Бессмертие - Грег Бир

— Индивид Патриция Луиза Васкьюз мертва.

— Можно побеседовать с ее внучкой? — спросил Рай Ойю.

— Во время изучения этого индивида ему был причинен вред.

Инженера вдруг затрясло от страха и отчаяния, а еще от ярости, которая рвалась наружу. То был не гнев живого человека, а ярость призрака, только что потерявшего свою внучку, о существовании которой он до сего момента даже не подозревал.

— И тем не менее, мы бы хотели с ней поговорить, — настаивал Рай Ойю. — Если это возможно.

Командующие особи снова окутались черным туманом. Корженовский отвернулся. Его уже тошнило от чужеродности, непостижимости, беспечной жестокости этих существ.

«Что они сделали с планетой, которую нашла Патриция? Как она выглядела до того, как попала „на хранение“»?

Рай Ойю снова дотронулся до него. Ольми подошел ближе, всем своим видом предлагая поддержку.

— Этот индивид был очень ценным, — сказал женский голос. — Ущерб ему нанесен непреднамеренно.

— Дайте нам поговорить, — потребовал Инженер надломленным голосом.

В тот же миг платформа раздалась вширь, и командующие особи оказались вдалеке, как будто люди все это время смотрели на них в бинокли, а сейчас решили эти бинокли перевернуть. Возле пузыря возникла новая сцена — интерьер дома, явно человеческой конструкции, но не похожий ни на один из домов, которые Патриция строила в Лос-Анджелесе начала двадцать первого века.

Рита вышла из мучительной вечности, едва ли страдавшей строгой линейностью и упорядоченностью времени; подлинные воспоминания водили хороводы с имитациями, первобытные бессознательные побуждения — бестелесный голод, бесцельные устремления, сексуальное вожделение, и они состязались с краткими мгновениями кристальной ясности разума, когда она вспоминала реальность и отвергала ее, возвращаясь в турбулентную вечность.

В одно из таких мгновений она подумала о себе, как о пленной героине: чтобы стать бесполезной для врагов, она убегает по непостижимым лабиринтам их храма. В другой миг поняла, что никогда не сможет выбраться из лабиринтов, что враги способны хоть до скончания века держать ее в этом состоянии, в этом царстве мертвых, страшнее которого не вообразить.

Ей было тяжелее, чем любому призраку, алчущему крови или вина, ибо она жаждала сладчайшего нектара обращенной вспять истории, второй попытки, дороги в прошлое, не такое мертвое, приколотое и засушенное, — в прошлое, которое дожидается человеческого пиршества знаний.

Она давно не ощущала присутствия Деметриоса и Оресиаса.

Затем, ни с того ни с сего, вдруг прекратилась лихорадочная беготня. По-прежнему в мыслях царил сумбур, но то, что она видела и испытывала, было идеально ясным. Она стояла в родосском доме бабушки. Рядом был Тифон, все еще не расставшийся с человеческой личиной.

Она чуть не рванулась обратно в хаос свободы, но тут вдруг заметила три человеческие фигуры, не похожие на перевоплощенных яртов. Правда, диалог был ей привычен: безголосая яртская речь в бестелесном чудовищном сне.

На этот раз она не отгородилась от нее, не укрылась в смятении воспоминаний. Она прислушалась. Речь шла о бабушке.

Неужели действительно эти трое — люди? Выходцы с Геи или…

Снова буря подхватила и закружила ее мысли.

Тайна бабушки…

Воспоминание, жгучее, настойчивое. Бабушка рассказывала, что отдала мужчине часть своего «я»… Одна из диковин Пути…

В мгновение ока из подобия бабушкиного дома она перенеслась на камни храма Афины Линдии, и случилось это не в в имитаций, а в памяти. Все казалось совершенно реальным, даже ветер теребил пряди волос, и слышалось, как среди массивных колонн кремового цвета хлопочут птицы.

Она всегда возвращалась сюда, в это воспоминание о покое и одиночестве. Как-то раз она вообразила себя Афиной в разных ипостасях: мудрой старицей, дарительницей победы, повелительницей бурь, хранительницей лесов, хозяйкой питона и сов, красавицей в шлеме из золотых монет, богиней великого и настрадавшегося града эллинов. За час юная девушка успела побыть ими всеми, не рискуя поплатиться за гордыню, ибо Афина всегда прощала такие грезы.

Афина простит и ошибку, даже если из-за нее погиб целый мир.

Рита закрыла глаза, но лишь на миг. Речь шла о Патрише — так софе иногда произносила свое имя.

— Она хранится в матричной памяти, очень похожей на нашу городскую, — пояснил Рай Ойю. — Ушла в себя и запутала все следы. Яртам до нее не добраться. Она сражается единственным оставшимся у нее оружием.

Они смотрели на неуверенно колышащийся образ внучки Патриции, заключенный в доме-воспоминании, как манекен в музейной витрине или животное в вольере зоопарка.

— Господин Ольми, какого мнения об этом ваш ярт? — спросил Корженовский.

— Огорчен возможностью потери носителя ценной информации.

— Я имею в виду «упаковку» целого мира.

— Они, как умеют, пытаются служить Финальному Разуму, — вмешался Рай Ойю. — Хотят отправить ему все накопленное. А мы должны избавить эту женщину от страданий. Настал решающий час. Ярты знают о близкой гибели Пути. Они поверили, что я посланник командования потомков; им не терпится вручить Финальному Разуму плоды своего труда. Они сделают все, что я скажу, поскольку уверены, что наступил тот момент, которого они так ждали, момент, оправдывающий все их существование. Я могу вернуть психику Патриции и сохраненную личность ее внучки в геометрический узел, — возможно, там они обретут покой…

— Почему? — Взгляд Корженовского снова стал кошачьим: казалось, его личность исчезла, осталась только Патриция Васкьюз. — Почему только их? Почему не забрать у яртов все миры?

Рай Ойю с грустью покачал головой.

— Это не в моей власти. Я делаю все, что могу… делаю, в основном, чтобы вернуть долги. Давным-давно, когда я был всего лишь открывателем Врат… — Он взволнованно ударил себя в грудь, — …я плохо обучил Патрицию Васкьюз. Мне позволено дать ей и ее внучке новый шанс… К тому же дело касается эстетического удовлетворения.

— Гарри Ланье отказался от привилегий. — Лицо Корженовского исказилось из-за борьбы разных личностей и противоположных чувств. — Почему же к нам… почему же к Патриции Васкьюз особый подход?

Рай Ойю секунду-другую поразмыслил.

— Ради моего прежнего «я». Нам не исправить всех своих ошибок. Но Инженер уже поплатился за создание Пути, Ольми пострадал за свою амбициозность и переоценку собственных сил, а Мирский рассчитался с долгами. Позвольте и мне разобраться с одной досадной оплошностью.

Взгляд Инженера смягчился.

— Хорошо, — тихо сказал он. — Отправьте их домой.

— А вы, господин Ольми, избавленный от ярта, и вы, господин Корженовский, все еще носящий в себе часть Патриции Васкыоз, куда бы хотели пойти?

— Без нее я не стал бы самим собой, — сказал Корженовский. — Думаю, она останется со мной и успокоится, зная, что ее двойник возвращается домой. Пожалуй, нам хочется дойти до конца Пути и слиться с Финальным Разумом.

Ольми ответил после колебаний:

— Это, конечно, было бы замечательно, но я не уверен, что готов. Если правда все, что о нем рассказывают, мы все там будем рано или поздно, что бы ни делали и куда бы ни шли.

— Верно, — признал Рай Ойю.

— Я думаю о том, как мало существ обо всем этом знает… Как нам все-таки повезло. Я понял, где мне хочется побывать живым и в этом теле.

— И где же? — поинтересовался Рай Ойю.

— На Тимбле, франтской планете. У меня там много друзей.

— Надеюсь, я еще успею открыть туда Врата, — сказал Рай Ойю.

— Вы, случайно, не перепутали себя с Санта Клаусом? — спросил Корженовский (а может быть, Патриция? Инженер плохо знал старые земные легенды).

Рай Ойю ответил улыбкой и повернулся к изображению комнаты и зыбкой девичьей фигурке.

— Господин Корженовский, вверяю вас радушию наших гостеприимных хозяев. Полагаю, они сочтут за честь, если вместе с ними к командованию потомков явится создатель Пути.

Рита остановила взор на седовласом человеке с лицом мудреца. Его улыбка изгоняла страх, в его облике не проглядывала свирепость Зевса; напротив, от него веяло миролюбием Диониса с его колосьями пшеницы, псами Аида, ритуальными быками и праздниками воскрешения. Старец говорил о возвращении домой.

— На Гею? — В обиталище ложных звуков ее голос прозвучал неожиданно твердо.

— А сейчас, — сказал Рай Ойю, — заключим еще один священный союз. Патриция, пребывающая во мне, согласна ли ты носить облик своей внучки, пока мы не отыщем потерянный тобою мир?

Ольми смотрел, как образ Риты мерцает, уплотняется, бледнеет и снова сгущается. Все это время молодая женщина не сводила глаз с Корженовского, а Корженовский — с нее.

— Рита, согласна ли ты поделиться собой с тенью бабушки, дать ей силы для возвращения домой?