За перевалом - Владимир Савченко

И все. Ни анализы, ни тщательнейшее, по квадратным миллиметрам, изучение снимков в персептронных распознавателях не дали признаков – это Арно знал тверже фактов автобиографии – не то что высокоорганизованной жизни, но хотя бы оформившейся в растения, в простейших животных. А вторичная атмосфера?

При подходящей температуре и влажности (а там они такие и были) ее целиком могли образовать микроорганизмы..Новую картину показывает днище-экран: головокружительно быстро сменяются, мелькают, разрастаются в размерах серые, желтые, опалевые пятна-острова, зеленые и бирюзовые просветы между ними – море. Потом все надвигается – до белых полос прибоя вдоль пологого берега, до длинных теней от покатых холмов. Это ракета Дана и Ксены опустилась, выбирает место для посадки.

Такое Арно видел и сам, когда прилетел отыскивать их.

Ракета села на крайний «северный» остров причудливого архипелага в приэкваториальной области планеты. Вот астронавты покидают кабину, впервые ступают на сушу Одиннадцатой. Эффект присутствия, обеспечиваемый «обратным зрением», был таков, будто сам Арно сейчас шагал и осматривался там.

Мелкие зеленые волны лижут серый песок, сперва у воды темные губчатые валуны (песчаник? ракушечник?), около стыка их с мокрым песком изумрудные пленки лишайники. Слева море в блестках зыби, вверху белые облака, между ними просветы густо-синего от обилия кислорода неба. Облака великолепны: причудливые многоэтажные башни, замки, горные хребты в снегах; гребни некоторых слепяще ярки от невидимого за ними Альтаира. «Чье это зрение? – подумал Арно. – Неужели его?!» Да, судя по неторопливым размашистым колебаниям пейзажа, это осматривался на ходу Дан: на показываемое наложился ритм его шагов.

Так и есть. Взгляд в сторону: у валуна изящно склоненная фигурка в легком комбинезоне и прозрачном гермошлеме (страховка от избытка углекислоты и кислорода) – Ксена. Она трогает, затем соскабливает скальпелем в пробную чашку лишайник со ржавого бока камня. Выбившаяся прядь волос сползла на глаза, мешает – она отдувает ее.

Она очень хороша сейчас, Ксена. Она красива, в ту пору была еще краше, но сейчас «обратное зрение» показывало и сверх того: будто незримое сияние от ее профиля в гермошлеме озаряет камень, песок, прибой. Это была Ксена из памяти любящего ее Дана – обволакивало ее сияние его чувства и мысли. Так исполненный художником портрет женщины всегда глубинно отличен от фотографии ее.

«Стало быть, жив Дан, есть он, – понял Арно. – Есть, никуда не денешься».

…Близится морская зыбь, поднимается. Вот она на уровне глаз: Дан входит в море. Нырнул. Зелено-белая игра света на волнах над ним. Внизу голый песок: ни тины, ни рыбешек, ни моллюсков.

Астронавты возвращаются к ракете. Вот она высится на трех стабилизаторных выступах – математическое совершенство, бросающее вызов вольной аляповатости природных линий. Верх серебристо-белый, низ, аннигиляторный отсек из нейтрида, черный.

– В первых пробах воды, – сказал из транслятора мужской голос, и Арно вздрогнул: это был голос Дана, хоть и с измененными обертонами, – мы нашли три крупинки СЗВ, сине-зеленых водорослей. И все.

На днище-экране Ксена в экспресс-лаборатории ракеты возилась с анализами.

Смотрит на просвет пробирку, в которой оседает слабая муть. Губы разочарованно выпятились, брови приподнялись:

– Микроводоросли, лишайник, бактерии – и все?.. «Да все, Ксена, – мысленно ответил со своего холма Арно. – Только эти данные и вывезли с Одиннадцатой».

3. ГЕОЛОГИЧЕСКАЯ ЛЕТОПИСЬ

– С момента высадки прошли земные сутки, – сказал голос Дана. – Мы осмотрели остров, собрали немало образцов, произвели съемку местности, дважды поели, выспались… а день Одиннадцатой только склонялся к вечеру.

Растворяются в синеве облака. На краю моря, за неровной, бородавчатой от островков линией горизонта распускался немыслимой красоты закат Альтаира.

Фиолетово-синий купол неба переходил там в широкую голубую арку. В нее дальше вписывался зеленый полукруг, в тот – желтый, потом оранжевый, красный, вишневый; а затем радужный набор арок повторялся, сужался – и в самом центре, в глубине этого туннеля из радуг, распускал прожекторные секторы света, пылал электросварочной дугой Альтаир.

– Это красивое зрелище свидетельствовало, помимо прочего, о большой толщине атмосферы и об обилии в ней влаги даже на больших высотах, – комментировал Дан. – Ночью следовало ждать сильный дождь.

Астронавты на стартовом выступе вверху ракеты прилаживали биокрылья. Сначала зрительная память Дана показала Ксену, потом она – Дана. (Арно скупо улыбнулся: Дан тоже выглядел куда привлекательней, чем был на самом деле.

Внешность у того была простой, сердца к себе он привлекал не ею. «А этот… просто Антиной, а не Эриданой!»)

– В оставшиеся часы светлого времени, – заговорил Дан, – мы решили осмотреть еще два места. Ксена через узкий пролив направилась на соседний островок, а я полетел к замеченному еще с ракеты на подлете тектоническому сбросу на западном берегу нашего острова.

Налюбовавшись закатом так, что стало щемить в глазах (Арно их хорошо понимал; столько лет не видели никакого), они воспарили над берегом и морем.

Плотный воздух Одиннадцатой держал хорошо. Внешний микрофон шлема улавливал шорох отдалившегося прибоя и свист воздуха в биокрыльях.

Дан быстро нашел место сброса, тридцатиметровый почти отвесный обрыв; пролетает вдоль него туда и обратно. Полосатая стена освещена закатом. Сброс недавний, дожди не успели еще смыть выступы слоев, сгладить резкие разломы.

Нижние, самые древние пласты наискось уходят в воду.

«А вот об этом я ничего не знаю! – Арно сел, взялся за колени, глядел, задрав голову. – Не было и намека на такое наблюдение – ни снимков, ни записей…»

По колыханию на днище-экране картины сброса было понятно, что астронавт волнуется. Разбежались глаза – и было от чего: слои были строчками, которыми природа из века в век, из тысячелетия в тысячелетие записывала историю своей планеты. И они повествовали о жизни на Одиннадцатой, о ее возникновении, расцвете – и исчезновении.

Книга бытия читалась снизу вверх, от черно-серой толщи базальта, которая только-только выступает из волн в левом нижнем краю обрыва: это застывшая миллиарды лет назад кора, монолитный фундамент суши. Над ней более легкий, искрящийся в разломах кристаллами слой гранита. А над ними – ага! – грязно-серый пласт известняка с обильными вкраплениями ракушек и мела. Выше полутораметровый пласт сплошного ракушечника – внушительное свидетельство взрывообразного и мощного развития жизни в теплом первичном оке неостывающей планеты.