Город, которым мы стали - Нора Кейта Джемисин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Так она и сидит, кипя от злости и сверля взглядом недоеденную половину пончика, когда дверь открывается. Бронка сразу же втягивает носом воздух, чтобы опять закричать, но это Венеца. Венеце можно. Поэтому Бронка погружается обратно в молчаливое кипение, а Венеца подходит и садится в кресло, которое до этого занимал Манхэттен, или как он там себя называет. Она просто бесстрастно смотрит на Бронку.
Этого достаточно. Бронка не выдерживает столь мягкого, безмолвного укора, падает на стол и опускает лоб на руки.
– Я этого не вынесу, – говорит она. Ее слова больше похожи на всхлип, чем на заявление. – Я слишком стара для таких дел. Мне страшно, я не могу вернуться домой, и я больше не я. Не могу. Я просто не могу.
Венеца делает глубокий вдох и, поджав губы, выдыхает через рот.
– Н-да, я так и подумала, что они вывалили на тебя сразу слишком много. – Какое-то время она молчит. Венеца всегда понимала, когда Бронке нужно посидеть в тишине. – Хочешь, я скажу им, чтобы вернулись попозже?
– Скажи им, чтобы вообще никогда не возвращались. – Но Бронка понимает, что это не пройдет. Так что она втягивает носом воздух и дает Венеце понять, что она не сошла с ума окончательно. – Скажи им, что мне нужен час.
– Ладушки. – Но Венеца не сдвигается с места, и Бронка понимает, что она хочет сказать что-то еще. После долгого молчания, во время которого Бронка наконец перестает кипятиться, Венеца произносит: – Знаешь… я ненавидела Нью-Йорк, пока не встретила тебя. Именно ты показала мне, как полюбить его.
– Иди в задницу, – произносит Бронка в стол. Она понимает, что дуется, но все равно продолжает. – Я ненавижу этот город.
Венеца смеется.
– Ну да, конечно. Вы, ньюйоркцы – все, кроме только что приехавших, – всегда так говорите. Здесь грязно, и машин слишком много, и ничто не поддерживается в надлежащем состоянии, и летом слишком жарко, а зимой слишком холодно, и здесь почти везде почти всегда воняет, как в сортире. Но ты когда-нибудь замечала, что никто из вас никогда отсюда не уезжает? Да, время от времени у кого-нибудь в Нью-Мексико заболевает пожилая мама или случается еще что-то нехорошее, и этот кто-то переезжает туда жить. Или кто-нибудь, у кого появились дети, хочет, чтобы у них был настоящий двор, из-за чего вся семья сваливает в Буффало. Но большинство из вас просто остаются здесь, ненавидя этот город, ненавидя все подряд и вымещая злость на окружающих.
– Не умеешь ты настроение поднимать.
Венеца хихикает.
– Но потом на вечеринке в соседнем квартале ты встречаешь кого-нибудь нормального; или идешь за вьетнамскими пирожками, или за какой-то другой причудливой хренью, которую не можешь достать нигде, кроме этого дебильного города. Или оказываешься в каком-нибудь крошечном офф-офф-бродвейском театре на постановке, которую больше никто не видел. Или случайная встреча в метро становится для тебя чем-то настолько особенным и прекрасным, что потом ты будешь рассказывать о ней своим внукам. И вот ты снова влюбляешься в город. Светишься им изнутри. Типа как аурой. – Она качает головой, задумчиво улыбаясь собственным мыслям. – Я каждый день по пути домой сажусь в вагон, иногда оглядываюсь и вижу, как люди вокруг меня сияют. Как их переполняет красота этого города.
Бронка хмурится и поднимает голову, чтобы посмотреть на Венецу. Та глядит в большое стеклянное окно кабинета. Из него мало что видно – только размытые очертания людей, проходящих по тротуару, и редкие автобусы. И все же. Это – маленький кусочек города, движущийся, яркий и живой. Преломляющиеся через стекло разноцветные лучи света играют на лице Венецы, придавая ей неземные черты. Уже не в первый раз Бронка жалеет, что у нее нет дочери. Венеца удивительная, о таком ребенке она могла только мечтать. Впрочем, Бронка рада и тому, что вместо этого у нее есть потрясающая подруга.
Медленно, устало улыбнувшись, Бронка вздыхает.
– Ладно. Хорошо. Час. Без перерывов. – После она извинится перед другими воплощениями самой себя, засунет свою гордость поглубже и присоединится к ним, как и должна. Они ей все еще страх как не нравятся и, возможно, никогда не понравятся. Но. Они нужны Бронке, чтобы спасти город, который любит Венеца. Этой причины достаточно, чтобы смириться с творящейся вокруг лажей.
Венеца усмехается, будто слышит, о чем она думает, и выходит к остальным.
* * *
Бронка дивится тому, как мало знают остальные. Она – единственная, кому достались исторические знания обо всех городских делах, но она думала, что и остальные получили хоть что-то. Это немного остужает ее гнев; если им и в самом деле пришлось выяснять все с нуля – в том числе и то, как найти друг друга, – тогда, пожалуй, Бронке стоит судить их не так строго. Также выясняется, что они собирались найти ее еще вчера, но потом потеряли день из-за того, что Бруклин чуть не выжгла саму себя дотла, наглухо запечатав свой боро. Бронка подавляет желание наорать на них, потому что им нельзя этого делать. Они нужны друг другу, должны действовать сообща, усиливать один другого, не сопротивляясь при этом своим же, и делать уйму других вещей, для которых еще не придумали слов. А чтобы сосредоточить их совместные усилия, им нужен главный аватар. Но Бронка не может накричать на них – даже на Бруклин, – потому что они ничего не знали. А это, в общем-то, ее вина.
Так что настало время объяснений.
Пока Ицзин и Джесс занимаются делами Центра, Бронка садится с другими боро в комнате отдыха для персонала. Венеца тоже с ними – она отшучивается, что пришла, чтобы усмирять Бронку, хотя на самом деле это не шутка, и Бронка благодарна ей за то, что она здесь. (Остальные поначалу с сомнением косятся на Венецу, но затем она предлагает всем пакет с попкорном, который принесла с собой. Куинс говорит: «О-о-о, попкорнчик», – и все, Венеца уже своя.) На самом деле прошло уже несколько часов, а не один, потому что Бронке пришлось какое-то время отвечать на вопросы репортеров с двух телеканалов, без предупреждения заявившихся к ним, чтобы осветить нападение и арест вандалов. Естественно, заметив в Центре члена городского совета, они вынудили Бруклин Томасон тоже прокомментировать ситуацию. Бруклин на месте сымпровизировала неплохую речь, а на вопрос о том, почему член совета из другого боро помогает общественному центру Бронкса, она ответила: «Нападение на Бронкс – это нападение на весь Нью-Йорк». И ведь даже не солгала.
Так что сейчас они сидят и едят заказанный суп с лапшой. Теперь, когда перед Бронкой оказалась настоящая еда, она перестает быть такой злюкой, и у них получается поладить чуточку лучше. Бруклин даже извинилась за хамство, и, оказывается, они пытались дозвониться до Бронки, когда поняли, что не успеют попасть в Центр до сегодняшнего утра. (Только без толку. Автоответчик забит сообщениями «доброжелателей», и никто его не прослушивал.) Теперь они все – лучшие друзья. И это хорошо, потому что Бронка должна многое им рассказать.
– Так, ладно, – начинает она. – Нам нужно найти Статен-Айленд. Теперь, когда нас четверо, сделать это должно быть довольно легко; мы уже взываем к ней, но вчетвером сможем точнее определить, где она находится, и отправиться туда – если она не найдет нас первой. Но пока мы ищем ее, нельзя забывать кое о чем более важном – о поисках главного аватара.
Они смотрят на Бронку так, словно она заговорила на языке манси. (Бронка даже переглядывается с Венецей, чтобы проверить, потому что иногда, устав, она переключается на этот язык. В молодости она несколько лет учила его, и теперь он порой неожиданно проскальзывает. Но Венеца качает головой. Нет, значит, она просто говорит на непонятном английском.)
– Выходит, шестой действительно существует, – наконец говорит Бруклин. Она бросает
