Ступени любви - Ольга Михайлова

— А? что? — он помнил, что Катарина о чём-то спросила его, — ах, да… имя… — До этого Чентурионе боялся и помыслить об имени, опасался сглазить счастье, но теперь… Он чуть прижал ребёнка к груди. Теперь с ним был Бог, и Бог был милосерден к нему и к роду его. — Его будут звать Эммануэле, ибо с нами Бог, — резко произнёс Феличиано и вдохнул полной грудью.

Никто не возразил. Катарина думала, что Феличиано наречёт малыша Амброджо, но опасалась, что он даст сыну имя Челестино, и хотела отговорить его от этого, но раз он выбрал иное…

Стало быть, малыш Лелло, крошка Лино.

Тут граф заметил Лучию Реканелли. Господи, он и забыл о ней, сейчас Чентурионе было не до неё. Он торопливо подошёл, сказал несколько мягких слов о том, как счастлив. Катарина обронила, что хочет отпустить одну кормилицу назад в город. У Лучии молока в изобилии, Анна будет кормить через раз, Антонелла не нужна. Он растерялся, мысль о том, что Лучия всё ещё нужна ребёнку, и её придётся держать в замке, не порадовала, но и не огорчила Чентурионе.

Его сегодня, в этот дивный воскресный день, день его воскресения и счастья, ничего не могло огорчить.

Он с достоинством кивнул, разрешив Катарине управляться, как она находит нужным, велел беречь ребёнка как зеницу ока, мысленно уже перебирая нужды наступившего дня, первого дня новой жизни, дня радости и ликования. Торжественная благодарственная месса в храме. Собрать друзей на застолье. Подготовить всё к крестинам сынка. Городские торжества…

И всё задуманное воплотилось. В большом зале замка на складных козлах установили столы. Угощенья были разнообразны и обильны. За зажаренным целиком оленем появлялись окорока дикого кабана, медвежатина, жареные павлины и лебеди, громадные пироги с начинкой из дичи. Мясо поливалось соусом из перца и гвоздики, и вина текли рекой, а бродячие гистрионы под аккомпанемент лютни, арфы и виолы распевали песни ликования. Были поцелуи и объятия друзей, звон стаканов и вкус лучших вин, выпиваемых за здоровье малыша Эммануэле, потом он сам, жмурящийся и улыбающийся в крестильной купели, и Феличиано, в алой мантии до пят в графской короне в молитвенном исступлении благодарящий Господа, и весёлая толпа горожан, ликующая по поводу рождения наследника Сан-Лоренцо, совпавшего с весенним праздником Вознесения…

Глава 30

Северино Ормани был искренне рад счастью друга Феличиано, но сам после восьми месяцев супружеской жизни был печален. Ему было тяжело с Бьянкой. Но изливаемое Северино с осеннего праздника семя дало всходы и вздуло живот жены, в июле Северино Ормани тоже ждал первенца. Он отдалился от супруги, говоря о боязни повредить малышу, но это привело Бьянку в состояние смятённое и истеричное, она была уверена, что если Северино нет дома — это значит, что он с другой. Напрасны были уверения брата Энрико, что мессир Ормани проводит время с ним и с графом Феличиано, а если его нет с ними, то он с епископом Раймондо, не действовали вразумления Чечилии. Беременность истерзала Бьянку не телесными тяготами, ибо носила она легко, но она окончательно обнажила для неё ужас её жизни. Раньше она обманывала себя тем, что господин всё же любит её, просто скрывает под внешним равнодушием чувство к ней, она блаженствовала с ним ночами и ей казалось, что она нужна ему. Теперь Бьянка впервые поняла правду, жуткую и страшную.

Северино не нуждается в ней, она в тягость ему. Когда он не может взять её тело, она для него — ничто. А ведь когда-то он ходил за ней тенью и смотрел глазами, полными любви… Бьянка понимала, что сама виновата, просто была дурочкой. Но почему, почему на ней лежит этот странный крест нелюбви? Её не любил Пьетро Сордиано, предпочтя ей другую, её не любит и Северино Ормани, просто тяготясь ею. Что в ней такого, что отвращает мужчин? Что такого в Делии, что по ней сходил с ума Пьетро и почему её боготворит муж? Почему любима Чечилия? Теперь Бьянка уже не была той горделивой глупышкой, что считала себя умнее всех, и смиренно спросила подругу о том, чего не могла понять.

— Почему он не любит меня, Чечилетта? — глаза несчастной налились слезами, — я же… я же на всё готова ради него! Почему? Может… но нет. У него нет другой, я всё выдумываю. Просто я не нужна ему. Совсем не нужна. Я виновата перед ним, я знаю, я вышла за него без любви, но ведь я… я была глупой, Энрико прав. Если бы я сразу послушалась его и стала бы женой Северино — как бы я была счастлива…

Чечилия успокаивала её.

— Не расстраивайся, тебе это вредно. Всё ещё переменится, родится ребёнок…

Бьянка покачала головой.

— Нет, ребёнок не нужен ему, так же как и я, это правда, Чечилетта. Это кара мне. Я соврала у алтаря. Я и теперь веду себя глупо. Глупо требовать от него верности, глупо и волноваться, не с другой ли он? Какая разница, если душа его всё равно не со мной? — Бьянка смотрела на подругу налитыми слезами глазами, и Чечилия поняла, что Бьянка подлинно говорит правду, — но что делать? Глупо оставаться в замке, нужно уехать.

— Куда ты поедешь, тебе в июле рожать!

— В имение. Я хочу побыть одна, хочу не видеть… Может, Господь сжалится надо мной, и я обрету смысл в ребёнке?

Чечилии стало жаль несчастную Бьянку. Та все понимала правильно. Понимала то, что могло просто убить её. Чечилия покачала головой.

— Это опасно. Муж должен быть рядом. Неужели ты думаешь, что он разрешит тебе уехать?

Бьянка подняла на неё мёртвые глаза и уверенно кивнула.

— Разрешит. Он уже предлагал это.

…Северино зашёл к себе и откинулся на ложе. Предстоящее появление ребёнка почему-то тревожило, не радовало. Истерики беременной жены утомляли. Вчера он под вечер зашёл к Энрико — не предупредив. Чечилия и Энрико сидели у окна и смеялись, держа на руках малышей. Энрико пытался угадать, кто из них Лучано, а кто Луиджи. А он никогда не смеялся вместе с Бьянкой…

Северино вздохнул. Он сглупил, страшно сглупил в выборе. Нельзя подводить к алтарю нелюбящую, нельзя жить с нелюбимой. Бьянка появилась на пороге тихо, бесшумно ступая по ковру. Он заметил её, когда она стала напротив него. До этого он три дня провёл на охоте с ловчими.

Северино заметил её бледность.

— Что-то случилось? Почему ты так бледна?

Бьянка подошла и, поддерживая живот, села рядом.

— Можно мне спросить, Северино?

— Конечно.

— Я могу уехать до родов в имение?

— Я же давно предлагал тебе это. Поезжай.

Бьянка сразу вышла. Из углов залы вылезла вязкая и сонная тишина. Ормани засыпал, но точно разбуженный внезапным шумом, вдруг поднялся. Что-то тут было не то, пронеслось у него в голове. Она же не хотела ехать, уверяла, что боится оставаться одна, что ей с ним спокойнее. Когда он пришёл в её покои, лакеи уже вынесли сундук. Стало быть, точно решила уехать?