Базалетский бой - Анна Антоновская
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Обнявшись и горланя победные песни, на площадь майдана ввалились дружинники Зураба, вороты расстегнуты, щеки покраснели от вина и солнца, на поясах по два, по три кинжала.
— Спрячься, мальчик, — вскрикнул Вардан, втолкнув Арчила-«верный глаз» в свою лавку, — сиди, пока не приду!
Громкое ржание сгрудившихся коней и веселая горская песня арагвинцев, казалось, захлестнули майдан.
Впереди, на разукрашенном скакуне, сверкая богатой кольчугой и драгоценным ожерельем на шее, гарцевал князь Зураб. За ним знаменосец высоко вздымал яркое знамя Эристави Арагвских. Чуть отступя, рослый арагвинец важно держал шест, на котором качалась страшная голова в тюрбане.
Как беркут, я, на деле яОбагрил клюв свой!Оделия, оделил, оделия,ой!
Не узнал Симона я,На шесте — лихойУс, лицо лимонноеТешит, охо хой!
Удержал бы еле я,Да тюрбан пустой!Оделия, оделия, оделил,ой!
— Вай ме! Царь Симон!
Визг, крики, вопли неслись отовсюду. Не любим был этот царь, вассал персидского шаха, но его гибель была уж слишком проста — будто орех смахнули с ветки. Оборвался говор, замер смех. Потрясенные тбилисцы, онемев, смотрели на арагвинцев, несущихся в пляске перед конем Зураба и орущих, как одержимые.
— Не кажется ли тебе, дорогой, что Зураб не совсем обрадовал тбилисцев? — шепнул Джавахишвили, поравнявшись с Цицишвили.
— Ничего, привыкнут!
Палавандишвили заботливо оглядел поезд картлийских князей — увы, далеко не полный. Хоть и были все владетели оповещены Зурабом о въезде царя Теймураза в стольный город Картли, но прибыли не все. Особенно заметно отсутствие фамилии Мухран-батони.
Духовенство с крестами и хоругвями держалось отдельной группой. Феодосий в богатой рясе и с алмазным крестом на груди восседая на золотистом жеребце.
Внезапно Зураб натянул поводья. Воздух наполнился изумленным гулом. Широко распахнулись Авлабарские ворота.
— Вай ме! Царь Теймураз!
Резкие выкрики, возгласы, истерический хохот — и властное:
— Ваша! Ваша светлому царю!
— Ваша победителю Исмаил-хана!
— Ваша! Ваша! Ваша-а-а!
— Победа! Победа князю Зурабу Эристави, освободителю трона Багратиони! — надрывался Квели Церетели, подталкивая Магаладзе.
— Ваша! — заорал Магаладзе, подталкивая Гурамишвили.
Толпы беспокойными валами перекатывались через площадь. Ошеломленные горожане будто потеряли себя, — они наталкивались друг на друга, охали, кого-то проклинали.
Царь Теймураз, окруженный кахетинским духовенством, своей свитой, князьями, телохранителями, едва был виден. За пышном кавалькадой тянулись две тысячи арагвинцев — тех самых, которые сопровождали из Тбилиси в Кахети Хосро-мирзу и Иса-хана.
Словно обезумели арагвинцы — неистовствуя, горланили, под гром дапи и пронзительные звуки зурны неслись в пляске вокруг царя.
— Ваша! Ваша царю Теймуразу!
Не зная, радоваться или пугаться неожиданностей, амкары, сняв шапки, нерешительно вторили княжеским дружинникам:
— Победа! Победа светлому царю Теймуразу!
Наклонив шест, Зураб сдернул с копья голову царя Симона, швырнул к ногам коня Теймураза и зычно крикнул на всю площадь:
— Царь царей! Победитель шахских ханов! Прими от преданного тебе князя Зураба Эристави Арагвского подарок, обещанный за прекрасную Нестан-Дареджан!
— Победа, дорогой Зураб! — растроганно ответил Теймураз и трижды облобызал своего зятя.
Внезапно, не отдавая себе отчета, амкар Сиуш громко вскрикнул:
— Победа! Ваша светлому царю Теймуразу!
Подхватив приветствие, амкары высоко подбросили папахи.
— Победа! Ваша светлому царю Теймуразу!
Квели склонился к Джавахишвили:
— Не кажется ли тебе, друг, что жена Зураба забыла приехать?
— Кажется другое; Зураб забыл, что Дареджан терпеть его не может!
— Над чем смеетесь? — Качибадзе подъехал к ним. — Э! О! Зураб!
И князья снова расхохотались. Встретив суровый взгляд Палавандишвили, Качибадзе изрек:
— Время печали прошло, сына я нашел здоровым. Сейчас начнем радоваться.
— Воцарению Зураба Эристави?..
— Что делать, дорогой! — шепнул Пануш удрученному Вардану. — Голова Симона — его добыча, праздник в Тбилиси — его веселье!
Зураб, медленно оглядев кахетинских князей, почтительно сказал царю:
— Пусть моя жена, прекрасная Нестан-Дареджан, знает: Зураб Эристави всегда верен данному слову. Но почему солнцеликая не последовала за тобою?
Теймураз подавил смущение и, следуя по убранной усердными гзири улице, быстро ответил:
— Царица Натия и Дареджан пожелали остаться в Телави до моего воцарения в Картли.
— Ты, царь царей, уже воцарился. Тебя с покорностью и радостью ждут князья Картли.
— Вижу! Но почему их так мало здесь?
— Не успели… всех оповестить. Об этом не тревожься, мой царь. Тебя ждали, как весну.
— И азнауры тоже? Что-то ни одного не вижу. Где Саакадзе?
— Заперся во владениях ахалцихского Сафар-паши. Его сейчас нетрудно уничтожить.
Теймураз пытливо оглядел тбилисцев, мимо которых проезжал. Не заметив ни особой радости, ни печали, он тихо сказал:
— Тбилиси пока принадлежит Георгию Саакадзе. Но — знай, князь, — должен принадлежать мне!
Под оглушительную зурну, под удары дапи, под звуки колоколов царь Теймураз властно направил коня к Метехи — замку династии Багратиони.
В очищенном и убранном Метехи царя Теймураза Багратиони уже ждал католикос с епископами, архиепископами, архимандритами, со всем белым и черным духовенством.
И снова всю ночь тбилисцы слышали праздничный рев, перехлестывающий через стены Метехи. Снова изумлялись случившемуся и горестно шептали: «Неужели опять настало время кровавых дождей?»
Угрюмо молчали каменные великаны.
ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ
— Услади, раздумчивый Али-Баиндур, мой слух признанием: с какого скучного часа ты потерял нюх и не чувствуешь веселой наживы?
— Недогадливый Юсуф-хан, разве возможно терять то, что услаждает душу? Святой пророк не любит поспешности. Ночь размышлений дает день жатвы. Начальные часы беседы — только ростки несозревшего плода.
— Если аллах наградил меня понятливостью, то ты только завтра дашь согласие разбогатеть, не потеряв на этом и касбеки.
— Мой духовный брат угадал. Сегодня я отягощен плодами Гурджистана… Шайтан Теймураз снова осмелился нарушить повеление шах-ин-шаха!
— А шах-ин-шах, слава Хуссейну, снова изгонит упрямца.
— Скажи, почему тебя больше, чем Караджугай-хана, тревожит Кахети?
— Мохаммет подсказывает такой ответ: Али-Баиндур, а не Караджугай, торчит, как дервиш у гробницы, в пыльном Гулаби. А наслаждаться в блестящем Исфахане сможет Баиндур-хан только тогда, когда царь Луарсаб или выполнит желание «льва Ирана», или оборвет нить жизни раньше, чем придут ему на помощь ножницы костлявой ханум.
— Но разве в твоем ханэ мало ножниц?
— В Давлет-ханэ не меньше ханжалов, и копий, на которых могут торчать головы ослушников «льва Ирана», в чьих руках жизнь пленного царя, да испустит он последний вздох при заходе солнца! Но, кажется, святой Хуссейн сжалился надо мною: вчера от князя Шадимана прибыл гонец с посланием ко мне и к Баака, сторожевой собаке царя Луарсаба. Когда утром сарбазы известили о твоем появлении, я радостно подумал: сам аллах поставил на моем пороге опытного советника. Пока ты будешь наслаждаться кальяном…
— Ты отуманишь меня смыслом послания царю Луарсабу?
— О хан! Ты угадал, как угадывает счастливая судьба желание правоверного.
— Не обрадовал ли тебя подарком везир Шадиман?
Долго и жадно рассматривал Юсуф-хан резной ларец из слоновой кости, на дне которого перстень, окаймленный розовым жемчугом, излучал изумрудный огонь. Беспокойная мысль, что этот перстень удивительно подошел бы к его большому пальцу на правой руке, мешала Юсуфу сосредоточить внимание на послании. Не волновала хана мольба Шадимана к Баака уговорить царя Луарсаба покориться шах-ин-шаху и, приняв мохамметанство, вернуться, дабы изгнать Теймураза, воцарившегося в Кахети. Не волновали уверения Шадимана в том, что действия Теймураза губительны. Как раз на этом месте чтения Юсуф решил, что лучше, пожалуй, надеть кольцо на средний палец, а не на большой, заметнее…
И когда Баиндур, одолев послание, спросил, каково мнение Юсуфа, тот задумчиво проговорил: «Аллах свидетель, на большом пальце левой руки еще заметнее будет».
Баиндур промолчал, боясь показаться невеждой, но в полночь призвал Керима и потребовал разгадки.
