Ниссо - Павел Лукницкий

- Хорошо будет, думаю...

- Конечно, хорошо... Пора! Ниссо еще слишком молода, пожалуй, но это не беда, подождет. Пусть пока объявится твоей невестой. Что ж, она, значит, рада?

Бахтиор замялся:

- Я же прошу тебя, Шо-Пир, скажи ей ты... Не знаю я, рада она или нет.

- Но ты не купец и не хан, что покупаешь жену, не спрашивая. Она сказала тебе, что согласна?

- Ничего ты не понимаешь сегодня, Шо-Пир! - рассердился Бахтиор. - Я не спрашивал. Ты спроси. Если я спрошу, она скажет "нет"; если ты скажешь, разве она откажет тебе?

- Дурень ты, Бахтиор! Разве такие дела другие решают? Ты ответь просто: любишь ее?

- Наверное, люблю.

- А она тебя?

- Вот не знаю.

- Ну так пойди к ней и узнай.

- Как узнать? - печально протянул Бахтиор.

Шо-Пир нахмурился.

- Вот что, Бахтиор... Голова у тебя, вижу я, не на месте. Хочешь со мной в дружбе быть? Так вот, как друг твой приказываю тебе: сегодня же иди к ней и прямо спроси. Будь мужчиной! Спроси: "Ниссо, хочешь выйти за меня замуж?" А потом придешь ко мне и скажешь, какой получил ответ. Не спросишь сегодня, знать тебя не хочу. И конец разговору. Иди!

И Бахтиор ушел, озадаченный и проклинающий свою глупую голову, из-за которой на него рассердился Шо-Пир. А Шо-Пир остался сидеть за столом и весь долгий вечер курил трубку за трубкой так, что вся комната затянулась сероватым дымом.

К ночи, отставив еду, сердито задул светильник и завалился спать. Бахтиор не пришел.

Утром заплаканная Ниссо на цыпочках вошла в комнату и, увидев, что Шо-Пир укрыт с головой, метнулась обратно к двери. Но Шо-Пир спросил из-под одеяла:

- Ты, Бахтиор?

- Я, - с робостью откликнулась Ниссо, останавливаясь в дверях, спиной к Шо-Пиру:

- Ты, Ниссо? - сразу скинул с лица одеяло Шо-Пир. - Что скажешь?

- Ответь, Шо-Пир, - не поворачиваясь, резко сказала Ниссо. - если я за Бахтиора замуж пойду - хорошо это будет?

- Конечно, Ниссо, хорошо. Он человек достойный.

- Не о нем скажи. Обо мне: хорошо?

- Тебе, по-моему, неплохо будет.

- Шо-Пир, - голос девушки дрогнул, - так говоришь мне ты? - Всю тяжесть ударения Ниссо бросила на это "ты".

Шо-Пир все понял.

Но отступать он не умел. Поборов затрудненное дыхание, он ответил:

- Я, конечно. Бахтиор тебя...

Но Ниссо резко перебила его:

- Ничего не говори больше! Теперь знаю!

И стремительно выбежала из комнаты.

Через несколько минут в комнату вошел сияющий Бахтиор и сообщил Шо-Пиру, что Ниссо только что согласилась выйти за него замуж.

Шо-Пир сел на постели, крепко сжал руку Бахтиора своей сильной рукою:

- Ну, Бахтиор! Теперь ты настоящий мужчина! Поздравляю тебя!

3

И вот, наконец, подошла весна. Со спины собаки солнце перекочевало на пальцы ног мужчины и трехдневными скачками поднялось до его колен. Селение встречало весну по обычаям старины, - давно минул день прыганья через костры и омовения в струях ручья; давно сгорели все лучины, воткнутые в косяки дверей, чтоб в дома не вселился злой дэв; давно остатками муки были выкрашены стены жилищ: руки искусных женщин разрисовали их. Разноцветные круги и четырехугольники с пересекающимися в них крестами символизировали полные вещей сундуки, жирные пестрые точки изображали стада баранов. Козлы, деревья, птицы и солнце были нарисованы на стенах.

Ущельцы выходили на поля и, выковыривая из-под камней мокрую землю, разбрасывали ее поверх снега, чтобы он растаял скорее. Очищали поля и оросительные каналы от низвергнутых снежными обвалами камней. Носили в корзинах навоз и ровным слоем рассыпали его по пашням. Одевались в свежевыстиранное белье, в вычищенные снегом халаты и в положенный день совсем как в старину у русских на Пасху - красили яйца и бились ими, загадывая желания; чинили плуги, сделанные из козьих рогов; выводили из темных воловен отощалых быков, медленно проваживали их по двору и надевали на них ярмо.

День за днем все готовились к большому Весеннему празднику, когда будет запахана первая борозда. Даже те, кому в последние дни зимы почти нечего было есть, припасли к этому празднику тутовые ягоды и муку, скопили масло и сыр, потому что весь год будет счастливым у тех, кто встретит этот день сыростью, чистотой и весельем.

Прежде, когда в Сиатанге были лошади, принадлежавшие самым богатым сеидам, мирам и акобырам, в этот день на пустыре происходили скачки. Конечно, только сиатангские лошади могли скакать по острым, загромождавшим пустырь камням. И, конечно, не жалеть лошадей в этот день могли только сеиды, миры и акобыры. Задолго до Весеннего праздника они начинали готовиться к скачкам: укутав в одеяла коней, водили их непрерывно ночью и днем, не давая им спать. Потерявшие резвость кони переставали ржать, блестящие глаза их раскрывались широко, ноги едва поднимались. Только когда конь уже не мог переступить брошенную плеть, а проволакивал ее по земле, он считался совершенно "холодным", готовым к скачкам. Перед бесстрастными судьями в последний момент его безжалостно избивали, подкалывали ножом, и, взгоряченный последним отчаянием, чуя смерть, не жалея последних сил, конь слепо кидался в бешеный бег по каменной россыпи пустыря. И чаще всего это бывало последней его услугой тщеславному оголтелому всаднику...

Но с тех пор как сеиды, миры и акобыры ушли за Большую Реку и увели с собой всех лошадей, ущельцы в Весенний праздник обходились без скачек. Другие развлечения, однако, происходили по-прежнему: стрельба из луков в яблоко, положенное на вершину столба, и бой в барабаны, и пляски, и взлеты на гигантских качелях, и борьба связанных веревками людей. К этим играм, к пляскам и к пиршеству, как бы пробудившись от зимней спячки, азартно готовились все сиатангцы...

Задолго до праздника ущельцы настругивали веточки тала так, чтобы часть стружек оставалась на лозе, каждый ущелец должен был войти к друзьям с таким пучком прутьев и, взмахивая им, сказать хозяйке: "Поздравляю с весной!" - и ждать, пока, ответив: "И я тебя поздравляю!", хозяйка посыплет ему правое плечо мукой и отберет у него пучок прутьев. Гость посмотрит, как хозяйка станет втыкать каждый прут в предназначенное для него место по стенам дома. Хозяйка знает: каждый имеет свое значение - если он полностью очищен от коры, значит друг желает дому урожай пшеницы; если кожура висит клочьями, значит, хозяйке пожелали урожая на рожь; если совсем не очищен, хозяйка может надеяться на урожай проса...

В этот день каждый, кто хочет что-либо попросить у соседа, подвязывает к чалме кусок праздничной пшеничной лепешки и, заматывая чалму, опускает лепешку через дымовое отверстие в руки тому, кому предназначается просьба. Многие юноши, безрезультатно добивавшиеся руки чьей-либо дочери, еще раз пытают таким образом счастье, и иногда суровый родитель ради такого дня дает, наконец, согласие.

Бахтиор тоже с нетерпением ждет этого дня, чтобы перед всем народом объявить Ниссо своей невестой. Так просила сына Гюльриз: обручение, состоявшееся в день Весеннего праздника, должно быть признано всеми. До советской свадьбы еще далеко, Шо-Пир сказал: "Ниссо должна еще подрасти", но после такого обручения прекратится всякое злословие по поводу пребывания Ниссо в доме Бахтиора.

Солнце в эти чистые, яркие дни поднимается все выше. Скоро откроются перевалы и заваленные зимними снегами тропы. Первой всегда открывается ущельная сиатангская тропа. По ней от Большой Реки поднимется в Сиатанг советский караван - часть того большого, что зазимовал в Волости. Шо-Пир и Мариам все чаще рассказывают ущельцам о богатствах, какие привезет этот караван. Следуя из Волости вдоль Большой Реки, постепенно уменьшаясь, караван будет оставлять товары и продовольствие жителям пограничных селений. Достигнув слияния реки Сиатанг с Большой Рекой, свернет в сиатангское ущелье и, пройдя еще десятка два километров, придет сюда. Об этом последнем участке пути, кроме сиатангцев, позаботиться некому, а потому Бахтиору уже пора собрать людей и пройти с ними до Большой Реки, чтобы исправить разрушенные зимними обвалами висячие карнизы на тропе, проверить и подготовить ее.

Большие разговоры ведутся о караване. Теперь уже никто не сомневается, что он действительно скоро придет...

Блаженное время весна! Над селением снова проносятся птицы. Звенит повсюду вода. Ветры затихли. И только вдали, над ослепительными снежными пиками, толпятся и курчавятся огромные белые облака.

4

По размытой, заваленной камнями и снегом, местами почти непроходимой ущельной тропе пробирался к селению Кендыри. Вместо двух дней он шел уже четыре. Ему приходилось цепляться за нависшие над обрывом камни, ползком, приникая к отвесным скалам, огибая зияющие провалы там, где зимою снега начисто сняли висячий карниз, спускаться по зыбким осыпям в реку и, по грудь погружаясь в ледяную воду, держась за выступы берегового откоса, обходить скалистые мысы. Выбираясь снова не берег, Кендыри растирал онемевшие ноги, развязывал кулек с одеждой и сыромятной обувью и, кутаясь в ветхий длиннополый халат, шел дальше, иззябший, сосредоточенный, одинокий. На этот раз на ремне под халатом у него висел новенький парабеллум. Сотня патронов, укутанная в грязные тряпки, лежала в заплечном мешке.