Спящий мореплаватель - Абилио Эстевес

Дядя открывает глаза, улыбается. Или делает попытку улыбнуться. Можно сказать, что это приветливая, страдальческая и натянутая улыбка.

— В чем дело, племяш? — В этот момент голос дяди доносится как будто издалека, словно он не теперь говорит, словно это слова из прошлого, слова, которые в какой-то давний вечер он хотел сказать, да не сказал, а теперь, когда ему не хватает сил или мыслей, говорит. — Что ты хочешь спросить?

Тетя Элиса тоже улыбается.

— Амалия, — говорит она так тихо, что только она и знает, что сказала это.

Болтун в замешательстве опускает глаза.

— Ничего, — идет он на попятную, — так, ерунда.

Он поднимает руки и указывает в какую-то неопределенную точку. Убедившись, что тетя на него не смотрит, а дядя снова закрыл глаза, так и остается сидеть, видимый-невидимый, сконфуженный, с компасом в руке.

СМЕРТЬ БИНГА КРОСБИ

Поскольку пришло время заканчивать эту историю, мы вынуждены констатировать, что, хотя в мире происходили более или менее значительные вещи, на Кубе лишь ожидали прихода циклона.

Но из всех происходивших при этом в мире значительных вещей следует все же выделить по меньшей мере одну.

Потому что образование «атмосферного феномена», «ока циклона» (если говорить словами, которые имеют обыкновение использовать специалисты, этим странным языком, наделяющим атмосферу откровенно цирковыми и человеческими свойствами) совпало с другим событием, также прискорбным, о котором ни один персонаж этой книги, кроме Валерии, так никогда и не узнал.

14 октября 1977 года далеко от Кубы, более чем в семи тысячах километров, в своем доме в Ла-Моралехе (элегантном районе Мадрида) умер от сердечного приступа король крунеров, великий человек, куривший длинные трубки, родившийся на берегу бухты Комменсмент и реки Пуйяллуп.

Можно представить себе печаль, в которую повергло бы Мино известие об уходе Бинга Кросби, одного из его кумиров.

«Уход того, кем мы восхищались, — подумал бы Мино, — предвосхищает наш собственный уход».

И нужно будет признать, что в подобном рассуждении есть доля истины, каким бы напыщенным оно ни казалось.

А поскольку провинциальные и инфантильные кубинцы всегда считали, что несчастья, переживаемые ими, на самом деле несчастья мирового масштаба, Мино, возможно, решит, что Бинг Кросби пал жертвой циклона «Кэтрин».

Хотя в действительности, как мы знаем, все обстояло иначе, потому что Бинг Кросби умер в спокойном мягком климате, он умер, играя в гольф. И он был не в Гаване, а в Мадриде. И Гавана была всего лишь малюсеньким городом в мире, переполненном как огромными, так и незначительными но размеру городами.

Как только стемнело, между восемью и восемью десятью вечера 14 октября 1977 года, несколько часов спустя после смерти Бинга Кросби, если принять во внимание своеволие часовых поясов, буря разразилась в этом уголке Земли. И уже нельзя было говорить о более или менее сильном ливне или ветре, это был ураган. Ураган со всеми его последствиями. Настоящий, дикий и медлительный смерч, который обрушился на Большой остров со стороны залива Касонес и, накрыв часть провинции Матансас и всю провинцию Гавана, ушел через бухту Глубокую к теплым водам Мексиканского залива.

Несколько часов спустя он добрался до низовий Миссисипи и там, где-то в дельте, рассеялся. Достигнув широких равнин Луизианы, Техаса и Арканзаса, он согласился отменить нападение. Он дождался, пока не достигнет твердой земли, чтобы признать свое поражение, только над твердой землей он стал тем, с чего начинал: дождем без штормового ветра и серьезных последствий.

ЭПИЛОГ

Огни Севера

Ты не знаешь, что такое увидеть вдалеке землю и зажмурить глаза, чтобы не расставаться с мечтой.

Вдруг вместе с ветром до него донеслись какие-то звуки: будто весточка из города, посланная чьей-то душой, обитающей там. То был перезвон колоколов, голос города, чуть слышный, но мелодичный, возвещавший ему: «Мы счастливы здесь!»

Чтобы увидеть это, любой моряк отдал бы многое.

Это будет в далеком будущем. Или не в таком уж далеком. Кто осмелится однозначно определить в пределах одной жизни, какое будущее далекое, а какое близкое? Это будет (и вот это можно утверждать) восхитительной белой зимой, снежной, как все зимы. В Нью-Йорке, рядом с единственной фотографией Яфета, у окна маленькой квартирки в Верхнем Вест-Сайде.

В окружении хороших книг, под звуки удивительного голоса Элмора Джеймса и божественного голоса Бесси Смит, с чашкой крепкого сладкого кофе Валерия приготовится придумывать ситуации и конфликты. И начнет писать эту книгу, которая станет историей старого деревянного дома у моря, а еще историей многих исчезновений, одного циклона и нескольких призраков.

Один неосторожный возглас — и вьюрки просыпаются, хлопая крыльями под черными тряпками, которыми накрыты клетки. Привычные к звукам дома, к скрипу потолков, к дрожанию стен, к шуму возбужденной и шумливой повседневности, птицы Полковника-Садовника оживляются, только если обнаруживают в голосах ночи необычную модуляцию, звук, отличный от обычных звуков дома. И Яфет, который понимает птиц и, так же как они, мгновенно вычисляет малейшую странность в звуках дома, замирает у окна, открытого им совершенно беззвучно, потому что он настоящий волшебник, когда открывает двери и окна и снова закрывает их так, чтобы никто не услышал.

Его не волнуют птицы. Его волнует дед. Нужно держать ухо востро с сумасшедшими и со стариками, если они сумасшедшие. Яфет не понимает, почему дед так ревностно охраняет дом, потому что дом этот не то что находится на пути к исчезновению, а уже практически исчез.

Каким бы удивительным это ни казалось, все в доме странно и прочно связано между собой. Пробуждение вьюрков, например, влечет за собой пробуждение Полковника, его ловкие шаги неловкого старика, глубокий и ворчливый голос, начальственные движения. Каждый знак приводит в действие безошибочную сигнализацию каждого из механизмов дома.

Яфет закрывает окно и глаза и пытается сосредоточиться. Сможет ли он успокоить тревогу вьюрков? Нужно подождать, другого выхода нет. Он слышит, как старик утихомиривает птиц. В его хриплом голосе заядлого курильщика слышна нежность, с которой он обращается только к ним. Он убаюкивает их какой-то странной колыбельной. И вьюрки успокаиваются от нежных слов, произносимых голосом, который вырывается словно из пустых легких. Яфет знает, что беспокойство деда уляжется не сразу, как круги от брошенного камня на воде.

Он залезает под москитную сетку, ложится на кровать и притворяется спящим. Это легко: он много раз притворялся, что спит, или что не понимает, или что он здесь, вместе со всеми, в то время как он не вместе со всеми. Для Яфета проще простого стать невидимым.

По звуку шагов он понимает, что старик решил не подниматься в башню, и вздыхает с облегчением, ему слышно, как тот направляется в гостиную. Старик наверняка ходит по дому в поисках причины беспокойства вьюрков.

Когда в дом возвращается тишина, это никакая не тишина, а скрип досок и свист ветра. Даже в хорошую погоду в этой тишине слышен скрип перекладин, шум волн и раздувающихся парусов.

Дом снова погружается в привычную духоту нескончаемой ночи этого, как всегда, грозящего бурями октября. Пахнет спящим домом. Эго запах снов, кошмаров, вьюрков, котов, дерьма, сгнивших водорослей, морской соли, живых и мертвых рыб, мангровых сучьев, угля, кофе, пота, былых часов и дней. Запах присутствий и отсутствий, запах потерпевших кораблекрушение, которые ели сырую гнилую рыбу, а также других потерянных и страдающих призраков.

Яфет ощущает рядом с собой присутствие голого, покрытого испариной тела Немого Болтуна. Он угадывает звук его спокойного, всегда чуткого сна. Болтун, его кузен, девица в теле юноши. Мужественный Болтун, более сложный, загадочный и женственный, чем Валерия.

Яфет поднимает москитную сетку, вылезает из кровати и идет к окну. С ювелирной точностью он снова открывает его. Несмотря на низкие тучи, ему удается различить в море далекий свет островов. Всего лишь отблеск. С притворной наивностью, с напускным страхом он спрашивает себя: «А что, если эти огни — не свет островов, а свет фонарей с рыбацких лодок?» Но на самом деле, сразу же и со знанием дела возражает он самому себе, это совершенно невероятно, чтобы примитивные лодки рыбаков из Баракоа, которые не занимаются крупной ловлей, а довольствуются парой пойманных на перемет ставрид на обед семье, отважились заплыть так далеко на запад в такую коварную, опасную ночь, готовящую неожиданности, непогоду и проливной дождь.