Пепел на твоих гбах (СИ) - Зверева Вера

— Это тебя не касается. И если нужно то, да!

— А ты его мнения спросил?

Разумов шумно выдохнул и на мгновение отвел глаза к окну, затем повернулся и взял Вику за запястье.

— Ты думаешь, ты одна такая умная? Думаешь, первая у него, кто возомнила себя спасителем и решила исцелить все недуги «силой любви»? Да?

— Не твоё это дело! — Вика дернула руку, но безрезультатно. Безжалостный следователь вернулся и снова брал её в тиски.

— Так вот ничего из этого не выйдет! Сначала вы на него лезете, в постель его тащите, ведь вам интересно! Адренилинчик! Такой опасный, и прекрасный, и в вашей власти, как устоять? Правда? А потом окунаетесь с головой и начинаете ручки заламывать…

— Между нами ничего нет! — вспыхнула Вика, уже понимая, что эту ложь она не сможет впихнуть ни Разумову, ни себе.

— Я видел, как ты к нему присосалась в машине, хотя сказал тебе делать другое!

— Не хрен подглядывать!

— Ты даже не понимаешь, что ты с ним делаешь! Он сейчас уязвим, он как открытая рана, а ты туда лезешь с ногами и поцелуями!

— Да откуда тебе знать, что я буду делать? — Вика вырвала свою руку и отошла на шаг назад. — И хватит лезть уже к нам! Андрей не ребёнок, он не инвалид какой-то, чтобы тебе надо было его так опекать и решать за него с кем ему быть и когда!

Алексей не успокаивался, он запустил руки в волосы, жестом очень похожим на Ветровский, прошёлся по узкому коридору взад и вперед. Вика уже хотела было развернуться и уйти домой, но он снова заговорил.

— Ты же видишь, что с ним не всё в порядке? — осторожно прощупал почву он, — ты была свидетелем, как минимум двух приступов.

— Откуда ты знаешь? — нахмурилась Вика.

— Он ведёт дневник и должен записывать каждый раз, как это дерьмо случается. Каждый! В подробностях, что происходило вокруг, и кто был с ним.

Эта новость удивила Вику, но и подтвердила, что Разумов имеет доступ к очень личным переживаниям Андрея. Возможно, самый высший доступ из всех оставшихся людей.

— И ты его читаешь?

— Дело не в дневнике. Эти атаки — это цветочки. Сегодняшняя — уже почти ягодки. Но «почти» потому, что я оказался рядом и вовремя остановил его. И всё равно — это только верхушка айсберга. Он может перестать понимать, где он находится и, что с ним происходит, а может оказаться в совершенно другом месте или времени. И что он там делать будет, одному ему известно. Сегодня он мог поубивать кого-нибудь, а что будет с тобой, я не могу предсказать. Я не знаю, что ты выкинешь, и как он отреагирует.

— Да с чего ты взял, что я собираюсь что-то выкинуть? Я ему помогала оба эти приступа, и ты должен это знать, раз читал его дневник, — Вика очень надеялась, что именно это написано там, а не противоположное. Ведь имеет она право на надежду?

— Может и пыталась, но это только хуже.

— Отчего же? И как… как он вообще может ходить на работу в таком состоянии? Как его взяли, если он не до конца вменяемый?

— Деньги и связи творят чудеса! И он вменяемый! Он несколько месяцев был почти в норме, пока ему не начали менять терапию и препараты, чтобы он мог спокойно работать. Мы ещё не до конца поняли, что случилось, поэтому и приходится вести этот дневник. То ли с препаратами что-то не то, то ли он их пить забывает, — Разумов пристально посмотрел на Вику, — или появилась ещё одна переменная, которая повлияла на лечение.

— Это ты про меня?

— И про тебя тоже. Не думай, что ты пуп Земли. Здесь важны любые мелочи. Я поэтому и прошу тебя не лезть к нему.

— То есть ты хочешь меня убрать, как помеху с непредсказуемым эффектом на психическое здоровье Андрея?

— Вик… — начал было Алексей.

— Вот так просто, будто я неживой предмет? Не спросив даже мнения самого Андрея? Не слишком ли ты много на себе берешь ответственности? Он не беспомощный, а ты не его отец и ничего за него решать не можешь. Тем более, если он считается вменяемым.

— Я буду ему отцом или братом. Или даже матерью, если понадобится. И ты, — он ткнул в её сторону пальцем, — ничего не сможешь с этим сделать. Для меня важен Андрей и его благополучие, а не ты. Тебя я почти не знаю.

— С чего такая враждебность? Я ещё не сделала ничего плохого, чтобы это заслужить!

— Ещё не сделала, — он сложил руки на груди. — Но я уже проходил эту песню. Я уже видел одно предательство и что оно с ним сделало. Пока он овощем в госпитале лежал, она к нему ходила, сюсюкалась с ним: “Андрюшенька, любимый”. А потом он начал приходить в себя, с проблемами, со срывами, с кошмарами и приступами такими, что тебе и не снились. Ольга сразу хвост поджала, стала ездить реже. И то истерики ему закатывала, то трахаться на больничную койку лезла, тяжело ей, видите ли. Страдает она, сука! — разозлился Разумов, — у него потом мать умерла… от стресса… с сердцем плохо стало прямо в больнице. Так он думал, что это из-за него! Ты знаешь что… — он спотыкался в словах, теряя воздух, — я его… я его с подоконника снял в последний момент! А дура всего один раз приехала после этого! Увидела его обколотым успокоительным, как чёртового зомби, и испугалась. Решила, что не нужен ей такой дефектный! Вся её любовь сразу кончилась! Все клятвы забылись, лишь бы не видеть его ремнями пристегнутого, не смотреть в глаза пустые!

Разумов кричал уже почти во весь голос, а Вика стояла, закрыв рот рукой.

— Я же не знала, — едва слышно проговорила она, когда он окончательно выдохся.

— Зато я знаю. И предупреждаю тебя. Лучше пусть ты сейчас не придешь к нему, чем так же бросишь, когда он будет больше всего в тебе нуждаться. Лучше сейчас больно, но чуть-чуть, чем потом я найду его с простреленной головой. Я потратил все силы, что у меня были на его лечение. Я добился для него страховки, курса у нужного специалиста, реабилитационного центра. Мы нашли ему единственную работу, от которой ему удавиться не хотелось, то, что ему на самом деле по душе. Опасно, да, но только там он живой и сфокусированный. В его случае это оказался единственный выход, единственное, что держит его здесь, что заставляет его подниматься по утрам и заталкивать в себя еду. Ты не представляешь… какой он в депрессии, он выгорает изнутри, он как мёртвый, только ходит. А я не могу…

Не можешь больше это выносить? Эти слова вертелись на языке Вики, но она не осмеливалась их произнести, потому что не имела права оценивать чувства даже Разумова.

— А я не могу похоронить его второй раз, — неожиданно продолжил он с настоящим отчаяньем в глазах, — я уже закапывал этот гроб однажды! Поэтому, пожалуйста! — Разумов взял её за плечи, и не обращая внимание на слезы, которыми наполнялись её глаза, сильно сжал. — Пожалуйста, Вика, иди к себе домой! Иди и подумай, что же тебе на самом деле нужно. Сейчас тот самый момент, когда есть два пути, и никто тебя не упрекнёт за выбор более простого. Даже Андрей, он справится и смирится. Сейчас.

Вика отрицательно покачала головой, не желая принимать такого решения. Не сейчас, не вот так!

— Я знаю, что он тебе нравится, но дальше будет хуже, будет больней и страшней. И не потому что это я тебе угрожаю, а потому что Андрей теперь такой. И я не знаю, сможет ли он когда-нибудь окончательно поправиться. Быть может сейчас это всего лишь хрупкая надежда и иллюзия, что он живет самостоятельно, ходит на службу и вдохновенно поливает огонь, находя в этом свой необъяснимый покой и умиротворение. Даже, если мы и не можем этого себе вообразить, он нашел точку опоры, которую я больше всего боюсь пошатнуть, потому что это разрушит самого Андрея. И ты, — он смотрел на неё со странной грустью и надеждой одновременно, — делаешь с ним что-то, что ни я, ни ты не можем контролировать. Это рушит хрупкое равновесие, оно дало трещину. Его прошлое кровоточит из этой трещины в его сознание, а я не могу этого остановить, не заперев его под замком. И ты не можешь ничего сделать. Потом тебе станет страшно, вот увидишь. Нам всем было: мне, его матери, Ольге. Никто не справился. Нет у тебя сил на такое, и я не желаю тебе этого. Но потом убегать будет уже поздно, потом он вцепится в тебя и пустит корни потому, что всегда отдает себя людям целиком без остатка. А второй раз… — Разумов покачал головой, глаза блеснули в стерильном коридорном свете, — я могу не успеть его поймать.