История руссов. Варяги и русская государственность - Сергей Парамонов

Из этого ясно видно, что Светослав, видя угрожающую ему опасность, бежал в Угры (Венгрию) (вероятно, оттуда родом была его мать), но был убит в Карпатах посланными вдогонку убийцами. Значит, это не был младенец 2–3 лет. Наоборот, Светослав, вероятно, был старше Бориса и Глеба и потому особенно был опасен честолюбивым замыслам Светополка, поэтому-то братоубийства и начались со Светослава. Почти наверное можно сказать, что Светослав был братом только по отцу.

В Никоновской летописи под 6510 (1002) годом находим: «…Того же лета родися Святославу сын Ян». Об этом Яне мы ничего более не знаем, очевидно, рождение его было отмечено летописью, но он умер младенцем и поэтому в дальнейшем о нем полное молчание. Если еще в 1002 году Светослав имел новорожденного сына, значит, ему было не менее 18 лет, и он был одним из старших сыновей Владимира. Если в 1015 году Светославу было минимум 31 год, вся теория Баумгартена должна отпасть.

Чтобы писать историю и заниматься историческими изысканиями, надо прежде всего хорошо знать факты истории. Баумгартен не потрудился даже изучить весьма скудные данные летописей об эпохе Владимира, а выставить необоснованное предположение у него хватило смелости (если не сказать больше). О таких «исследователях» должно сказать, что их «труды» засоряют историю, они не только вредны сами по себе, но и портят труды других историков, которые имели несчастье им поверить.

XIX. О «варягах» и «Руси»

Историки-норманисты строили все свои выводы на двух-трех местах летописи, где слово «варяги» можно было, хоть и с натяжкой или сомнением, понимать, как: Русь = скандинавы или, общее, норманны.

Если бы этому в летописи не было противоречащих данных, то с таким положением можно было бы и согласиться, но на деле противоречащих данных гораздо больше, чем за норманство Руси.

Значит, только объяснив, почему произошли эти противоречия, можно и должно было опираться на уравнение: варяги = Русь = скандинавы или норманны. Ни один норманист этого не сделал с достаточной убедительностью.

Мы напомним, что собрали не только все свидетельства летописи против норманизма, но и объяснили, почему имеются места, которые можно принять в пользу него.

Обратим внимание на следующие три отрывка и сделаем логические выводы. Первый (под 944 годом): «Игорь совокупив вои многи: Варяги, Русь, и Поляне, и Словене, и Кривичи, и Печенеги ная» (т. е. нанял). Здесь варяги явно противопоставлены Руси, значит, они не Русь. Интересно также, что Русь противопоставлена и Полянам, и Словенам, и Кривичам.

Мы уже высказывали предположение, что племя Русь (славянское, конечно) было пришлым южнославянским племенем, осевшим на Среднем Днепре и слившимся с полянами, вернее, ассимилировавшим их. Только что приведенный отрывок косвенно подтверждает это, ибо летописец отличал Русь от полян (а вместе с тем и от варягов).

Второй отрывок (под 1018 годом): «Ярослав же совокупив Русь, и Варягов, и Словене…» Заметим, что речь идет здесь уже о другом русском князе, а противопоставление Руси варягам осталось тем же. Далее, в обоих отрывках «словене» перечисляются отдельно, следовательно, новгородцы не входили ни в понятие «Русь», ни в понятие «варяги». Значит, выдумка Шахматова, что новгородцы были «Варяжского рода», совершенно опровергается этими показаниями летописи.

Третий отрывок (под 1043 годом): «Рекоша Русь Володимеру: “станем зде, на поле”, а Варязи рекоша: “пойдем под град”. И послуша Володимер Варяг». Здесь противопоставление Руси варягам совершенно бесспорно. Что варяги не Русь, не подлежит никакому сомнению, в то же время ясно, что и Русь не варяги.

Заметим, что упомянутые три отрывка охватывают период за 100 лет, следовательно, отражают общеизвестную и постоянную терминологию. Если бы терминология изменилась, летописец это отметил бы, как он отметил: «бужане, зане седять по Бугу, после же волыняне».

Мимо этих отрывков большинство норманистов прошло молча, между тем истинный ученый никогда не будет отмахиваться от «темных» мест и исключений в явлении, наоборот, именно эти непонятности задерживают на себе всё его внимание.

Теория может быть принята, если она охватывает своим объяснением все или почти все 100 %, но над темными местами упорно продолжают биться, пока не поймут, в чем тут дело, и, если это не удается, во всяком случае исключения и непонятности не скрывают, а особо подчеркивают, чтобы не забыть, что истина еще целиком не достигнута.

Самое замечательное, что норманисты плохо читают и вовсе не считаются даже со своими авторитетами. Вот что писал профессор Платонов в «Учебнике Русской Истории», изд. 1917 г., стр. 18: «В предании летописи не всё ясно и достоверно. Во-первых, по рассказу летописи Рюрик с варяжским племенем Русью пришел в Новгород в 862 году. Между тем известно, что сильное племя Русь воевало с греками на Черном море лет на 20 раньше, а на самый Царьград (Константинополь) Русь в первый раз напала в июне 860 года.

Во-вторых, по летописи выходит так, что Русь была одним из варяжских, т. е. скандинавских племен. Между тем известно, что греки не смешивали знакомое им племя Русь с варягами; также и арабы, торговавшие на Каспийском побережье, знали племя Русь и отличали его от варягов, которых они звали “варянгами”. Стало быть, летописное предание, признав Русь за одно из варяжских племен, сделало какую-то ошибку или неточность».

Итак, уже в 1917 году Платонов открыто сомневался в правильности летописного сказания в его норманистской трактовке, однако ни ученики его, ни последователи не рассеяли его сомнений — они просто игнорировали их.

Таков «прогресс» исторической науки в руках норманистов за 30 лет! (См. по этому поводу книгу Г. Вернадского: G. Vernadsky. Ancient Russia. 1943, 1944, 1946, 1947, где о сомнениях Платонова не сказано ни слова.)

Налицо полная деградация критической мысли, и эту дребедень преподносят Западу как последнее слово исторической науки! Профессор Вернадский так высоко мнит о себе, что не считает нужным сказать, что имеются и противоположные мнения в науке, а ведь в труде во много сотен страниц для этого, казалось бы, должно было найтись место. Такова научная объективность норманистов. «Ндраву моему не препятствуй!»

XX. О значении слова «бель» в летописях

Несмотря на довольно частое упоминание слова «бель» в летописях, до сих пор еще нет одинакового понимания этого слова, и даже новейшие авторы совершенно очевидно «плавают» в этом вопросе, хотя и высказывают довольно безапелляционные мнения о нем.

Не беря на себя задачу окончательно решить этот вопрос, отметим несколько положений, которые в значительной мере уяснят и упростят его.

Сравнение различных мест летописей, а особенно вариантов одного и того же в разных списках, позволяет выяснить действительный смысл слова «бель».

Прежде всего установим, что слово «бель» вовсе не означает «белой», «серебряной», монеты, как думают некоторые, в том числе и Б. А. Романов («История культуры Древней Руси». I. 1951) Хотя выражение «черное серебро» означало серебро с большой примесью других чернеющих металлов, в выражении «белое серебро» или «бель» (якобы сокращенно) необходимости не было: слово «серебро» было достаточно ясно всем, и если уж нужно было особо подчеркнуть чистоту серебра, то можно было предположить изредка употребление выражения «белое серебро», но не «бель».

Обратимся к Лаврентьевской летописи: «И повеле Володимир, режучи паволокы, орничи, бель, разметати народу, ов же сребреники метати людем, сильно налегшим».

Отсюда ясно, что серебряные деньги так и назывались «сребреники», «бель» же представляла собой нечто иное, что разрезалось на куски и было близко к тканям (паволокы, орничи), если даже не представляло собой особый сорт их, хотя бы, например, белое полотно.

В той же летописи под 1068 годом находим: «Двор же княжь разграбиша, бещисленное множество злата и серебра, кунами и белью». Б. А. Романов считает, что это место «не оставляет сомнения в том, что куны здесь разумелись металлические».

В действительности же можно утверждать совершенно обратное: здесь перечисляются все виды драгоценностей, которые народ грабил в княжеской казне: золото, серебро, меха (куны) и бель (не выяснено, см. ниже), и было бы странно, если бы в княжеской казне было только золото и серебро, — ведь мы знаем, что еще во времена Иоанна Грозного, отправляя посольство за границу, ему отпускали столько-то сороков соболей и сотен белок для путевых расходов.

Романов не замечает невязки в своем понимании: если куны металлические, значит, они соответствуют золоту, а бель — серебру, но золотые монеты и гривны были весьма редки, поэтому о «бесчисленности» их говорить не приходится. Наконец, если золото и серебро уже названы, зачем же их повторять тут же рядом еще раз?