Пленник железной горы - Генри Олди
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Почему? – удивился Мюльдюн.
– Куда его – к Сарыну?
– Угу.
– Что угу?!
– Никуда его к Сарыну.
Умсур молчала. Соглашалась.
– Отдельно жить будем, – видали бы вы, какой я стал решительный. А увидали бы, не поверили, и правильно. Я сам не верил. – Вдвоем. Юрту поставим. Мюльдюн, поможешь с юртой?
Как юрты ставят, я знал. Сам, правда, ни разу не ставил. Боюсь, Мюльдюн – тоже. Может, Умсур колдовством подсобит?
– Угу.
– Что угу?!
– Помогу. Есть тут одно место.
– Подходящее?
– Угу.
– Одежда теплая понадобится. Утварь всякая: котлы, горшки, миски…
– Привезем, – кивнула Умсур.
– Еда на первое время. Потом мы охотиться будем.
– Хорошо.
– Где твое место, Мюльдюн?
– Не мое, твое. Давай за нами.
Понял Нюргун наш разговор, не понял – уламывать его не пришлось. Едва я махнул ему рукой – вставай, мол! – как он с прежней резвостью побежал рядом с Мотыльком. Под ноги, правда, теперь смотрел так, что чуть дырки в тропе не провертел. Может, не все так плохо? Вот, учится потихоньку…
Редколесье сгустилось, превратилось в тайгу. Весело похрустывал наст под копытами Мотылька и пятками Нюргуна. В низине намело от души, схватилось коркой поверху. Нюргуну плевать, а мне сделалось зябко. В начале зимы всегда так, утешал я себя. Теплее от утешений не становилось. Пока мы еще доберемся, пока юрту поставим, огонь в очаге разведем… Может, лучше сразу костер разложить? Да побольше? А потом уже юрту ставить?
Мы перевалили через сопку, похожую на загривок вечно голодной нянюшки Бёгё-Люкэн, продрались сквозь колючую щетину сосен, и впереди открылся просторный алас, окруженный целым табунком сопок и гор повыше. Впрочем, до аласа мы не доехали. Сосны разбежались в стороны, открыв широченную поляну величиной с наше общинное поле.
– Приехали! – Мюльдюн выбрался из облака.
На поляне стоял дом. Юрта? Нет, самый настоящий дом! В точности такой, как у нас на Седьмом небе, или как у дяди Сарына. Ну, да вы, небось, помните:
Из цельного серебра,Полный всяческого добра,Сверкая кровлею золотой…
Возле дома нас поджидал здоровенный черный адьярай.
6. Мы пропадаем пропадом
– Мастер Кытай! Как я рад вас видеть!
Я полез к кузнецу обниматься, но вовремя спохватился:
– Да расширится ваша голова!
Мастер Кытай улыбался, блестел железными зубами. Было видно, что он подготовился к встрече: вон, даже ржавчину с зубов счистил. И приоделся: на волчью доху ужасающих размеров, небось, целая стая пошла. Соболья шапка о трех хвостах, сапоги из лосиной шкуры с меховыми отворотами. Знакомый фартук тоже никуда не делся: его Кытай Бахсы нацепил поверх дохи. Улыбался кузнец мне, а смотрел на Нюргуна. Ой, как же он смотрел! И облизывался длиннющим багровым языком – точь-в‑точь как его доченька Куо-Куо!
Семейное это у них, что ли?
– Ваша работа?!
Дом сверкал на солнце. Дом подмигивал окнами, прозрачней горного хрусталя. Он только что дверь не спешил перед нами отворить: заходите, гости дорогие! Крыша, крыльцо, карнизы – снега нигде не было. От постройки тянуло ощутимым теплом. Дом будто испекли в земляной печи, или вытащили из пылающего горна.
– Чья же еще? Нравится?
– Очень! А кто здесь живет?
– Да ты и живешь, парень. С этим красавцем.
Умсур захохотала. Даже Мюльдюн – чудо из чудес! – ухмыльнулся. Мне хотелось их убить, а может, обнять и расплакаться.
– Умсур! Мюльдюн! Мастер Кытай!
– Ну? – в три глотки.
– А я, балбес, – юрта, котлы, припасы…
И тут меня аж пот прошиб:
– Алатан-улатан! Эй, Мюльдюн, что это?!
Перед нами ворочалось ездовое облако. Если не знать – и не скажешь, что неживое! Оно встряхнулось, как пес, выбравшийся из воды. Белые колючие брызги полетели во все стороны. Кажется, пес решил, что все еще мокрый: тряска и не думала прекращаться. Напротив, она усилилась. Облако скакало зайцем, подпрыгивало на локоть вверх, собиралось в плотный комок, падало, растекалось киселем по земле.
– Ой-бой! – кричало оно. – Ой-боой!
Голос у облака был девичий. Очень знакомый был голос.
– У-ю-юй! Аай-аайбын!
– Стоять! – рявкнул Мюльдюн.
– Я ничего не трогала! – откликнулось облако. – Оно само!
– Стоять!
– Я стою! Нет, я сижу!
– Да не ты, тупица! Стоять!
– Ыый-ыыйбын!
Облако угомонилось. Когда самый зоркий охотник не смог бы разглядеть в нем и намека на попрыгучесть, Мюльдюн с угрозой велел:
– Выходи!
– Не выйду!
– Выходи!
– А вот и выйду!
– Бегом!
– А вот и да! И только тронь меня! Только тронь!
В боку облака возникла прореха. Расширилась, открывая дорогу, и малышка Айталын стрелой вылетела наружу. Глаза ее сверкали, словно у боотура, рвущегося в бой. В правой руке моя младшая сестра держала увесистый дорожный мешок, а в левой – шишку пихты. В лоб, подумал я. Не знаю, кому, но точно в лоб. И еще это: «дурак!»
– Дурак!
Дураком оказался Мюльдюн, ему же досталась и шишка.
– Папа? – спросил я. – Мама?
– Сбежала? – Мюльдюн потер лоб. – Спряталась?
Клянусь, в первый миг я едва не поверил, что в облаке прячутся родители. Сейчас они выйдут, и вся семья будет в сборе. А что? А ничего. Первый миг прошел, прошел и второй, и стало ясно, что кроме малышки Айталын никого ждать не приходится. Папа на любимой веранде, мама на кухне; мы здесь.
– Да!
Айталын с вызовом подбоченилась:
– Сбежала! Спряталась!
– Из дому?
– Ага! И не твое дело!
Она крутанулась вихрем, повернулась к безмолвной Умсур:
– И не твое!
Ко мне:
– И не твое тоже!
К мастеру Кытаю:
– А ты вообще кто такой?!
Нет, не зря я сравнил младшую сестру с боотуром. Дело не в отваге, дело в размерах. Малышка Айталын – мне, усохшему, по плечо, двумя пальцами переломишь – сегодня расширилась вдвое. Да будет стремительным ее полет, подумал я. Что гнев с людьми творит, а?! Зимняя папина доха из семи козьих шкур, мехом наружу. Без пояса и застежек, до самой земли, внаброску на плечи. Под дохой – другая доха: женская, из рыси, чуть ниже колен. Если не ошибаюсь, мамина. Под рысьей дохой – праздничный кафтан с вышивкой. Вон, по́лы свисают и ворот торчит. И второй ворот торчит: кафтан попроще, ровдужный. Под ним, наверное, рубаха, а то и две, просто мне не видно. И шапки, одна поверх другой, из волка и росомахи. И штаны поверх штанов. Двойные меховые чулки с кольцами. Сапог тоже две пары. Почему я так решил? Ну, верхние-то она у папы стащила. С голых ног, или там с ног в чулках такие сапожищи точно бы свалились. Обстоятельная у меня сестренка, деловитая. Подготовилась к холодам. Как она не спеклась в этом облаке?
