Сборник "Чистая фэнтези" - Генри Олди

Один черный петух обеляров по своей разрушительной силе равен…

Черный? Совпадение? Мятлик, сукин сын, мало тебе было теленка с пятью хвостами?! Цетинка сразу тебя раскусила, злодея! Как в воду глядела.

— Петух черен и дороден?

Голос малефика обрел сухую деловитость.

— Да, сударь.

— Гребень кроваво-багров?

— Так точно.

— Когда пропал?

— После обеда. Точнее не скажу. Изольда примчалась, голосит…

— Где вы обычно приносите петуха в жертву?

— В Филькином бору, около полуночи. Вяжем к березе крученой нитью. И преблагой Сусун в облике семихвостого осеннего лиса…

— Достаточно. Я понял. У меня есть веские основания считать, что ваш петух сейчас находится именно в Филькином бору. Не гарантирую, что привязанный к березе, но, надеюсь, семихвостый лис отыщет жертву. Или вы сомневаетесь в силе гения? Возвращайтесь домой и молитесь всей общиной, чтобы я оказался прав. С душой молитесь, с тщанием! А в другой раз берегите петуха пуще глаза. Если дело обойдется, я, так и быть, не стану докладывать в столице о преступном небрежении…

Лепеча: «Премного благодарен, сударь! Я знал, я верил…», обеляр шмыгнул за ворота. Судя по звуку, бегом припустил прочь по улице: собирать общину на срочный молебен.

Мускулюс направился обратно к столу. А что? Если Клаус с Мятликом догнали парня, вышибли из него дух и отобрали петуха — это уже произошло. Сделанного не воротишь. Если Янош ушел от преследователей, скормив петуха по назначению, — слава Вечному Страннику. В любом случае исход событий станет известен завтра утром. В сердце тлела странная уверенность в благополучном завершении казуса. Уверенность была маленькая, шустрая, с кукольным личиком.

— … значит, морду набью! — встретили его слова капрала. Малефик опустился на скамью напротив Фюрке. Долго, пристально смотрел тому в глаза. Детина заерзал, словно под седалищем обнаружился колючий еж.

— На вашем месте, капрал, я бы поступил иначе. На вашем, повторяю, месте, я бы поставил Яношу кувшин первосортной выпивки за свой счет. И каждый год в этот день ставил бы по кувшину. Вместе с мясником и вороватым дядькой Мятликом. Я понятно изъясняюсь?

Даже при закрытом «вороньем баньши» было во взгляде колдуна что-то такое, от чего Фюрке стал редкостно понятлив. Кивнул, вскочил и стал во фрунт.

— Вольно, капрал…

Кусок не лез в горло. Постное, скоромное — не лез, и все.

— Ужинайте без меня, мастер Леонард. Схожу проветрюсь.

Первой, кого он встретил на улице, была Мэлис Лимисдэйл. Ведьма выходила со двора Шишмаря.

— Не составите компанию, сударыня?

— Иногда мне кажется, что вокруг — сплошные родственники. Странное дело: в детстве я мечтал о большой родне. Приютские часто мечтают о родителях, дядьях, тетках, сестрах и братьях… И вот — получил. С лихвой.

— Кого вы имеете в виду, сударь колдун?

— Андреа! Умоляю, для вас просто — Андреа!..

— Знаете, как-нибудь в другой раз. Позже. Сейчас я не готова. Так кого вы числите по ведомству родни?

— О, целый ряд достойнейших людей! Например, вы, милочка. Опекаемый вами мастер Фортунат. Семейство Швеллеров, нахал Янош, лилипутка с китоврасом. Ландвер в доблестном лице майора Намюра и капрала Фюрке. Гвардия с лилльскими чудесницами. Архивариус с чадами и домочадцами. Премьер-пастырь обеляров с черным петухом за пазухой. Еще полгорода. Забавно: мечта сбылась, а счастья я не испытываю…

— Мне, провинциальной ведьме, трудно угнаться за полетом вашей мысли. Почему именно родственники?

— Потому что лишь родичи могут так достать человека за три дня. Век бы их не видел, со всеми заботами… И, тем не менее, сами изволите заметить: иду, ищу. Вы не потеряли «репей»?

— Нет. Он пахнет клопами, а этот запах я ненавижу с детства. Когда вы мечтали о родне, я мечтала о снадобье против кусачей братии…

Колдун не стал спрашивать ведьму, зачем она наградила «репей», подсаженный Фортунату Цвяху по обоюдному согласию, ненавистным ароматом. Кто поймет сердце влюбленной женщины?! Важней другое: в свое время Цвях был помечен, дабы рыжая Мэлис могла найти «оборотня», где бы тот ни оказался. Нелишняя предосторожность, учитывая свойство охотника растягиваться гармошкой в самый неподходящий момент. Сейчас «репей» очень пригодился. Когда история с петухом отпущения обрела промежуточный финал, а на дворе окончательно стемнело, выяснилось: маг и не собирается возвращаться.

Загулял? «Проверяет догадку», как заявил перед уходом нежащемуся в постели напарнику? Пьет горькую, обижен на Мэлис?!

Валяется под забором в облике младенца?!

Уговорить ведьму принять участие в поисках оказалось проще простого. Главное было выждать, пока рыжая подымется по ступенькам гордыни на галерею согласия. Никогда! Гори он пропадом, мерзавец! Пусть его Надзор Семерых ищет! Кто, я?! — раньше я обреюсь наголо, обмажусь дегтем, вываляюсь в перьях и… Ну разве что исключительно из уважения к вам, мастер Андреа! Идемте скорее, уже совсем темно… я его, сукина сына, в кромешной тьме учую, он клопом воняет!..

Они шли в сопровождении факельщика. Можно было обойтись без лишней помпезности: «вороний баньши» чудесно прозревал любую ночь. Да и зеленые глазищи Мэлис светились, как у хорька на охоте. Но тут уперся Леонард Швеллер. Встал стеной и никуда не пускал, пока Цетинка хромала к брату, Шишмарь бегал в дом топталей Воротняков, а старая Воротнячиха выделяла «благодетелю» младшего внука в сопровождение. Сейчас гордый до невозможности внук топал впереди, воздев над головой факел. Топал парень замечательно, сказывалась наследственность, а светил паршиво.

Улочки-переулки сплетались частым бреднем.

Три рыбки плыли сквозь тенета, проницая ячейки.

За мостом, ближе к центру города, сделалось людно. Голодные, но счастливые, ятричане готовились достойно завершить Постный Четверг. У многих глаза пылали ярче, чем у ведьмы, — не азартом поиска, но предвкушением ночного чревоугодия. Фонарщики с длинными шестами зажигали на столбах лампады-фитильеры. В сквере Трех Судебных Органов пели песни на стихи славного Адальберта, большей частью застольные. Тоже, видать, готовились. Великий поэт наслаждался собственным величием с высоты постамента, густо облагорожен голубями и вороньем. Слава требует жертв. Малефик это понимал лучше других. Мэлис шла, как по струночке, плевать она хотела на суматоху, зато колдун страдал за двоих. Его узнавали, здоровались, прославляли и возвеличивали. Надевать личину было лень, а отвечать каждому — язык заплетался. Спина болела от поклонов.