Был ли Пушкин Дон Жуаном? - Александр Лукьянов

В эту минуту подали мне записку: ответ на мое письмо. Отец невесты моей ласково звал меня к себе… Нет сомнения, предложение мое принято. Надинька, мой ангел, – она моя!.. Все печальные сомнения исчезли перед этой райской мыслью. Бросаюсь в карету, скачу, – вот их дом… Отец и мать сидели в гостиной. Первый встретил меня с отверстыми объятиями. Он вынул из кармана платок, он хотел заплакать, но не мог и решился высморкаться. У матери глаза были красны. Позвали Надиньку – она вошла бледная, неловкая. Отец вышел и вынес образа… Нас благословили».

Свершилось то, что с такою пылкостью и тоскою добивался Пушкин в течение полутора лет. Но на душе у него было не радостно. На вопрос: «Вы женитесь?» поэт ответил как-то: «Конечно, и не думайте, что это будет последняя глупость, которую я совершу в своей жизни». Прежде всего, он, несмотря на свое сильное чувство, сознавал, что невеста его не любит, а лишь восхищена его положением знаменитого поэта. В апреле 1830 года поэт отправил Наталье Ивановне взволнованное письмо, в котором он изливает все свои сомнения, переживания, страстные чувства к Натали и надежды на будущее: «Один из моих друзей привозит мне из Москвы благосклонное слово, которое возвращает мне жизнь, и теперь, когда несколько ласковых слов, которыми вы удостоили меня, должны бы меня наполнить радостью, – я более несчастлив, чем когда-либо. Постараюсь объясниться. Только привычка и продолжительная близость могут доставить мне привязанность вашей дочери; я могу надеяться со временем привязать ее к себе, но во мне нет ничего, что могло бы ей нравиться; если она согласится отдать мне свою руку, то я буду видеть в этом только свидетельство спокойного равнодушия ее сердца (курсив мой. – А. Л.). Но сохранит ли она это спокойствие среди окружающего ее удивления, поклонения, искушений? Ей станут говорить, что только несчастная случайность помешала ей вступить в другой союз, более равный, более блестящий, более достойный ее, – может быть, эти речи будут искренни, и во всяком случае она сочтет их такими. Не явится ли у нее сожаление? не будет ли она смотреть на меня, как на препятствие, как на человека, обманом ее захватившего? Не почувствует ли она отвращения ко мне? (курсив мой. – А. Л.) Бог свидетель, – я готов умереть ради нее, но умереть для того, чтобы оставить ее блестящей вдовой, свободной хоть завтра же выбрать себе нового мужа, – эта мысль – адское мучение. – Поговорим о средствах; я этому не придаю особенного значения. Моего состояния мне было достаточно. Хватит ли мне его, когда я женюсь? Я ни за что не потерплю, чтобы моя жена чувствовала какие-либо лишения, чтобы она не бывала там, куда она призвана блистать и развлекаться. Она имеет право этого требовать. В угоду ей я готов пожертвовать всеми своими привычками и страстями, всем своим вольным существованием. Но, все-таки, – не станет ли она роптать, если ее положение в свете окажется не столь блестящим, как она заслуживает и как я желал бы этого?.. Таковы, отчасти, мои сомнения – я трепещу, как бы вы не нашли их слишком основательными. Есть еще одно, – я не могу решиться доверить его бумаге…»

Много сомнений в душе поэта. Он не мог не понимать, что они не пара, но безудержно тянулся к Наташе Гончаровой. Ослепительная красота, молодость и чистота только что расцветшей девушки пьянили его душу сладострастной жаждой обладания и оттесняли в сторону все сомнения и колебания. С шутливо-цинической откровенностью он писал Вере Федоровне Вяземской: «Первая любовь всегда является делом чувствительности: чем она глупее, тем больше оставляет по себе чудесных воспоминаний. Вторая, видите ли, дело чувственности…» Именно чувственность поэта всегда руководила его поступками, и в борьбе с ней он то следовал ее позывам, становясь похотливым сатиром, унижавшим и оскорблявшим объекты своей сексуальной агрессии, то заглушал их и поддавался обаянию нежных чувств и благородному восхищению невинной прелестью.

Пушкин принял решение. Скорее всего, «решение» приняло его «либидо», позволив поэту почувствовать нормальное сексуальное влечение к объекту своего возвышенного и «платонического» чувства.

Исполнились мои желания. ТворецТебя мне ниспослал, тебя, моя Мадонна,Чистейшей прелести чистейший образец.

Поэт написал родителям о всех событиях и получил их благословение. Путь к желанному событию был открыт. Однако порой Пушкина охватывал страх перед тем, на что он идет, у многих друзей его было впечатление, что он рад был бы, чтобы свадьба расстроилась. Но Пушкин как зачарованный шел к намеченной цели. В подсознании его шла борьба за объединение, за нормальные сексуальные отношения с горячо любимым человеком. «Инцестуальные» запреты немного ослабли, образ Натали уже не подвергался строгому отбору, как в молодости поэта подвергались подсознательному отбору молодые девушки, за которыми поэт ухаживал и в которых постоянно влюблялся.

Но происходящая борьба выражалась в колебаниях Пушкина, в его нервических письмах и поступках. За неделю до свадьбы поэт написал Кривцову, своему приятелю, письмо: «Я хладнокровно взвесил все выгоды и невыгоды состояния, мною избираемого. Молодость моя прошла шумно и бесплодно. До сих пор я жил иначе, как обыкновенно живут. Счастья не было… Мне за 30 лет. В тридцать лет люди обычно женятся – я поступаю как люди, и, вероятно, не буду в том раскаиваться. К тому же я женюсь. Без упоения, без ребяческого очарования…»

Когда поэт и Натали стали официально зваться женихом и невестой (помолвка состоялась 6 мая 1830 года), весть об этом распространилась среди всех знакомых Пушкина и больше чем на полгода продолжала сохранять свою сенсационность. Многие пророчили, что этот брак не может принести счастья. Одни жалели Натали, другие – поэта. Е. М. Хитрово писала Пушкину: «Я боюсь за Вас: меня страшит прозаическая сторона брака. Кроме того, я всегда считала, что гению придает силы лишь полная независимость, и развитию его способствует ряд несчастий, что полное счастье, прочное, продолжительно, и, в конце концов, немного однообразное, убивает способности, прибавляет жиру и превращает скорее в человека средней руки, чем в великого поэта». Где-то есть правда в этом высказывании, но дальнейшая семейная жизнь поэта докажет, что полного счастья Пушкин в семейной жизни не получил (если оно вообще возможно).

Прежде чем перейти к рассказу о последних шести семейных годах жизни Пушкина, мне хочется сделать маленькое введение в историю отношений поэта и его жены. Более 160 лет прошло со дня смерти нашего Пушкина, и в течение всех этих лет многие пушкинисты, литераторы и просто любители поэзии спорят друг с другом до поводу Н. Н. Гончаровой – Пушкиной-Ланской. До последнего времени ее образ представлялся довольно упрощенно, отношение к ней и современников и исследователей было неприязненным, а порою и враждебным.

У известнейшего пушкиниста П. Е. Щеголева в его монографии «Дуэль и смерть Пушкина» Натали предстает как натура крайне ограниченная и малозначительная, бездумная и бездушная модная красавица, опьяненная своими триумфом и в большом свете, и при дворе, и явившаяся «ближайшей причиной» гибели поэта. Такое же представление о жене поэта сложилось у В. В. Вересаева, как вы уже поняли из его высказывания о Екатерине Ушаковой. Резко неприязненное восприятие жены Пушкина проглядывается у Марины Цветаевой в ее интересной книге «Мой Пушкин». Но до крайних пределов осуждения и обвинения Наталии Николаевны дошла Анна Ахматова, в последние годы жизни занимавшаяся исследованием творчества и преддуэльных дней поэта. Исполненная величайшего преклонения перед Пушкиным, Ахматова безоговорочно объявила жену поэта «сообщницей Геккернов в преддуэльной истории» и даже «агенткой» Геккерна-старшего.

Другое направление – в создании некоего идеального образа жены поэта, «защита тени», утверждение о невиновности Натальи Гончаровой представлено работами И. М. Ободовской и М. А. Дементьева, которые нашли в архиве Полотняного завода 14 писем Н. Н. Пушкиной к своему брату Дмитрию Николаевичу Гончарову, а также письма ее сестер, Екатерины и Александры. Вдохновленные своими находками, эти авторы немного перешли меру в восхвалении жены Пушкина. Естественное уважение к своему мужу, интерес к его делам, забота о детях, ведение хозяйственных дел – все это возводится в ранг каких-то необыкновенных достоинств.

Произошел крен в другую сторону – чрезмерное хуление сменилось неудержимым восхвалением ума, характера и поведения Наталии Николаевны. Д. Благой, литературовед-пушкинист, гневно и немного напыщенно отмечает: «А в истории трагической гибели Пушкина она была не виновницей, а жертвой тех дьявольских махинаций, тех адских козней и адских пут, которыми был опутан и сам поэт. И никто не должен, не смеет не только бросить, но и поднять на нее камень». Не только сам Пушкин, но и его жена становятся неприкосновенными, возводятся в абсолют, и, как следствие, идеализируются и теряют естественное, живое, противоречивое, то есть истинное, человеческое естество.