Анна Павлова. Десять лет из жизни звезды русского балета - Харкурт Альджеранов

– Если вы хотите увидеть Тадж при лунном свете, нам лучше пойти сейчас; луна восходит поздно, и завтра сделать это будет невозможно, ваш поезд выезжает слишком рано.

Мы конечно же пошли. Мои воспоминания о нем не сон; мы прошли через первые темные ворота, и там стоял он, жемчужно-белый, при лунном свете; мы шли по ведущей к нему дороге, любуясь отражением луны в искусственной реке, затем – вверх по ступеням на мраморную террасу и в сам Тадж. Люди так любят рассказывать об украденном покрове, сделанном из жемчужин, о былом великолепии и невероятную историю о губернаторе, который хотел снести здание и продать мрамор, так что следует быть настороже и не упустить красоты места и изумительной атмосферы этого памятника женщине – большая редкость для ислама. В нем нет ничего сентиментального – он просто весь проникнут любовью, которую Шах-Джахан питал к Мумтаз-Махал. Я взглянул через балюстраду на реку Джамну и понял, что это река Кришны. Домой вернулись только на заре. Мы провели целое утро, блуждая среди самых изумительных памятников монголов, в основном надгробий, но без тени смерти; их красота, казалось, действительно предвещала чудеса рая. После ленча мы отправились в Форт, и я испытал двойное удовольствие, пребывая среди людей, не видевших его прежде. На закате мы вернулись к Тадж-Махалу, чтобы бросить на него прощальный взгляд при меняющемся освещении, слегка окрасившими белый мрамор отраженными цветами неба. Мне было жаль покидать Агру не только из-за красоты ее древних памятников, но и из-за Шейка, нового друга, которого, мне казалось, я всегда знал. Как-то во время разговора я спросил его о северном индийском танце. Он тотчас же встал, чтобы показать мне, но затем сказал:

– Не могу. Если бы другие были здесь, все бы вернулось, а я так давно не танцевал.

Я спросил его, по каким случаям он танцевал.

– По случаю рождения, свадьбы, похорон, загона скота, – ответил он.

Когда я приехал в Калькутту, мне не хватало цветов Бомбея, где носят так много белого. Я снова остановился у друзей, которые заботились обо мне, словно о давно потерянном сыне. Сезон проходил с огромным успехом. А «Восточные впечатления» особенно обеспечивали полные сборы. Бывший партнер Павловой Губерт Стовиц находился тогда в Калькутте, дописывая часть своей изумительной коллекции картин «Исчезающая Индия». Я был очень рад наконец с ним познакомиться, ведь я так давно восхищался его работой. У нас было так много общего и в отношении к танцу, и в интересе к Востоку. Мы встретились, словно старые друзья. Он не любил классический репертуар, и ему казалось, что Хлюстин оказывает плохое влияние, а Дандре препятствует художественному развитию труппы. Когда мы уехали, я получил от него ободряющее письмо со словами: «Продолжай бороться». Он симпатизировал моему интересу к современным направлениям в танце.

У друзей, у которых я остановился, была образцовая ферма в деревне в нескольких милях от Калькутты, и, когда было время, мы туда ненадолго ездили. Было так странно видеть эту почти первобытную деревню столь близко от большого города. Сама ферма была современной и постепенно превратилась в доходное хобби, хотя началось все с покупки коровы для того, чтобы обеспечить семью свежим молоком. Там был прелестный цветочный сад, и я как-то случайно обмолвился, как великолепно выглядят огромные оранжевые бархатцы. В следующий раз, когда мы танцевали «Восточные впечатления», нам поднесли две гирлянды цветов, одну для Павловой, вторую для меня. Золотисто-оранжевые цветы прислал член касты садовников из Бехала. Он, очевидно, слышал, как я сказал, что они мне нравятся. Павлова заметила, что и ей они нравятся больше, чем обычный жасмин. Особенно прелестно они смотрелись при голубом свете и красиво сочетались с моим гримом Кришны. В деревне находилась гончарная лавка, где были выставлены грубые глиняные бюсты, расписанные белым, черным и красной охрой. Я поинтересовался у своих друзей, что это такое.

– Это изображения Кали[82], деревенские жители ставят их под священными деревьями с подношениями цветов.

Мы пошли дальше, и они показали на дерево, под ним стоял маленький бюст, рядом висела гирлянда, а вокруг были разбросаны цветы. По дороге назад я купил изображение Кали, оно обладало какой-то примитивной красотой. С тех пор у меня возникла проблема перевозки скульптуры, но в конце концов я доставил ее в Лондон целой и невредимой, не испачкав ни белой глины, ни охры.

Однажды в воскресенье я спросил моих друзей, не будут ли их дурваны возражать, если я сфотографирую их, им передали мою просьбу; когда я приехал, они выглядели очень довольными и сформировали группу, где кто-то стоял, кто-то сидел, а кто-то встал на колени. Это напомнило мне слова Рут Сен-Дени, сказавшей, что она нашла Индию полной подсознательного искусства. День или два спустя меня остановил маленький мальчик – посланец с огромными глазами. Он протянул мне небольшую карточку, на которой было напечатано: «Пожалуйста, мое фото». Он не говорил по-английски, но попросил одного из бабусов написать записку с его именем и адресом. Несколько недель спустя я выслал ему фотографии. Когда я вновь приехал в Калькутту шесть лет спустя, ко мне подошел один из фермерских посыльных и сказал что-то, заканчивающееся словами: «Sahib ki chitty», что, насколько мне известно, означало: «Ваше письмо, сагиб». Я ожидал, что он даст мне письмо; его лицо озарила сияющая улыбка, когда он сунул руку в карман и вытащил записку, сопровождавшую снимки. Это был возмужавший Гангадхара[83].

Меня очень позабавило, когда один из бабусов, которого я знал еще со времени первого посещения Индии, поздоровался со мной и сказал, что видел «Восточные впечатления», добавив: «Танец Nautch абсолютно современен!»

Мне было жаль покидать Индию, но наступила пора отправляться в Рангун. Пока мы там находились, я после наших спектаклей всегда, как только возникала возможность, ходил посмотреть представления пве. Они выступали очень поздно, и я не помню, чтобы когда-нибудь остался до конца, но никогда не уходил раньше двух часов ночи. В конце нашего сезона в честь Павловой было организовано специальное представление бирманских танцев, оно состоялось в воскресенье вечером, после нашего утренника. Мне особенно понравился танец четырех девочек, фехтующих увитыми цветами копьями. Танец этих маленьких созданий был столь восхитительным и столь экзотичным, что едва верилось в их реальность. В конце представления один из мужчин вышел вперед, бросил на сцену груду битого стекла и прыгнул на него босыми ногами. Танцовщики нашей труппы вскрикнули, никто из нас ни в малой степени не беспокоился за судьбу бирманского исполнителя, мы не сомневались, что с его ногами все будет в порядке, но многим из нас придется на следующий день танцевать на этой сцене с босыми ногами без какой-либо физической или метафизической защиты, которой пользовался он! Потом мы с ними встретились. Некоторые из них были в Уэмбли и чрезвычайно гордились выданными им там аттестатами. Особое внимание привлекала одна маленькая девочка, столь утонченная, что невольно казалось, будто она вот-вот выпустит крылышки из своего отделанного кружевом жакетика. Павлова заговорила с сопровождавшей ее женщиной: