Прямой наводкой по врагу - Исаак Кобылянский

В Козельске

Местом базирования дивизии в СССР стал Козельск, голодный захолустный городок, запомнившийся топкой осенней грязью и высокими сугробами зимой. Здесь прошли скучные четыре с лишним месяца моей службы, точнее, безделья, в резерве артполка. Истосковавшись за годы войны по Вере и по родительскому дому, я со дня капитуляции Германии, а особенно, оказавшись в своей стране, да еще и без серьезных обязанностей, всей душой стремился поскорее попасть в Киев и предпринимал необходимые шаги.

Ночевал я в Козельске вместе с другим «резервным» лейтенантом в покосившейся избенке, которой владела одинокая, еще не старая, но удивительно некрасивая женщина, жившая здесь со своей шестидесятилетней матерью. Мы снимали у хозяйки полутемную комнатушку, где находились только ночью. В середине декабря мой напарник неожиданно покинул Козельск, а на следующий день мать хозяйки объявила мне ультиматум: либо привези воз дров, либо спи с моей дочерью, либо съезжай куда хочешь. Из трех зол я выбрал наименьшее — дрова, зная, что в штабе артиллерии дивизии уже начали оформлять документы на демобилизацию. Но это было уже в декабре, а до этого я не прекращал попыток уехать в Киев хотя бы ненадолго. В письмах родителям просил прислать мне официальную телеграмму о чьей-нибудь тяжелой болезни; их и Веру просил разыскать в институте документы, подтверждавшие, что я учился на втором курсе. В свою очередь подал рапорты командованию об увольнении в запас как не имеющего военного образования и, независимо, о предоставлении положенного отпуска за годы военной службы. Все мои бумаги были приняты, но дело не двигалось. Многих рядовых и сержантов из полка уже уволили, а судьбы офицеров-артиллеристов решали в штабе артиллерии дивизии, в Калуге. Надоедать тамошним кадровикам я не имел возможности, и приходилось терпеливо ждать. А ведь до дома, до Веры было так близко! И становилось все труднее переносить тоску и безделье.

Рискованная самоволка в столицу

Лишь однажды за время службы в Козельске мне удалось внести разнообразие в свою унылую жизнь. Читатель, наверное, помнит, что я потерял очки перед самой отправкой на фронт и все эти годы пользовался биноклем вместо очков. И вот в конце ноября 1945 г. я получил в нашей санроте направление в медсанбат дивизии, располагавшийся в Калуге (из полка туда регулярно отправлялись грузовики). Здесь проверили мое зрение и сказали, что оформят заявку на очки через медслужбу округа, но предупредили, что дело это нескорое и займет пару месяцев.

Слегка огорченный, я пошел на автостоянку дивизии разыскивать наш грузовик и вдруг услышал громкий призыв: «Славяне, кому надо в Москву, сейчас выезжаю, нужен один пассажир!» Не задумываясь о возможных последствиях, я подошел к водителю трофейной легковушки и объявил, что готов ехать. Оказалось, автомобиль, принадлежащий кому-то из начальства, перегоняют в Москву для ремонта.

Ранним морозным утром следующего дня я позвонил в дверь знакомой с 1936 года квартиры по улице Чернышевского, и состоялась трогательная встреча с моими близкими: добрым стареньким дедушкой, сестрой мамы тетей Марусей и двумя ее дочурками. Тетя вскоре убежала на работу, а я выслушал рассказ деда о его встрече с моим фронтовым товарищем. История началась в феврале 1945 г., когда я на фронте получил письмо из подмосковного госпиталя от тяжело раненного в минувшем месяце Якова Закерничного, тогдашнего командира орудия моего взвода. Спустя несколько дней я написал тете Марусе и попросил ее навестить моего боевого друга. Теперь я узнал, что в госпиталь отправился с гостинцами мой 80-летний дед. Он мужественно преодолел далекую дорогу до Павловского Посада и разыскал Якова. Тот был несказанно рад посетителю и гостинцам, рассказал деду много лестного о внуке, а перед расставанием уговорил-таки старика выпить четверть стакана водки. Вот каким молодцом оказался мой тихоня-дедушка!

Затем я переоделся в пальто тетиного мужа (он еще не вернулся из армии) и пошел побродить по Москве. Напрочь отвыкший от городской жизни, я любовался столицей: прокатился в метро, разглядывал витрины магазинов, вывески; афиши. Во время полуторачасовой прогулки несколько раз наблюдал, как группы комендантского патруля останавливают военнослужащих и проверяют документы. Стало не по себе, и я заторопился к тете. Следующим утром, натерпевшись страха, так как уже был в шинели, я благополучно добрался до Киевского вокзала, откуда должен был ехать до Сухиничей.

Такого столпотворения, которое царило во всех помещениях огромного вокзала, я ни до, ни после этого дня не наблюдал. Тысячи демобилизованных солдате мешками, чемоданами, котомками стояли почти вплотную один к другому. Вся эта человеческая масса гудела, топталась, некоторые перемещались в разных направлениях, с трудом протискиваясь сквозь толпу. Я не мог понять, куда надо двигаться, чтобы попасть к поездам, и спросить было некого. Все же удалось метров на двадцать приблизиться к какому-то выходу из зала, и, когда через полчаса дверь распахнулась, человеческая лавина вынесла меня на перрон. Отсюда все стремглав мчались вдоль путей. Побежал и я, легко опережая десятки нагруженных скарбом пожилых солдат. Некоторые скользили и падали на подмерзшем снегу, утоптанном тысячами ног. Товарный состав, к которому неслась толпа, находился в километре от вокзала. Я добежал до него одним из первых, но, увы, все теплушки были заполнены, казалось, до отказа. Все же я сделал несколько попыток втиснуться и наконец, приложив максимум усилий, добился своего. После меня таким же образом в переполненный вагон втерлось еще трое. Народ здесь был так туго спрессован, что мне пришлось очень долго стоять на одной ноге. Пять часов этого путешествия до Сухиничей запомнил навсегда. Зато оттуда до Козельска я добрался без приключений. В полку никто даже не заметил трехдневного отсутствия «резервиста». Так завершилась моя вторая по счету, она же последняя, авантюрная «самовольная отлучка из расположения части». И на этот раз, как и после визита в Киев летом 44-го, обошлось без неприятностей.

В начале декабря в Козельск прибыл капитан из штаба артиллерии дивизии, он ведал там кадровыми вопросами, и моя судьба была в его руках. По совету товарищей перед встречей с важным человеком я запасся четвертью (три литра) самогона. Разговор наш состоялся в моей комнате и был коротким. На вопрос капитана «Так чем ты хочешь отметить увольнение?» я достал из-под кровати подготовленную бутыль. Ему этого показалось мало, и взгляд капитана остановился на моих серых галифе, сшитых в июле портнихой-немкой. Я тут же переоделся в форменные брюки и вручил ему серые. Капитан поклялся, что в две-три недели все будет сделано. Свое слово он сдержал.