Фол последней надежды - Юля Артеева
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Геля, положив руку мне на плечо, гладит большим пальцем по шее. Говорит:
— Что мы можем сделать?
— Не знаю. Мне кажется, что ничего
Я вздыхаю и хмурюсь, глядя куда-то в сторону. Давлю в себе вспышку гнева. Пересиливая себя, рассказываю Геле все, что произошло. Она слушает внимательно. и постоянно меня касается, будто старается показать, что она рядом. Закончив, я откашливаюсь и говорю:
— Ну, вот. Как-то так.
Какое-то время мы сидим молча. Геля гладит меня успокаивающе, как будто я какой-то взбесившийся зверь. Но, если бы моя шерсть и встала дыбом на загривке, от этих движений она бы точно уже улеглась.
— Вань.
— А?
— Ты уже думал, где будешь ночевать?
— Если честно, нет. Просто ушел. Что-нибудь придумаю, напишу парням. Просто хотел увидеть тебя. Не знаю. Казалось, что это может меня успокоить.
— Успокоило?
— Конечно.
По тому, как звук телевизора становится громче, мы понимаем, что Стефаня выходит из комнаты. Она метет черным кимоно по полу и отставляет руку в вейпом в сторону. На ходу выдыхает ароматный дым. Повадки у нее, конечно, королевские.
На кухне она демонстративно медленно берет кружку, наливает в нее воду. И говорит, прислонившись к кухонному шкафу:
— Поздно уже, да, ребятки?
Я, с упавшим сердцем, обреченно киваю. Сейчас действительно придется писать парням. У Зуя и Бавы лояльные родители, скорее всего, они не будут против, если я у них переночую. Но там меня будут искать в первую очередь. Не хочется подставляться. Кого из них я могу уговорить не рассказывать моим родителям о том, что я у них? Скорее всего, мне нужно просить Зуя.
И тут вдруг Стефаня говорит:
— Может быть, Ванечка, останешься здесь?
Подавившись собственной слюной, я закашливаюсь:
— Что?
— Переночуешь? — она затягивается и выпускает дым в сторону.
— Мне очень неудобно.
— К этому я уже привыкла. Ужинать тебе тоже было неудобно. Итак?
— Стефань, — говорит Геля, — ну у тебя и напор, конечно…
Я фыркаю:
— Как у бульдога?
Суббота, едва срезавшись со мной взглядом, тихо смеется. Мы оба прекрасно помним, как я всю жизнь ее называл.
Я говорю:
— Стефаня, это…очень здорово, спасибо. С удовольствием останусь. Но я хотел бы попросить вас не говорить об этом моим родителям. Им я скажу, что буду у друга. Хорошо?
Легенда, конечно, откровенно плохонькая. Но от неожиданности я не смог придумать ничего лучше. Скользнув по мне проницательным взглядом, она безразлично отвечает:
— Ну, раз ты просишь, конечно, не стану. Договор. Постелю тебе в зале на диване, годится?
Я киваю:
— Да хоть на полу.
Стефаня ставит кружку в раковину и идет в коридор.
И Геля вдруг выпаливает:
— А можно я тоже останусь?
Ее бабушка тормозит в коридоре, очень медленно поворачивается, видимо, выдерживая паузу для раздумий.
А потом говорит:
— Конечно. Только будешь спать со мной. И отцу сама скажешь об этом.
Глава 60
Я открываю глаза и сначала впадаю в панику. Резко сажусь на постели и оглядываюсь, пока меня трясет крупной дрожью. Стены незнакомы, диван, потолок со старой люстрой. Из груди вырывается громкий стон, а дыхание срывается.
— Тихо-тихо, Ванечка, — бормочет Геля где-то рядом, обнимая меня за шею.
Я подаюсь телом на звук, пытаясь унять тремор. Суббота крепко держит, гладит меня ладонями по спине, то одной, то другой.
С каждым ее движением я успокаиваюсь. Она шепчет что-то, тон мягкий, слова ласковые, ее руки нежные.
Я бормочу:
— Геля?
— Это я. Я тут, рядом, Вань.
Перестаю наконец трястись и понимаю, что сижу на диване в объятиях хрупкой девочки. Мне сразу же становится стыдно за эту слабость. Но Геля транслирует такое безграничное принятие, что меня скоро отпускает. Я чуть подаюсь назад и говорю хрипло:
— Извини, сон плохой приснился.
Вру, конечно. Мне вообще ничего не снилось. Но я не могу признаться в том, что как ребенок испугался того, что проснулся в незнакомом месте.
Она улыбается:
— Ничего. Все хорошо.
Я смотрю на нее чуть внимательнее. Геля сидит в какой-то нелепой пижаме в полоску, которая велика ей минимум на два размера. Светлые волосы взлохмачены, на лице ни грамма косметики, и поэтому я отчетливо вижу синяки под глазами. У нее ведь тоже были не самые классные дни. Поджав ноги под себя, она сидит на пятках и выглядит как маленькая птичка.
— Стефаня уже встала, жарит блинчики. Еще рано, но она всегда так поднимается.
Едва дождавшись окончания фразы, я обхватываю Гелю руками и валю к себе на постель. Она смеется, возится, сопротивляется. Я помогаю себе ногами, обездвиживая ее, и говорю:
— Попалась! Девочка моя любимая.
С последними словами мы оба замираем. Я в шоке от того, что сказал, она в шоке от того, что услышала. Вернул бы это признание назад, но мы не в кино.
Откашливаюсь и делаю самое простое, что мне доступно. Притворяюсь, что ничего не было.
Говорю:
— Тогда умоюсь и пойду есть блинчики. Да?
Геля отвечает быстро:
— Да.
И вместо того, чтобы поговорить, я трусливо сбегаю. Сам сказал и сам напугался. Идиотская ситуация. Иду в ванную, прихватив свои вещи. Быстро принимаю душ, чищу зубы пальцем, одеваясь во вчерашнее. Ощущение все равно какое-то…несвежее. Но здесь мне хотя бы спокойно.
Вчера мы долго сидели с Гелей на кухне, в деталях разбирали мой разговор с отцом. Вспоминали мою футбольную карьеру, все трансферные движения в нашей команде, пытались понять, говорил ли он искренне или наврал, просто чтобы задеть.
Мы с ней ни к чему не пришли, потому что Суббота слишком хорошая и никак не могла принять то, что мой отец говнюк. А сам я уверен в том, что это правда. Он действительно мог такое сделать.
Мокрыми пальцами я укладываю волосы, имитируя легкий беспорядок надо лбом. Выхожу и уступаю ванную Геле, избегая ее взгляда. Кажется, она делает то же самое. Глупо. Мы же вместе. Разве не логично признаться в любви?
Когда сажусь за стол, Стефаня приземляет передо мной тарелку с блинчиками. На столе уже стоит варенье, сметана и сгущенка.
Я улыбаюсь:
— Выбор, как в ресторане.
— Это меня муж научил. Он любил, чтобы стол ломился. А я, как одна осталась, так и не смогла перестроиться.
Я замираю на полпути с блином ко рту. Она говорит об этом легко, но от ее тона так тонко веет болью, что я ощущаю ее как свою. В этот момент мне даже становится неловко за то, как я воспринял свои проблемы. У меня-то все живы.
Стефаня, конечно, замечает мою реакцию.