Банда 2 - Виктор Пронин

Пафнутьев, как никто другой, знал о зловещих находках, которые все чаще попадались и в самом городе, и в окрестностях. На свалках, в мусорных ящиках, в урнах, даже в автобусах и троллейбусах находили сумки, мешки, рюкзаки с частями человеческих тел. Начинать следствие по этим находкам было почти невозможно, проходили иногда недели, месяцы, прежде чем тело удавалось собрать по частям, а уж о том, чтобы опознать его, установить, как звали этого бывшего человека...

Раньше, всего несколько лет назад такого не было. Наступила какая-то новая, невиданная степень озверения в обществе. Обычная ссора, причин которой потом никто и вспомнить не может, приводила к самым страшным последствиям — удар кухонным ножом, удавка из проволоки, в ход шли утюги, как горячие, так и холодные, молотки, топоры для разделки мяса. И протрезвев, увидев последствия своего минутного гнева, человек, естественно, думал над тем, как избавиться от трупа. И не придумывал ничего лучшего, как разделать его на куски и разбросать по городу.

А тут еще начались разборки между торгашами, авантюристами бизнесменами первого поколения, между банкирами и кредиторами, поставщиками и покупателями, между транспортниками и производителями, ворами и скупщиками краденого... В результате не было дня, чтобы где-то в городе не нашли руку, ногу, ухо. Самое напряженное время начиналось весной, при таянии снегов. Из снега появлялись такие жуткие находки, что народ цепенел и замыкался.

— Его уже ребята по частям разнесли, — пояснил Амон. — Голова только осталась. Я попросил, чтобы оставили голову, тебе хотел показать, порадовать.

— Ну, показал, порадовал, а дальше?

— Следом пойдешь, начальник.

— Это как? — спросил Пафнутьев, но похолодел внутри, потому что понял все, понял, но разум отказывался принять и согласиться с услышанным.

— Да вот так же.

— Неужели убьешь?

— Зачем убивать? — удивился Амон. — Какие-то слова ты, начальник, говоришь... Видел, как барашка разделывают? Нет? Разве его убивают? Нет. Его разделывают. Сначала горлышко, — Амон повертел в воздухе ножом, — потом надо кровь спустить... Ну, а уж в конце разделка.

— Ты же кровью все зальешь?

— Зачем тебе думать об этом, начальник? В ванне все сделаю. Кровь твою смою, а потом сам ванну приму... Понимаешь, только после этого я буду знать, что смыл позор. Буду лежать в теплой воде и думать, как по канализации течет твоя горячая, справедливая кровь... А! — воскликнул Амон и глаза его сверкнули. До этого он говорил тусклым безразличным голосом. И это было самым страшным. Амон не грозил, не устрашал, просто объяснял, что будет дальше и по тому, как без интереса рассказывал, Пафнутьев понял, что так все и будет, ему совершенно безразлична жизнь Пафнутьева.

— Ты меня не убьешь, — произнес Пафнутьев, скорее успокаивая самого себя.

— Начальник, ты меня наказал... Сильно наказал. Несправедливо. Знаешь, что со мной в камере было?

— А что с тобой было?

— Не надо быть таким хитрым, начальник. Раньше надо было хитрить. Ты все знаешь. И что мне после этого делать? Как мне дальше жить?

— Не знаю... Сам виноват. Пропуск из прокуратуры был у тебя в руках.

— Э, начальник... Это все подробности. Главное то, что было и то, чего не было. А ты знал, что будет в камере. Потому и отправил меня туда. Знал?

— Сам все испортил... — Пафнутьев отвечал чуть в сторону, не напрямую. А Амон, не получая прямого ответа, злился, терял самообладание, ему хотелось получить от Пафнутьева ясное признание вины.

— Ты знал, что бывает в камере с новичками?

— Пропуск был у тебя в руках.

— Ага... Не отвечаешь, — кивнул Амон. — Ну и не надо.

— Развяжи меня, — сказал Пафнутьев твердо, но знал — не будет этого. И в самом деле, Амон его, слов попросту не услышал.

— Завтра утром твою голову найдут... Где ты хочешь, чтобы ее нашли? Могу выполнить последнюю просьбу. Хочешь — на базаре, в мусорном ящике, среди гнилых отходов... Хочешь — в клумбе, среди цветов... Очень красиво будет! Твой фотограф этот, алкоголик, хорошие снимки сделает. А хочешь, начальник, найдут твою голову в прокуратуре, а? Прямо на твоем рабочем столе. Очень будет интересно — голова есть, а где же остальное? — Ха-ха! — рассмеялся Амон, но как-то мрачно, невесело.

Пафнутьев напрягся, пытаясь хоть немного ослабить путы на ногах, но связали его умело.

— Скажи, начальник, что испытывает барашек, когда режут его на шашлык? Не говори ничего, ты не знаешь. Барашек испытывает счастье и глубокую благодарность человеку, который его режет. Да, начальник, это точно, не сомневайся. Если его режут, значит, он участник общего праздника, несет людям радость, все счастливы, когда кушают хороший шашлык, когда кушают его печень, его яйца, поджаренные на костре... Барашка любят, говорят хорошие слова, пьют вино, улыбаются... А какая у барашка другая судьба? Заболеет и сдохнет где-нибудь в горах. Он будет валяться там, гнить, его кушают черви, растаскивают насекомые. Во все стороны расходится плохой запах и все бы отворачивались от него, обходили бы стороной, говорили бы про него нехорошие слова. А если бы его задрал дикий зверь? Половину съел бы, половину выбросил, растащили бы его кишки по кустам вокруг... Это было бы лучше? Нет, начальник, барашек должен радоваться, когда видит хороший нож в руках умелого человека.

— Чего же тянешь?

— Звонка жду, — просто ответил Амон. — Должен один хороший человек позвонить. Как будет команда, так мы с тобой быстро все проделаем. Конечно, немножко больно, но недолго, совсем недолго. Самое неприятное ты сейчас, начальник, переживаешь, потом все и быстрее, и лучше. А сейчас ты ждешь, боишься, думаешь, может быть, Амону денег предложить, может быть, перед Амоном на колени упасть, а может его немного напугать и он отпустит... Нет, начальник, ничего этого делать не надо. Денег у меня хватает, еще нужно будет — завтра сделаю в десять раз больше. На колени тоже падать не надо... Я в камере на колени падал... Не сжалились. И пугать меня не надо. Поверишь, начальник — ничего не боюсь. Ничего.

— Кто должен позвонить? — спросил Пафнутьев.

— Сказал бы, но не могу, не моя тайна. Ты его знаешь, ты много про него слышал хороших слов, читал про него, видел его по телевизору... А как зовут... Зачем тебе знать? Вот позвонит, я оттащу тебя в ванную, открою тебе горлышко, все лишнее стечет... Голову с собой унесу, а все, что останется, можно потом. На машине куда-нибудь забросим. К весне найдут.

— Недалеко от рынка со двора неделю назад машину угнали... И человека ножом убили. Сзади ударили, в спину. Твоя работа?

— Моя, — кивнул Амон, глядя на экран. — Он сам виноват... Сидишь с ребенком — сиди. Зачем в чужие дела лезешь? И машина не твоя, чужая машина. И людей не знаешь... Зачем лезешь?

— Наследил ты там, — обронил Пафнутьев.

— Не может быть... Я чисто работаю.

— Наследил, — спокойно повторил Пафнутьев. — Отпечатки пальцев оставил.

— Я ни к чему не касался!

— Касался. А полгода назад, на Никольском шоссе... Когда машина сгорела... Тоже ножом в спину... Твоя работа?

— Давно было, не помню... На Никольском шоссе? Машина сгорела? А, вспомнил... Он плохо поступал... Начал выведывать, высматривать, вопросы задавать... Настоящие мужчины так не поступают.

— А кто это был?

— Не знаю... Зачем мне знать? Но что могу сказать, скажу. Спрашивай, начальник. Ни на одном допросе я столько не скажу. Все выложу, только чтобы было тебе интересно в последние минуты жизни.

Что оставалось Пафнутьеву, как не спрашивать? В этом что-то забрезжило, если не спасение, то хотя бы какая-то оттяжка, отсрочка.

— Ты откуда?

— Ха, сам же сказал, что я с гор. Пусть будет по-твоему.

— Сколько вас?

— Безработных не держим, для дела сколько надо...

— Человек двенадцать, я думаю...

— Правильно думаешь... Я не считал, но что-то около того.

— Кто ваш шеф?

— А ты не догадался? Я же почти назвал его...

— Догадался.

— Вот и хорошо. Теперь ты и сам понимаешь, что жить тебе дальше нельзя.

— Похоже на то... Сколько машин берете в месяц?

— Через день получается. В среднем.

— Куда же вы их столько?

— О, начальник, — Амон поднялся, уменьшил звук телевизора, но совсем не выключил, из чего Пафнутьев заключил, что бесовские пляски на экране Амону не менее интересны, чем разговор с ним, с Пафнутьевым. — В какую сторону ни плюнь — граница. Прозрачная граница, начальник! А там другая милиция, другой прокурор, следователь, гаишник.. — Деньги все любят.

— И все уходит туда?

— Иногда разбираем, когда есть возможность... Это еще выгоднее, дороже получается.

— Куда же тебе столько денег?

— Мне не нужно, другим нужно... Здесь обойдутся, там потребуются.

— Если деньги не нужны, зачем ввязался?

— Разве это вопрос... Как судьба решила, так и будет. Ты вот тоже ввязался, зачем? Не знаешь. И я не знаю. Интересно стало — ввязался. Денег вволю, работа есть, ребята хорошие... Торговать не люблю, воровать не люблю, водку терпеть не могу... В карты не играю... Что остается делать?