Свет в ладонях - Юлия Остапенко

Но никакая идиллия не длится долго. Не прошло и десяти лет, как среди чиновников и управленцев, ведавших добычей и перевозкой люксия, начались споры. Больше люксия – больше денег, больше денег – больше власти. А один из проверенных способов увеличить свою власть – это ограничить чужую. В чью-то светлую, как сам люксий, но не столь добрую голову пришла мысль создать искусственный дефицит сырья, ставшего к тому времени вещью первой необходимости в любом доме. Цены на унцию люксия тотчас взлетели до небес. И хотя никто не понимал, как такое могло произойти – ведь источник был, по-видимому, неисчерпаем, из него не убывало, а стало быть, хватило бы на всех, – случившееся тотчас отразилось на экономике Шарми и на быту её обитателей, привыкших к сытой и лёгкой жизни в полном достатке. Многие разорились, ещё больше людей вернулись на грань нищеты, у которой пребывали в те времена, когда им приходилось выбирать, на что потратить последние гроши – на дрова или на хлеб. Люксий остался, но превратился в роскошь, доступную далеко не каждому. И хотя никто этого не заметил тогда, но после событий того злосчастного года, прозванного в народе Годом Тьмы – ибо во многих домах, обставленных люксиевыми лампами, надолго погас свет, – именно после этих событий столб света, источаемый самой землёй, стал ниже ровно на полтора фута. Но, как мы уже отмечали выше, мало кто обращает внимание на подобные вещи, когда хватает более насущных и более шкурных забот.

В последующие десятилетия мало что изменилось. Навья перестала быть раем земным, и празднества в ней свелись к ежегодному празднику Дара Божия, после революции сорок девятого года переименованному в праздник Света. В остальном же это стал самый обычный провинциальный город, выросший на золотоносной жиле, – богатый, но замкнутый и скупой, где каждый за себя, хотя, в сущности, никто никому не враг. Какое-то время на Навью ещё допускались пришельцы из других провинций и даже стран. Однако после конфликта с Гальтамом, внезапно вспомнившим о своих давних притязаниях на провинцию Френте, к которой относился также и остров Навья, – после этого конфликта Навья была объявлена закрытой государственной зоной, доступ куда имели лишь представители власти по особым сопроводительным бумагам. Люксоход – новый тип корабля, являвший собой натуральный плавучий дом, – курсировавший между Навьей и материком, стал судном исключительно правительственного назначения, пользоваться которым в личных интересах строжайше запрещалось. Люксоход теперь перевозил люксий и люксиевых магнатов – тех, кто безо всяких на то оснований и прав отняли дар, преподнесённый шармийцам, и самовольно поделили его между собой.

Такова история Навьи, и такова история люксия – при первом, поверхностном взгляде. Следует отметить, что историю эту четверо наших героев знали, скорее, понаслышке, ибо хотя все они, даже Эстер, время от времени пользовались люксиевыми технологиями, делали они это не задумываясь, как читатель наш, не задумываясь, чиркает спичкой и ставит котелок на газовую плиту. Что же, однако, искала, к чему так рвалась, не жалея сил, принцесса Женевьев, что рассчитывала найти вблизи источника света, озарявшего и согревавшего её страну на протяжении восьмидесяти лет? Последуем за нашими героями на последнем этапе их путешествия и наконец ответим на этот вопрос.

Вопреки опасениям Клайва, в грамоте, выданной Монлегюром, не содержалось никакого подвоха – быть может, благодаря тому, что Женевьев не позволила ему написать её своими словами. На железном летуне Мастера Пиха наши герои менее чем за полдня достигли побережья и преодолели залив, а затем приземлились на пологом склоне, недалеко от старого маяка, где жил ныне забытый и никому не интересный смотритель. Полёт, разумеется, не остался незамеченным, и внизу их встретил отряд охранного гарнизона Навьи. Держась с достоинством и великолепным спокойствием, принцесса предъявила стражам бумагу Монлегюра, которая, после долгого и тщательного изучения, была хотя и неохотно, но принята к сведению.

Фраза относительного «всевозможного содействия» оказалась особенно уместна: мэр Навьи вовсе не желал неприятностей от столичных властей, потому счёл необходимым обеспечить гостям душевный приём и всевозможный комфорт при размещении.

Женевьев, равно как и остальные, понимала, что времени у них немного. Вечером она отослала с официальной почтой мэра письмо во френтийский гарнизон, извещающее капитана ле-Гашеля о прискорбном положении, в котором очутился его светлость граф Монлегюр. Было, впрочем, вероятно, что письмо уже опоздало – конвой, ставший свидетелем дерзкого похищения арестантов вместе с главой Малого Совета, наверняка поднял на ноги всю округу и успел основательно прочесать местность. Так или иначе, времени было очень мало, и принцесса не собиралась тратить его попусту. Оттого она вежливо отклонила предложение мэра отдохнуть и поужинать и тоном, который слишком хорошо знал Джонатан, тоном женщины, привыкшей повелевать, высказала желание тотчас осмотреть люксиевый источник.

Мэр явно всё ещё сомневался в полномочиях странных пришельцев, однако страх быть обвинённым в нарушении прямого приказа сверху возобладал над подозрительностью. Было десять часов вечера, когда Женевьев, Джонатан, Эстер и Клайв достигли северной оконечности островка, той, где почти сто лет назад смотритель маяка заметил странное золотое сияние.

Давно минули времена, когда люксий черпали буквально вёдрами. Нынче вокруг источника было воздвигнуто громадное здание, именовавшееся Люксиевой шахтой и выглядевшее как огромный полый столб, увитый внутри и снаружи десятком винтовых лестниц, смотровых площадок и добывающих платформ. К столбу были подведены шланги, по которым люксий откачивался насосами, затем сгружался в воздухонепроницаемые цистерны и отвозился в специальный закрытый порт. Наши герои в молчании и в некотором замешательстве оглядывали это громадное, неуклюжее и уродливое строение, более всего напоминавшее тюремную башню – так, словно кто-то решил заключить свет в клетку и нашёл способ это сделать. Мэр хотел сопровождать их, но принцесса заявила, что достаточно будет проводника, который покажет дорогу к открытой скважине, где виден сам люксиевый столб. Мэр пережил ещё одну, последнюю схватку подозрительности с боязнью опалы и в конце концов, махнув рукой, сдался (а про себя подумал, что недурно бы попросить у незваных гостей копию сопроводительной бумаги, просто на случай, если они вдруг окажутся диверсантами, шпионами или лазутчиками Гальтама).

Работник шахты, выделенный мэром в качестве сопровождающего, особой разговорчивостью не отличался. Оттого Женевьев спросила его сама:

– Почему это место называют шахтой? Ведь люксий добывают не в земле?

– Так-то оно так, – кивнул работник. – Только, видите ли, какое дело, сударыня: стеной его обнесли давно, ещё до революции, и столб тогда был повыше. А нынче он стал короче на добрых две дюжины футов. Так что сперва пришлось шланги пониже спускать, а потом и вовсе выводить дополнительные рукава для добычи с боковых сторон. Хотя всякому известно: тот люксий, что с боков, послабее будет. Надобно из самой серёдки брать, из сердцевины, как у нас говорят. Там совсем другое дело.

– Что-то вроде древесного сока? – спросил Джонатан.

– Да, вроде того. Если где-то люксиевая машина даёт сбой, так непременно оказывается, что это была отгрузка с боковых сторон. Про то не очень широко говорят, потому как боковой люксий тогда сразу упадёт в цене. Но вот так уж есть.

Разговаривая, они поднимались по винтовой лестнице, идущей по внутренней стороне стены. Слева от них были листы стали, а справа – высокий столб, увитый платформами, на большинстве из которых трудились люди.

– Вы используете ручной труд, – заметила Эстер. – Хотя могли бы поставить здесь люксиевые механизмы, которые бы и откачивали вам новое сырьё.

Рабочий кинул на неё уважительный взгляд.

– Понимаете в этом, барышня, а? Так-то оно так, но, видите, тут какое дело – что-то барахлить эти машинки стали в последнее время. Ручной труд – он понадёжнее будет. Ведь если добыча встанет хоть на час – это знаете какой убыток? Ох, лучше и не знать.

– И часто они сбоят?

– Да как… Оно и раньше бывало, те, кто тут с молодости работают, рассказывали всякое. Но после сорок девятого года, говорят, стало чаще. А в последние месяцы и вовсе чертовщина какая-то творится…

Рабочий внезапно понял, что совсем заболтался, и смолк. Никто не задал ему больше никаких вопросов. Они продолжали подъём в молчании, и каждый чувствовал то, что вряд ли смог бы описать, но что было отражением смутного ощущения, овладевшего остальными: ощущения, словно здесь, совсем рядом, невидимое и неслышное, отделённое от них железной стеной, таится нечто, чего они, возможно, не в силах будут понять. Эстер выразила это странное чувство, сделав то, что хотелось каждому: остановилась на очередной лестничной площадке и, перегнувшись через перила, протянула руку и прижала ладонь к стальной трубе.