Александр Пушкин и его время - Всеволод Иванов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
И для того, чтобы сохранить явившуюся, открывшуюся ему ясность пророческого прозрения в его сердце,
Бежит он, дикий и суровый,И звуков и смятенья полн,На берега пустынных волн,В широкошумные дубровы…
В конце того же плодотворного, полного поисков лета 1827 года Пушкин прямо обращается к истории движущейся. Из-под его пера рождаются первые главы исторического романа, оставшегося незаконченным, так и не получившего от автора заглавия и уже в посмертном издании наименованного «Арап Петра Великого». ^
Уже давно Пушкин советовал своему другу Рылееву поставить в его «Думу» о Петре «нашего дедушку — Ганнибала»: «его арапская рожа» произведет-де эффект в картине Полтавской битвы». И в этих неоконченных исторических главах главный герой — царский арап Ганнибал. Детали биографии этого абиссинца очень высокого происхождения Пушкин получил тогда лично от своего двоюродного деда — сына «арапа» — генерала Петра Ганнибала, в глубокой старости доживавшего свой век неподалеку от Михайловского, в поместье Петровском.
Эти отрывки, по существу, первые опыты пушкинской большой прозы. В историческую основу их положены многие темы достойного восхищения творенья купца И. И. Голикова, страстного поклонника Петра. Его «Деяния Петра Великого» были открыты Пушкиным вместе с Кораном в благодетельной библиотеке Тригорского. Незавершенные главы эти ослепляют яркостью исторического видения поэта. Начиная с эпиграфа из Н. М. Языкова, здесь все бьет в одну точку:
Железной волею ПетраПреображенная Россия.
Пушкин рисует своего прадеда в Ибрагиме — сотруднике Петра. Пятеро пращуров Пушкина подписались под избирательной грамотой, посадившей на царство Романовых. Пушкины действуют ив «Годунове».
Это не простое совпадение — это несомненная заявка на историческую значительность рода поэта: Пушкины — сотрудники и Кузьмы Минина и Петра. Трудности, связанные с поисками исторического материала, остановили эту работу, и «Арап Петра Великого» так и остался незаконченным… То, что должно было и не смогло явиться в этом неоконченном романе, явилось спустя год в поэме «Полтава», пусть и в новой форме.
Как велась эта историческая работа в Михайловском, свидетельствует в своем дневнике Алексей Вульф в записи от 16 сентября:
«Вчера обедал я у Пушкина в селе его матери, недавно бывшем еще месте его ссылки, куда он недавно приехал из Петербурга…
По шаткому крыльцу взошел я в ветхую хижину первенствующего поэта русского. В молдаванской красной шапочке и халате увидел я его за рабочим его столом, на коем были разбросаны все принадлежности… поклонника моды… Дружно также на нем лежали и Монтескье с «Деревенской библиотекой» и «Журналом Петра Первого», виден был также Альфиери, ежемесячники Карамзина и изъяснение снов, скрывшееся в полдюжине альманахов… показал он мне только что написанные первые две главы романа в прозе, где главное лицо представляет его прадед Ганнибал, сын абиссинского эмира…
Мы пошли обедать, запивая рейнвейном швейцарский сыр…»
Пушкин в Михайловском — Тригорском не оставляет издательских своих дел — он пишет и в деревне, он рвется к «типографскому снаряду» Дельвига, он шлет в Петербург оригиналы для «Северных цветов» — элегию «Под небом голубым страны своей родной…» посвященную памяти красавицы Амалии Ризнич — его одесской любви, о смерти которой он только что узнал.
«Вот тебе обещанная элегия, душа моя, — пишет он Дельвигу. — Теперь у тебя отрывок из Онегина, отрывок из Бориса да эта пьеса. Постараюсь прислать еще что-нибудь. Вспомни, что у меня на руках Московский вестник и что я не могу его оставить на произвол судьбы и Погодина».
Одновременно Пушкин шлет и в Москву, Погодину, тоже отрывок из «Онегина» и пишет:
«Что вы делаете? что наш Вестник? Посылаю вам лоскуток Онегина ему на шапку. Фауст — и другие стихи не вышли еще из-под царской цензуры…»
На следующий же день, 31 июля, Погодину летит большое, оживленно написанное письмо:
«Победа, победа! Фауста царь пропустил… Если московская цензура всё-таки будет упрямиться, то напишите мне, а я опять буду беспокоить государя императора всеподданнейшей просьбою и жалобами на неуважение высочайшей его воли».
Это письмо — уже деловое письмо редактора, журналиста, издателя…
Осень подошла, проходит в трудах, и лишь в середине октября Пушкин возвращается наконец в Петербург.
16 октября, в самую осеннюю слякоть, Пушкин въехал на тройке почтовых на Мойку, к подъезду своего Демутова трактира, занял тот же номер. И снова замелькали один за другим дни, полные тревог, забот, волнений, привычных дел.
25 октября Пушкин пишет деловое письмо издателю А. Ф. Смирдину:
«Милостивый государь мой Александр Филиппович,
По желанию Вашему позволяю Вам напечатать вторично поэму мою Бахчисарайский фонтан числом тысячу экземпляров.
Ваш покорный слуга Александр Пушкин».
Поэт с сердцем пишет в ноябре Соболевскому в Москву:
«Безалаберный!.. Где Онегина 2-я часть? здесь ее требуют, остановилась из-за нее продажа и других глав. А кто виноват? ты, живот, Калибан… Погодин мне писал, а я, виноват, весь изленился, не отвечал еще и не послал стихов — да они сами меня обескуражили. Здесь в Петербурге дают мне… 10 рублей за стих, а у вас в Москве хотят меня заставить даром и исключительно работать журналу. Да еще говорят: богач, чорт ли ему в деньгах. Положим так, но я богат через мою торговлю стишистую, а не прадедовскими вотчинами, находящимися в руках Сергея Львовича».
И опять и опять Погодин, очевидно, осаждает в письмах поэта со своим журналом… Приходится в декабре писать ему в Москву:
«…Должен перед вами зело извиняться за долгое молчание. — Непонятная, неотразимая, неизъяснимая лень мною овладела, это еще лучшее оправдание мое. Посылаю вам Туманского (кроме Голубые глаза, взятые для Дельвига), Отрывок из Онегина и Стансы пропущенные — на днях пришлю Москву и др. Извините меня перед Калайдовичем; у меня чисто ничего не осталось после здешней альманашной жатвы, а писать еще некогда.
Весь ваш А. П.»
«Мы по обыкновению мало выезжаем: дома видим несколько приятелей, оставшихся верными воспоминаниями прошедшего, Жуковского, Дельвига, Пушкина и пр.; последний ежедневно у нас: и так не повесничает», — пишет в письме 13 декабря 1827 года вдова историка Карамзина И. И. Дмитриеву в Москву.
Цензор А. В. Никитенко записывает в своем дневнике о выставке картин в Академии художеств: «Вот поэт Пушкин. Не смотрите на подпись: видев его хоть раз живого, вы тотчас признаете его проницательные глаза и рот, которому недостает только беспрестанного вздрагивания: это портрет писан Кипренским».
Подошел и год 1828-й. Князь Голицын-Прозоровский встречается в это время с Пушкиным и записывает:
«Пушкин любил веселую компанию молодых людей. У него было много приятелей между подростками и юнкерами. Около 1827 года в Петербурге водил он знакомство с гвардейскою молодежью и принимал деятельное участие в кутежах и попойках. Однажды пригласил он несколько человек в тогдашний ресторан Доминика и угощал их на славу. Входит граф Завадовский и, обращаясь к Пушкину, говорит: «Однако, Александр Сергеевич, видно туго набит у вас бумажник!» — «Да ведь я богаче вас, — отвечает Пушкин, — вам приходится иной раз проживаться и ждать денег из деревень, а у меня доход постоянный с тридцати шести букв русской азбуки».
Его «Стансы» вызвали в обществе, однако, определенную реакцию — поэта стали корить, упрекать в любоначалии, в льстивости. Пушкин смело принял этот вызов, ответил на него стихами «Друзьям», так сказать, изложил свою конституцию в отношении царя:
Нет, я не льстец, когда царюХвалу свободную слагаю:Я смело чувства выражаю,Языком сердца говорю.
Насколько все, даже сам Николай I, были привычны к тому, что пушкинские стихи известны стране и без типографий, показывает резолюция царя на этом стихотворении:
«Его можно распространять, но нельзя печатать».
В этих стихах поэт свободно и независимо одобряет политику царя, он «оживил» страну войной…
Дело идет о войне против Персии, шестидесятитысячная армия которой нарушила русскую границу и вторглась в Закавказье с намерением захватить Армению и Азербайджан. В этой азиатской войне была, однако, замешана интрига Европы.
Вооружена эта персидская армия Аббаса-Мирзы была англичанами, помогавшими персидскому шаху с целью задержать продвижение России на Кавказ. Моментом нападения выбран был июль 1826 года, когда вся Россия была взволнована казнями и ссылками декабристов, а двор занят подготовкой коронации в Москве.
