Петр Окаянный. Палач на троне - Андрей Буровский

Дворяне боролись с правительством разного рода отговорками и уклонениями. Чаще всего они пристраивались к какому-нибудь бездельному интендантскому или полицейскому делу и под его прикрытием переживали в своих вотчинах военную пору. Изобилие полицейских служб, полчища всевозможных чиновников и порученцев, общая неразбериха очень облегчали им это занятие.

По словам Посошкова, есть много таких молодцов, что он мог бы один пятерых неприятелей гнать, а он, добившись наживочного дела, живет себе да наживается.

Другим способом стали неявки. «Иные дворяне уже состарились, в деревнях живучи, а на службе одною ногою не бывали». «Богатые от службы лыняют, а старые и бедные служат».

Особенно забавно описывает Посошков некоего дворянина Золотарева, который «дома соседям страшен, аки лев, а на службе хуже козы». И никто не мог взять его в службу: «кого дарами ублаготворит, а не сможет, так больным прикинется, или юродство на себя напустит и в озеро по бороду залезет».

Когда однажды Золотареву не удалось отлынять от похода, он послал вместо себя худородного дворянина под своим именем, дав ему лошадь и своего человека. А сам ездил по соседям, разорял их дома, как разбойник.

С 15 лет офицер должен был служить рядовым в полку. Познатнее, побогаче — в гвардейском, победнее — ив армейском. Рано или поздно его надлежало произвести в офицеры, но только после нескольких лет службы. Закон 26 февраля 1714 года категорически запрещает производить в офицеры людей «дворянских пород», которые не служили рядовыми и «с фундаменту солдатского дела не знают».

Воинский устав 1716 года высказывается еще определеннее: «Шляхеству российскому иной способ не остается в офицеры происходить, кроме как служить в гвардии».

К концу правления Петра их три — кроме Семеновского и Преображенского еще с 1719 года драгунский «лейб-регимент», Конногвардейский полк.

Дворянин-гвардеец жил точно так же, как и рядовой из простолюдинов, в такой же казарме, получал точно такой же паек и обмундирование и выполнял все работы рядового.

Державин в своих записках описывал, как он, сын дворянина и полковника, поступил рядовым в Преображенский полк и жил в казарме вместе с рядовыми из простонародья, вместе с ними ходил на общие работы, возил провиант, чистил каналы и бегал на посылках у офицеров.

В 1724 году в Конногвардейском полку было больше 30 рядовых из княжеских фамилий.

При этом военная служба считалась куда важнее гражданской, и герольдмейстер при Сенате специально смотрел, чтобы не больше одной трети каждой дворянской фамилии служило в гражданской службе.

До конца Северной войны дворян вообще не отпускали из полков. С наступлением мира стали отпускать раз в два года месяцев на шесть, на побывку.

Отставных определяли в гарнизоны или к гражданским делам по местному управлению. Только полная дряхлость или тяжелые увечья служили причиной для отставки. Если у отставника не было поместья, его отправляли в монастырь для пропитания из монастырских доходов или давали пенсию из «госпитальных денег».

Сочетание слов: «крепостное дворянство» — звучит как-то дико. К «крепостному крестьянству» все привыкли, а это как-то даже странно звучит… Но приходится признать эту, на первый взгляд, дикую мысль: до Манифеста о вольности дворянской (1762 год) дворянство было менее свободно, чем податные сословия. Представление о «привилегиях» дворянства так прочно усвоено обществом, что многим трудно будет осознать: были периоды в истории, когда положение дворян было куда тяжелее, куда менее свободным, чем крестьянства, и уж тем более менее свободным, чем положение купцов, городских мещан или казаков.

Сочетание слов «крепостное дворянство», скорее всего, вызовет улыбку у читателя. Но дворянство действительно было закрепощено, ничего не поделаешь. Служилые люди всегда находились у государства в самой настоящей «крепости», ничуть не в меньшей, чем крестьянство было «в крепости» у того же государства или у частных помещиков.

Известны случаи, когда крестьяне сами объясняли фискалам, что не надо винить чиновников во взятках: они по доброй воле принесли беднягам что могли. А то они, служилые, совсем бы померли от голода.

Дворяне владели поместьями — но при Петре и сразу после Петра жить в них дворяне не могли. Они, как правило, даже не рождались в своих поместьях и порой не видели их всю жизнь, разве что приезжали в них умирать.

За владение этими поместьями, за казенное жалованье дворяне платили очень уж высокую цену — пожизненная служба в самых суровых условиях. После введения учебной повинности даже уже не пятнадцатилетний юноша, а десятилетний малыш покидал родительский кров, и чаще всего — навсегда… Это ведь дворянских детишек пороли плетьми и палками в Навигацкой школе, это дворянские недоросли разбегались побираться в рубищах, боясь голодной смерти. Это дворянам запрещено было забирать своих детей из подобных жутких заведений.

Служа всю жизнь, с десятилетнего возраста, дворяне не имели никаких социальных гарантий. Как ни странно, но здесь опять же преимущества «податных» над «служилыми». Податной человек, как правило, очень мало общался с властями. Член общины, корпорации, «обчества», он имел дело в первую очередь с такими же, как он, или с выборными старейшинами. Эти сообщества жили не по писаным законам, а по традициям: по правилам, которые даже порой не очень осознавались, но которые никто и никогда не нарушал.

Живя по традициям, человек не совершает личностного выбора, не вступает в полемику. Он поступает неким единственно возможным способом. Таким, который веками назад придумали мудрые предки, не утруждая собственного разума. Традиция не демократична; она сразу расставляет всех по рангу, по чину, по месту, определяет, кто главнее и насколько. Но традиция гарантирует человеку то, что далеко не всегда оказывается в силах обеспечить ему «вскинутое на дыбы», как миксером перемешанное, государство Российское. Пока человек выполняет установленные «от века» правила, он точно знает: ему ничто не угрожает.

Традиция может потребовать унизиться, согнуться в поклоне, буквально простереться ниц. Но пока выполняешь ее — тебя не могут унизить, обидеть. Традиция требует безоговорочного подчинения тем, кого она считает высшими, требует подчинить собственные интересы интересам «обчества». Но пока ты выполняешь ее требования, и твои интересы будут блюсти и высшие мира сего, и «обчество». По традиции тебе всегда дадут то, что тебе полагается, а если все-таки обидели — всегда найдутся те, кто вступятся за тебя. Не могут не вступиться! Потому что если высшие не соблюдут традиции, они поставят под сомнение свое положение в обществе, свое положение «высших».

В Европе на место медленно отступающей традиции так же медленно приходили законы. В Российской империи законы оставались чем-то достаточно условным и всегда служили богатому и сильному. Живя в мире, где нет ни законов, ни традиций, российский дворянин оказался беззащитен против произвола. Бытовым правилом, нормой жизни для дворянства стал произвол вышестоящих. Ведь всевластие государства, конечно же, некоторая абстракция, потому что на практике всевластны очень конкретные лица — государственные чиновники и представители государства.

Если даже человек возносился так высоко, что остальные вельможи становились уже не опасны, его жизнь, имущество и положение в обществе зависели от произвола одного человека — царя. Царь же, порушив и религиозные, и общественные традиции, не был связан абсолютно ничем. И точно так же практически ничем не были связаны его чиновники, в воле (или в самодурстве) которых и заключалась «воля государства» для абсолютного большинства подданных.

Повторю с полным основанием: хуже всех во всей петровской смуте приходилось служилому сословию, дворянству. Служилые не только вынесли на себе основной удар его реформ, но и оказались в самом неопределенном, самом «межеумочном» положении.

Разрушение традиционной культуры для служилого сословия означало и разрушение системы ценностей, всего, что ученые называют почти поэтично: «поле смыслов». В результате почти весь XVIII век дворянин буквально не знал, что вообще правильно, а что неправильно, что справедливо, а что нет, куда плыть и каких берегов держаться.

Дворянин был государственным служащим не просто «по должности». Самая суть служилого сословия, дворянства, состояла в том, чтобы служить государству Российскому. Служба России давала и общественный статус, и место в жизни, и материальное благополучие… одним словом, абсолютно все!

Не уважать своих Веру, Царя и Отечество он не мог уже потому, что именно за них он шел в бой, их слугой себя осознавал. Эта идея Служения становилась краеугольным камнем морали, и человек оценивался как «хороший» или «плохой», как «лучший» или «худший» по тому, как хорошо и насколько преданно он служил.