Сад Эдема - Виталий Ларичев

Изучение черепов «недостающего звена», открытых на территории Восточной и Юго-Восточной Азии, а также в Африке, как, впрочем, и анализ особенностей строения черепных костей неандертальцев Европы, привело подавляющее большинство антропологов к выводу о том, что эволюционная перестройка костной структуры головы предка человека проходила иначе, чем у эоантропа Даусона. Действительно, поскольку увеличение объема мозга проходило, судя по всему, чрезвычайно медленно, то черепная крышка долгое время сохраняла черты строения крышки антропоидных обезьян — огромные надглазничные валики, убегающий назад лоб. Высота ее была незначительной, а ширина, напротив, большой. В то же время изменения в лицевом скелете происходили значительно быстрее. Во всяком случае, человеческие особенности строения челюсти и зубов отмечаются уже на стадии питекантропа. В этом отношении они резко отличаются от челюстей антропоидных обезьян, а следовательно, и пильтдаунского человека. Итак, налицо явное противоречие: в то время как эоантроп имел лицо человека (черепная крышка и носовые косточки, как у Homo sapiens) и обезьянью нижнюю челюсть, «недостающее звено», выявленное в результате последних открытий, обладало обратной комбинацией: у него было обезьянье лицо и, по существу, необезьянья челюсть! Концепция Вудворда о двух несовмещающихся эволюционных линиях с разными предками — тупиковой для питекантропа, синантропа, неандертальца и прогрессивной, давшей в итоге Homo sapiens, вызывала теперь большие сомнения.

Не могло не обратить на себя внимание и то обстоятельство, что в Пильтдауне с 1916 г., несмотря на все усилия Вудворда, никак не удавалось найти что-либо расширяющее и дополняющее коллекции Баркхам Манер. Раскопки, которые после смерти Даусона провел здесь Вудворд вместе со своим помощником Торнолсом, оказались безрезультатными. Им не удалось найти ни одного обломка костей ископаемых животных, не говоря уже о фрагментах черепа или челюсти «человека зари». В последующие годы Вудворд неоднократно посещал Пильтдаун, безуспешно осматривая ямы для добывания гравия. Иногда он нанимал рабочего и проводил раскопки на собственные средства, но, увы, каждый раз его постигало полное разочарование. Впрочем, в 1931 г. во время одной из таких экскурсий ему удалось найти зуб домашней овцы…

Вудворд тем не менее продолжал боготворить Пильтдаун. Он был поистине фанатично предан своему детищу эоантропу — с некоторых пор с ним ни о чем более невозможно стало беседовать. Вудворд при этом увлекался, глаза его вспыхивали огнем, он оживленно жестикулировал и говорил, говорил, не останавливаясь. Человек с «чувством открытой игры», гордый, самолюбивый и честолюбивый, он навсегда порвал с Британским музеем, когда при очередном повышении сотрудников в должностях его осмелились «обойти вниманием». Вудворд немедленно подал в отставку и никогда более с тех пор его нога не переступала порога бывшего места службы. Он переселился из Лондона в местечко Хэйвардс Хис, недалеко от Пильтдауна, где построил небольшой домик. Отсюда было рукой подать до фермы Баркхам Манер и полей Шеффилд Парка. Вудворд «присматривал» за местами счастливых открытий и время от времени посещал их, упорно подстерегая удачу.

22 июня 1938 г., когда исполнилось 25 лет открытию в Пильтдауне, по его инициативе и на его средства около гравиевой ямы Баркхам Манер был установлен памятный камень, призванный увековечить славу Чарлза Даусона, безвременно ушедшего из жизни. В торжественной, но немноголюдной церемонии открытия памятника по личному приглашению Вудворда принял участие сэр Артур Кизс. От их былого соперничества не осталось и следа. Их давно объединила к, даже можно сказать, сдружила необходимость защиты «прав» эоантропа от постоянных нападок скептиков и критиков. Кизс произнес у камня речь, напечатанную на следующий день лондонской «Times». Он сравнил результаты поисков Даусона в Пильтдауне с находками Буше де Перта в долине реки Соммы, где удалось обнаружить и понять назначение грубо оббитых рубилообразных орудий «допотопного человека», и открытием первого неандертальского черепа. Следует ли удивляться, что эоантроп вызвал к жизни величайшую из проблем? Кизс одновременно, к неудовольствию Вудворда, не скрыл сложностей, с которыми в свете новых открытий сталкивались антропологи, объясняя появление в родословной человека странного существа из Баркхам Манер. В такой ситуации оставалось лишь призывать к дальнейшему изучению обломков черепа эоантропа, да надеяться на очередную счастливую удачу в Суссексе или в каком-нибудь другом месте Европы.

Пока же почти ни одна из книг, посвященных происхождению человека, не выходила без раздела об эоантропе. О нем сочувственно писали такие видные специалисты, как Марселен Буль и Эрнст Хутон. На международных симпозиумах и конгрессах редко обходилось без того, чтобы не «скрестили шпаги» сторонники и противники «человека зари» Чарлза Даусона…

Кеннета Окли, возродившего к жизни полузабытый флюориновый метод датировки костей, соблазняла перспектива одним махом разрубить гордиев узел. Он не без труда добился разрешения высверлить дрелью минимально возможное количество костной ткани из бесценных образцов Пильтдауна — челюсти, обломков черепа, а также из костей ископаемых животных, залегавших, как известно, в том же горизонте гравия Баркхам Манер. Когда тесты были завершены и Окли вычислил результаты, его поджидал «величайший сюрприз»: в то время как зуб слона содержал 2 % флюорина, что подтверждало «глубочайшую, около миллиона лет, древность» кости, челюсть и череп имели соответственно 0,2 ± 0,1 % и 0,2 ± 0,1 %, что не позволяло предполагать их возраст более древним, чем в 50 тысяч лет! И те, кто отстаивал совместимость черепа и челюсти (монисты), и те, кто утверждал, что они принадлежат двум разным индивидам, человеку и обезьяне (дуалисты), никак не ожидали такого поворота событий. Пильтдаун породил новую проблему, которая, по словам В. Л. Страуса, оказалась «даже более ужасной, чем предшествующие ей». В самом деле, если череп эоантропа столь поздний, то считать его предком, а тем более «недостающим звеном», разумеется, невозможно, но в таком случае встает законный вопрос: кого же считать предком «человека зари», каким образом этот примитивный человек с обезьяньей челюстью дожил до столь позднего времени? И, наконец, кто его потомки? Сложилась парадоксальная ситуация: свержение эоантропа с почетного пьедестала «недостающего звена» лишало его как предков, так и потомков! Монистам оставалось теперь лишь невразумительно говорить нечто о загадочной «пережиточности в условиях предельной изоляции», о «крайней специализации», о «побочной линии эволюции, которая завела в тупик». Вот она, коварная ирония судьбы: тупик, куда с такой настойчивостью десятилетиями загоняли питекантропа, оказался единственным местом, спасающим престиж эоантропа. Не в менее тяжелом положении оказались и дуалисты. Во-первых, флюориновый анализ Окли, кажется, разрушал их довод о несовместимости черепа и нижней челюсти вследствие разного времени их попадания в гравий. Во-вторых, если продолжать настаивать на своем, то как объяснить использование эоантропом столь примитивных орудий и даже эолитов в такое позднее время? В-третьих, пришлось бы признать совершенно недопустимое: судя по челюсти, в Англии в ледниковое время, всего 50 тысяч лет назад, жил шимпанзе — обитатель тропических лесов! Значит, разгадку пильтдаунской находки следует искать не там, где ее вот уже почти 40 лет ищут «монисты» и «дуалисты».

Предварительное сообщение Окли о результатах флюоринового анализа костей из Пильтдауна вызвало жаркую дискуссию. Никогда еще в спорах антропологов не приходилось сталкиваться с таким хаосом противоречивых мнений: наиболее нетерпеливые требовали немедленно выбросить эоантропа из эволюционного ряда предков человека как существо в «высшей степени сомнительное по происхождению»; оправившиеся от шока «монисты» говорили, что челюсть эоантропа совсем не обезьянья, «если правильно реконструировать ее»; «дуалисты», как это ни парадоксально, пользовались наибольшей симпатией коллег, продолжавших «верить в пильтдаунского человека». Часть антропологов предпочитала сохранять нейтралитет. Они ожидали появления «новых фактов и свидетельств».

Их действительно попытались добыть: в следующем же, 1950 г. на террасе в Баркхам Манер около знаменитой ямы заложили большой раскоп. Тонны земли и гравия были пропущены сквозь специальные сита, однако энтузиасты не смогли похвастать ни одной находкой. Пришлось ограничиться лишь уточнением разреза слоя, выставленного за стеклом в одном из залов Британского музея, а раскоп в Пильтдауне объявить «национальным монументом» страны. Подобного рода манипуляции, естественно, не могли устранить подозрений, которые стали зарождаться в головах людей. Даже оппозиция в палате общин английского парламента не замедлила нанести удар своим противникам, и премьер-министр должен был экспромтом отвечать на коварный вопрос: «Не скажет ли сэр Клемент Эттли, за что получают жалование антропологи Британского музея?» Если бы судьба правительства ее королевского величества зависела от обоснованности, а не остроумия ответа, то кабинету лейбористов пришлось бы, пожалуй, немедленно подать в отставку!