когда уедет обкомовская "Волга", - пошутил Иван.

  - Куда повезешь. Хочешь ко мне, но Петя дома.

  - На дачу ты же не поедешь? Ты, как мне ответила, не была и никогда не будешь любовницей, - Иван взволнованно посмотрел в Нинины глаза.

   В сгущающейся темноте глаза Нины блестели, наверное, тоже от волнения.

  - Тогда будем стоять пугать сторожей, - с иронией в голосе ответила Нина.

  - Нет, Ниночка, на дачу! И без разговоров! Я так хочу, - Иван завел мотор "Волги".

  - Ванечка, что ты так разволновался? Я же молча сижу, - снова шутливо ответила Нина.

  Черная "Волга" свернула на окружную дорогу. Машин в этот ненастный вечер на трассе было немного.

  На даче было холодно и неуютно. Но в пристройке было много сухих напиленных дубовых дров. Иван Егорович быстро разжег камин, включил электронагреватель, и уже через пятнадцать минут в большой комнате, где они расположились, стало тепло и уютно. Потрескивали горящие дрова в камине. Иван сходил в машину, принес пакет с приготовленными продуктами. Нина стала накрывать стол. Хотя Иван категорически стал ей возражать, усадил на кресло возле камина.

  - Нет, Ниночка, я все сделаю сам. Ты отдыхай. Смотри телевизор, ты гость. Ты с работы, устала. Отдыхай.

  По телевизору повторяли концерт ко дню милиции. Иван Егорович ловко открывал банки, резал колбасу. Продуктов он привез как на хорошее застолье. Открыл бутылку своего любимого коньяка "Белый аист". Все готово. Иван Егорович перенес небольшой кухонный столик поближе к креслу, на котором сидела Нина, принес себе стул, сел напротив, налил в рюмки коньяк, себе больше, Нине половину.

  - За что будем пить первый тост? За встречу? - спросил он, протягивая налитую рюмку Нине.

  - Ты думаешь, тостов будет много, если этот первый? - шутливо спросила Нина. - Мне завтра на работу, и я не очень к спиртному. Голова утром сильно болит.

  - На работу ты завтра не идешь. Суббота все-таки.

  - Суббота рабочая. Так сказал наш директор, - ответила Нина.

  - Я уже договорился с твоим директором. Ты завтра не идешь на работу.

  - Когда ты мог договориться? Ты не выходил из машины, - удивилась Нина.

  - Я позвонил с машины. Все-таки это обкомовская директорская "Волга", и телефон там есть. Завтра ты не работаешь, можешь утром позвонить, если ты не веришь слову бывшего второго секретаря райкома КПСС.

  - К чему так официально? Я всегда верила слову даже просто Вани Захарова. - Нина посмотрела в глаза Ивана Егоровича.

  Даже здесь, на даче вдвоем с Ниной он не может до конца сбросить с себя маску, маску партработника. Он уже сросся с этой маской, она стала его лицом. Наверное, поэтому он тридцать лет не решался найти и позвонить Нине, дать волю своему сердцу, своим чувствам, а не инструкциям и боязни общественного мнения товарищей.

  Они стукнулись. Тост просто "За встречу" был одобрен. За их встречу после долгой разлуки, когда прошла целая жизнь. С радостями и горем, потерями и находками, но прошла она у каждого своя, совсем не так, как мечтали они в юности, когда бродили по ночному городу, взявшись за руки. Стали закусывать. Иван Егорович ухаживал за Ниной, подкладывал в ее тарелку. Было видно, он очень волнуется, смущается, даже когда Нина погладила ласково своей ладонью его залысину. Густых пшеничных вихров почти не осталось, их забрало время.

  Иван Егорович налил еще по полрюмочки, как и в первый раз, себе побольше. От камина пошло настоящее тепло, электрообогреватель уже выключили. Мерцание горящих дров создавали уют и домашний комфорт.

  - Совсем как в детстве, - глядя на огонь, мечтательно сказала Нина. - Я всегда любила, когда зимой топится печь, сидеть и смотреть, как горят дрова. Это так загадочно и таинственно считала я.

  - И я тоже. Я вообще мерзляк, если честно признаться, и зиму, наверное, только поэтому не люблю, - признался Иван Егорович.

  - А что же всегда отдавал мне свой пиджак, когда под утро становилось свежо на улице? - спросила, улыбаясь, Нина. - И мне говорил, что у тебя нормальная температура тела, немного выше, чем у всех, и ты холод легко переносишь.

  - Врал, - честно признался Иван.

  - Вот видишь, какие факты открылись через тридцать лет...

  Иван Егорович не дал договорить Нине, подошел к креслу, опустился на колени, положил голову на ноги Нины. Наверное, это было забавно видеть со стороны: полный, лысеющий мужчина, которому за пятьдесят, совсем как ребенок положил голову на колени матери. Нина ласково погладила его по лысеющей голове.

  - Ванечка, ты для меня всегда останешься Ванечкой. Самый молодой и самый красивый.

  Иван Егорович поднял голову, посмотрел в глаза, родные глаза Нины, его воробышка.

  - Ниночка... Я так долго ждал этой встречи, - прошептал он и поцеловал Нину в губы.

- 35 -

  В камере или кубрике на 10 человек помещения для осужденных хозобслуги все уже давно спали. Кто-то, как повар Егорыч, тихо похрапывал. Кубрик 120 считался счастливый. Его так давно назвали, здесь всегда жили повара, хлеборезы, бригадиры и почти все обитатели, которые здесь жили, уходили на волю раньше срока, условно-досрочно. Егорыч, шеф-повар одного из кафе города, до срока наказания попал сюда по совсем не "поварской" статье - за хулиганство. Обычно повара - это спокойные, уравновешенные люди.

  Виктор лежал с открытыми глазами. Давно затих за окном хорошо слышный из их камеры шум городских улиц. Свобода совсем рядом, в каких-то ста метрах, в самом центре города. Но как далека она! Как томительно ожидание этой свободы! На воле совсем не замечаешь, какое это счастье - свобода. Особенно весною или в начале лета, когда природа будоражит голову. Но сейчас глубокая осень, второй месяц льют затяжные, нудные дожди. Сегодня Виктор прочитал Жене свое стихотворение, которое он написал вчера вечером. Стихи пришли в голову почти сразу, без поправок:

   Сердце! Зачем ты в грусти сжалось?   Она же над тобой смеялась,   Ты же должно всё ненавидеть.   Забыть. Стереть. Больше не видеть.

   Может, наполнен жаждой мщенья   Глупец! Ты ждешь слова прощенья,   Ты снова счастья ей желаешь.  Она чужая! Понимаешь?

   Тебя она и не любила   И прошлое давно забыла,   Так она просто развлекалась,   Не над тобой одним смеялась.

   Смеялась? Очень может быть,   Да я и не хочу ее простить,   Но все равно ночами вспоминаю,   А почему? Зачем? Не знаю.

   Не выкинуть из памяти мне встречи   И поцелуи, шепот, речи.   Хочу, но не могу ее забыть.   Смогу ли я еще так полюбить?

  Стихи очень понравились Жене. Она стала требовать, чтобы наедине он звал ее просто по имени. Наверное, за всю свою жизнь Виктор не притворялся так, как за последние месяцы. Перед другими создавать видимость страха. Евгению Ивановну побаивались все осужденные, а Виктор мог свободно, даже по-дружески общаться, когда они были вдвоем. Даже "хозяин" Молодцов, молодой еще мужчина, не скрывал своей симпатии к Евгении Ивановне, и Виктор, которого она представила Молодцову дальним родственником по матери, стал почтовым ящиком их отношений. "Хозяин", не стесняясь, просил Виктора передать Евгении Ивановне свою симпатию. Евгения Ивановна опять через Виктора отвечала со свойственной сильным женщинам высокомерием и игривостью: