Почти невинна - Джейн Фэйзер

Вряд ли его спутникам придется по душе такой приказ. Да и кому понравится остаться без роскошного ужина и подвергнуться опасности нападения? Но если он решит уехать, они будут обязаны последовать за ним. И что за вздорная идея, когда впереди ждут пир, хорошая компания, удобная постель и спокойная поездка домой с самого утра?

Гай резко отвернулся от входного отверстия.

— Мы возвращаемся в Брессе, Джеффри. Сообщи рыцарям и слугам. Выезжаем немедленно.

Вскоре всадники полетели по направлению к замку Брессе. Никто не посмел оспорить странный каприз лорда де Жерве, но все пришпоривали коней, потому что, оставшись голодными, измученные после целого дня схваток, стремились поскорее оказаться в стенах замка. Если кто-то и жаловался, то шепот не достигал ушей их мрачного, угрюмого сюзерена.

Он и сам не знал, почему принял такое решение. Но знал, что иначе он не мог.

Было только десять вечера, когда они прибыли в замок. Магдалена не слышала повелительного сигнала герольда, требующего опустить подъемный мост и открыть ворота перед господином. Однако до служанок донеслись знакомые звуки, отдавшиеся эхом в спальне, где было открыто окно, чтобы впустить немного свежего воздуха в застоявшуюся душную атмосферу.

— Это господин, — сообщила Эрин, наклоняясь к Магдалене и вытирая ей лоб. — Господин приехал, госпожа!

Она не знала, слышит ли ее слова несчастная и понимает ли, но продолжала их повторять, в надежде, что они принесут ей утешение.

— Она вот-вот отойдет, — пробормотала повитуха, осторожно подкрадываясь к кровати. Магдалена по-прежнему не позволяла старухе прикасаться к себе, хотя не имела силы выгнать из комнаты. — Она и дитя погибнут уже через час, если я не вытащу из нее ребенка.

— Нет!

Каким-то образом эта фраза проникла в угасающее сознание роженицы.

— Не смей дотрагиваться до меня!

Ведьма, неодобрительно качая головой, снова спряталась в тени. Она предложила свою помощь, и, если ее отвергли, пусть сами расхлебывают последствия.

— Но, госпожа… — начала Эрин и тут же осеклась: дверь спальни со стуком распахнулась. Порог переступил Гай де Жерве, стягивая на ходу перчатки. Лицо, несмотря на загар, казалось серым от страха. Привратник сообщил, что леди де Брессе уже давно старается привести в мир своего младенца, а напряженная тишина в замке без слов сказала все, что ему следовало знать. На пути то и дело встречались хмурые люди со скорбными лицами, явно ожидавшие худшего.

— Как она?

— Плохо, господин, — откровенно призналась Эрин. — Ребенок не идет… а у госпожи кончаются силы.

Гай приблизился к постели и, не веря своим глазам, увидел страшно изменившееся лицо любимой. Глубоко запавшие глаза, окруженные фиолетовыми тенями, туго натянувшаяся на скулах кожа, словно вся плоть уже растаяла, оставив один лишь череп. Ее губы, чудесные, полные, зовущие губы сейчас истончились, превратившись в бескровные, истощенные страданиями ниточки.

— Она не подпускает меня к себе, господин, — взвизгнула повитуха. — Я бы вытащила ребенка: это единственный способ ее спасти. Но она не позволяет подойти к себе!

— Гай, — едва слышно выдохнула Магдалена, и он нагнулся еще ниже.

— Я здесь.

— Прогони ее. Не дай ей дотронуться до меня!

Гай нерешительно замялся, зная, что если велит повитухе сделать все возможное, та немедленно повинуется. Но поскольку Магдалена даже в этом состоянии умоляла избавиться от ведьмы, значит, так тому и быть.

— Священник, господин, — тихо подсказала Эрин. — Нужно послать за отцом Вивьеном, чтобы тот исповедал госпожу.

— Я не умираю, — снова донесся шепот с кровати. — И не умру…

— Пошлите за отцом Вивьеном. Пусть подождет в коридоре, на случай если возникнет необходимость. А ты, повитуха, уходи.

Гай сам не знал, что заставило его так сказать. Просто ощущал, что поступает правильно. Но теперь немного растерялся. Магдалена снова погрузилась в свой сумеречный мир. Его руки дрожали от потребности помочь ей, а душа холодела в тоске при виде искаженного лица, из которого, казалось, ушла вся жизнь.

— Я иду в церковь! — неожиданно воскликнул он. Там, у алтаря, он на коленях переждет эти страшные часы. — Пошлите за мной немедленно, если…

Он не договорил. Не мог высказать вслух то, что сковало льдом его сердце. То, что казалось неизбежным. Это любящее, страстное, своевольное создание скоро покинет мир живых, оставив Гая одного в безбрежной пустыне скорби, как уже было однажды.

Он уже подошел к двери, когда за спиной началась какая-то странная суета. Все еще держась за ручку, он обернулся. Эрин и Марджери наклонились над изножьем кровати.

— Что там?

Его голос прозвучал неестественно тонко и хрипло в комнате, где напряженное ожидание сменило унылую безнадежность бездействия.

— Ребенок… головка показалась, господин. Но госпожа не может ему помочь. Она ушла от нас.

— Нет!

Он ринулся обратно, бросился на колени у изголовья и коснулся холодного неподвижного лица.

— Этого не может быть!

Его пальцы провели по ее губам, замерли… Он не ошибся. Кожи коснулось легчайшее дыхание.

— Она не умерла, — тихо сказал он и смолк, услышав слабый, прерывистый крик. Глаза Магдалены открылись, и Гай, к своей радости, заметил искорку сознания в исполненных боли глубинах.

— Кончилось… — все, что сумела выдавить она.

— Девочка, господин, — сообщила Эрин, держа что-то на руках. — Маленькая, но, похоже, выживет, даже после таких тяжелых родов.

Гай встал и воззрился на свою голенькую, лежавшую на одеяле дочь. Такое жалкое, окровавленное, сморщенное создание причинило Магдалене несказанные муки!

Покачав головой, он осторожно прикрыл ребенка, прежде чем забрать у Эрин.

— Магдалена, вот твоя дочь. Он снова стал на колени и положил сверток ей на грудь.

— Здоровенькая? — Ее глаза опять открылись. С трудом приподняв руку, она дотронулась до малышки. — Она ведь восьмимесячная.

— Ты тоже родилась восьмимесячной, — вспомнил он, улыбаясь и придвигая ребенка к ее груди. — Так твой отец говорил.

Глаза слегка блеснули, словно это вроде бы неуместное откровение странным образом утешило ее, связав с младенцем, лежавшим на ее груди. Потом тонкие веки с голубыми жилками устало опустились, обмякшая рука сползла вниз. Зато щеки едва заметно порозовели. Собственно говоря, это трудно было назвать румянцем. Так, налет, преобразующий былой сероватый оттенок смерти в сладкий сон выздоровления.

— Господь милостив, — прошептала Эрин. — Если не начнется лихорадка, думаю, она поднимется… и ребенок тоже выживет.

— Мы должны умыть и переодеть ее, господин, — вмешалась Марджери, поднимая ребенка.