Лилея - Елена Чудинова

- Что ты сказала? - отец Модест явственно опешил.

- Мы должны увезти святого короля в Москву, - повторила Нелли. - Уж поди у нас-то в России никогда не случится революции! Пусть он и живет в своем дому - до лучших времен или навек!

Свекор глядел на Нелли так, будто она нето оборотилась в соляной столп на манер Лотовой жены, нето почернела с лица в негритянку.

- Он сам так хочет, в конце-то концов! - ровно в горячке воскликнула она. Сладит ли она растолковать этим двоим, что права? - Король Людовик мне сто раз говорил, только я никак понять не могла!

- Так вот, что с тобою творилось, - взор отца Модеста, устремленный на Нелли, сделался пронизывающим. - Послушай, дитя, теперь не время и не место скрытничать. Говори, король тебе являлся?

- Да уж как только на французскую землю ступили, - Нелли отвела глаза. Воодушевление недавнее вовсе ее покинуло, на душе вновь стало смутно. Теперь Нелли вновь сама себе не верила, и тем больше не верила, чем больше верил ей отец Модест. - То снился, то наяву, когда как. То мальчонкой, то в плену, то перед самой кончиной.

- А ты хоть раз осенила себя крестным знаменьем, когда являлось сие видение? - быстро спросил отец Модест.

- Ох, да разве я помню, - голос Елены упал.

- Горе с тобою, Нелли, как всегда с тобою горе, - уронил отец Модест с горечью. Странным образом изменилось его лицо, словно он в ней, Елене Росковой, вовсе разочарован. Сердце сжалось, до того сие было больно. - Понимаю, что не иметь с первых годов жизни спасительной привычки к молитве - изрядный ущерб, восполнить каковой неимоверная трудность. Однако ж сие не вовсе невозможно! Уж ты ли не повидала всякого, другая б удостоверилась на твоем месте, сколь слаб человек без оной первейшей опоры христианина! Хоть бы ты помнила, что позабыла!

- Уж от сего-то какая радость? - обида продолжала когтить Нелли.

- Ты впрямь не понимаешь? Крест и молитва - единственный путь отличить виденье святое от наваждения. Скажи ты наверное, что не осеняла тебя крестом, а в таковую ловушку попадались многие и покрепче тебя, я б сразу решил, что уж лучше твоего собеседника и не слушать. А теперь мы с родителем мужа твоего попросту не знаем, истина ли говорит твоими устами либо нас морочит нечистая сила. А следовательно не можем мы знать и того, как поступить. В столь важном деле мы не знаем как быть только потому, что ты не перекрестила вовремя лба!

Крыть было нечем. Да, доводилось ей слышать о том, как самые лучезарные, самые белоснежные ангелы рассыпались в прах перед крестным знамением. Только разве ж она знала, что ей является святой? Сперва думалось так, кусочек чьей-то жизни, не боле того. Другое дело, что ее б и тогда не убыло лишний раз перекреститься.

Господин де Роскоф тоже глядел строго и невесело.

Но она же наверное знает, что ее святой король - никакая не нечистая сила! Пустое, это для отца Модеста никакое не доказательство. И другие так думали, допрежь тебя, скажет он и будет по-своему прав.

- Логика голосу сердечному не внимает, - Нелли вздохнула. - Что толку, что тогда, средь лилей на поляне, глядел он таким светлым.

- Ты сказала, на поляне среди лилей? - отец Модест весь подобрался. - Нелли, дитя мое, вспомни, далеко ль от видения были самое мощи?

- Да он рядом с ними и сидел. Прямо на носилках. Король мальчик, меньше Романа.

- Уф… - в часовне, где так и не пахло лилеями, заблагоухало таким человеческим, таким обыденным запахом лаванды: отец Модест вытащил из обшлага платок и отер выступившую на челе обильную испарину. - Не соскучишься с тобою. Тебе вправду было святое видение, маленькая Нелли.

- Я поверил бы и без доказательств, - заговорил наконец господин де Роскоф. - Сие выход, коего мы сами не могли сыскать. Другого нет. Еще недавно я сказал бы, может статься, что не хотел бы дожить до сего дня. Но доживши до него, я говорю: щаслив, ибо вместо мог бы дожить до дня многожды худшего. Помилуй нас Господь.

- Аминь, - ответил отец Модест.

ГЛАВА XXXIV

Катя стояла посередь маленького садика, того самого, где полдня тому нашла пристанище Нелли, чтобы перебрать с собою наедине наломанные дрова. Вот вить странность, у ней возникло сейчас чувство, что и подруга укрылась среди неумело подстриженной хвои с подобными же намереньями. Но Катька же, вроде как, ничего не натворила. Либо - похуже чем Нелли, натворила что-то неладное в собственной душе. Рука молодой цыганки, потянувшаяся сорвать мелкий темный розан, застыла, сжимая колючий стебель. Ровно и шипов не чует…

Нелли решительно спустилась в садик, прошла к неуклюжей, загробного виду скамейке на львиных каменных лапах.

Катя обернулась и кивнула подруге, но как-то все слишком медленно.

- А скажи, Катька, как это Иеремия выспросил синего без магнетических зеркал? - Спросила Нелли, чтоб хоть чего-нибудь сказать. - Нифонт по-иному все делал.

- И, скажешь тож, Нифонт, - Катя неожиданно оживилась. Нелли даже подумалось было, что недобрая задумчивость подруги ей попросту примнилась. - Нифонт работал, как его отец да дед работали. А Ерёмка - другое дело. У них вить в семье целая наука, как злые уменья от рожденья развивать. Уже четырех годов должно уметь чужому человеку так в затылок уставиться, чтоб тот обернулся на тебя. Тут, я чаю, и глядеть надобно выучиться подолгу не мигая, и всею силою в этот самый взгляд уходить. Ох, не враз такого добьешься. Пятилетка должна мелкая живность слушаться, вроде щенят. К осьми годам уж надо помаленьку с лошадью слаживать. Долгая наука, и лаской и таской вколачивается, и, главное, великими трудами.

- Ну, это я и без тебя догадываюсь, хоть эдаких подробностей и не слыхала. А какое ж для Иеремии исключенье?

- У них в хозяйстве заместо кошки больших ужей держали, - Катя улыбнулась с какой-то нежданной мягкостью. - Уж он взаправду лучше от мышей. Хотя кошку-то, правду сказать, молоком можно и не баловать, а вот ужу беспременно каждый день блюдечко поставь, иначе к дому не привяжется. Понятно, дети с ними баловались, и Ерёмка, и три его сестры. Был он двух годков. Мать по хозяйству захлопоталась, девчонки при ней, никто и не глядел, как он на огороде играет. А потом глядят - нету мальчонки. На дворе не видать, на огородах не видать, а вокруг хозяйства просека у них была, до лесу малому самому не добраться. Куда дитё подевалось? Мать, понятно, напугалась кабы зверь не уволок, сама помнишь, какие там места. Бегает, кличет, нет как нет. Бежит, а на задах вроде как яма раскрылась, аршина в три в обхвате. Глянула вниз да обомлела. Гадюки там, оказалось, на зиму гнездо себе свили, огромное. Дитенок, видать, прыгал сверху, да и провались. Сидит Ерёмка в яме, а змей растревоженных там не меньше дюжины.

- Брр, - Нелли поежилась. Раз Иеремия жив-здоров, то, надо думать, противоядия у людей Крепости нашлись. А все же жутко представить младенца в земляной яме, из стен коей, словно бы ожившие корни древесные, лезут змеи.

- Так он сидит там, - Катя продолжала улыбаться, - улыбается, песенку какую-то гулит. Двух гадюк на шею себе повесил, одной голову обкрутил, а из четвертой ручонками узлы вяжет, ровно из веревки. Привык, вишь, ужами-то забавляться домашними. Так мать незнамо сколько стояла столбом - боялась змей лишнего рассердить. Так уж и пришлось ей дождаться, покуда дитё самое не наскучило змеями. Сам он их поснимал и стал из ямы карабкаться, тут уж она его и подхватила да прочь! Ни единого укуса, мать покуда глядела, уж приметила, что гадюки-то ровно шелковые были. Нифонт о ту пору в отъезде был, в китайских краях, но уж как воротился, она все рассказала. Тут Нифонт и понял, что Ерёмка уродился таков, какими в ихней семье всю жизнь быть научаются. И то, мать его была хоть сама из немудреных девок, но дед ее духов умел бубном скликать. Такой у айротов называется шаман. И вправду сказать, все китайские да прочие дела Ерёмка играючи одолел, а уж с тринадцати годов с ним и сам Нифонт не тягается.

- Что-то ты больно много о том знаешь, - подозрительно заметила Нелли.

- Случаем, - Катя густо покраснела. - Покуда занимались тем сем, так слово за слово…

- Слушай, Катька, а ты не влюбилась ненароком?

- Нет, - отчего-то предположенье о стреле Амура произвело на молодую цыганку довольно странное действие. Теперь она не глядела смущенною, напротив, воспряла словно бы в гневе. Краска замешательства, казавшаяся ей необычайно к лицу, сменилась некрасивою бледностью. - То есть да, твоя правда, и вовсе худо, коли уж и со стороны видать.

- А чего ж тут худого? - Нелли улыбнулась. - Худо я ваши обычаи понимаю, что верно, то верно, но ты, вроде как, женщина вольная? Или в том дело, что ты старше будешь?

- Да глупости, - отмахнулась Катя в горькой досаде. - Моложе, старше, пустое. Не помнишь разве, кто я?

- Ах, вот оно что, - Нелли сочувственно кивнула. - Ты - племени лавари, из князей цыганских. Он, стало быть, тебе не ровня.

- Опять ты не понимаешь! - Катя выпустила, наконец, розовую ветку, так и не сорвавши себе бутона. - Разве в том дело…