Зеница ока. Вместо мемуаров - Василий Павлович Аксенов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Сбегая по лестнице, я услышал храп Сааров. As I ran down the stairs I heard Saars’ snoring. Папа шумел, как дубовая роща, мама подсвистывала осинкой. Father was hamming like an oak grove, Mother whistled in unison like an aspen. Даже и храп у них шел в гласном ключе. Even their snoring sounded like a pure current of vowels.
Наружи полноразмерная или даже слегка преувеличенная луна стояла в небе над елями, как будто она была просто частью пейзажа, а не небесным телом. Outside a full moon, or maybe even somewhat oversized one, hung over the firtrees, as though it was just a part of the local landscape, rather than a celestial body. У подножия холма я увидел свой «гобелен» в трех измерениях, если только не с добавленным к ним таинственным четвертым. Down the hill I saw my «gobelins» in three dimensions, if not with an addition of certain mysterious forth. Под лунным светом и ветром казалось, что вся параферналия этой халтуры тут присутствует — и колонны, и фонтаны, и даже мелькают похотливые маркизята в паричках и розовоногие девы. Under moon light and wind it seemed that all paraphernalia of that hack creation is available: the columns and fountains, and even those lascivious wigged marquises and rosy-legged maidens glimpsed now here, now there. Ну, давай, спускайся туда, авось чего-нибудь поймаешь наконец!
Едва я спустился, как из-за эротически очерченного можжевельника вышла и направилась ко мне давешняя библиотекарша. Ее красота была на этот раз преувеличена лунным светом и тенью шведского ветра.
— Где Найман? — сурово спросила она.
— Выдворен с острова как лицо, незаконно проникшее в погранзону, — сказал я и тоже направился к ней.
— Так я и знала. — По ее лицу тенью серпа и молота прошло раздражение. Продолжала ко мне приближаться. — Он ничего для меня не оставил? — Юбка приподнималась значительно выше колен. Кофточку на груди сдерживала одна-единственная пуговица.
— Для вас ничего. — Я продолжал приближаться. — Но вообще-то он оставил книгу и надувной матрас.
— Надувной матрас! — вскричала она, и от этого порыва мы окончательно сблизились.
Под моей задницей в этот момент оказалась какая-то каменная руина, я бы сказал, «фонтана», если бы это не была руина дота, а ее задница вслед за этим моментом привольно стала раскидываться на моих коленях.
— Сладкая сука, — сказал я ей. — Напрасно ты пряталась в своей фальшивой реальности. Найман так ждал тебя.
Она прикусила мне ухо, а узкой ладонью залепила мой лживый рот.
— Не притворяйся, что знаешь все до конца, — шептала она сквозь укусы. — You fucking sweet tooth, Soviet writer…
Спрыгнув наконец с колен, она хлопнула меня по лопатке, словно старый товарищ.
— Тащи надувной матрас! Айда купаться!
На берегу, в крохотной бухточке, мы по очереди дули в резиновую полость, пока она не превратилась в крутобокий плотик. Она распоряжалась, а я наслаждался внезапным любовным рабством.
— Давай-ка опробуем этот надувной матрас! Где твое второе ухо? Ну, давай, давай, вот так, вот так, а вот так еще лучше! Теперь — марш в воду! Остуди свои яйца!
Пока мы шлепали по мелководью, она мне рассказывала, как училась в МГУ и там перетрахалась со всем филфаком.
Вдруг мелководье кончилось, и мы поплыли, держась за матрас.
— Без меня тебя бы тут давно подстрелили, — сказала она. — Только я знаю, как не попасть под советскую пулю.
Сучья лгунья, лживая сучка, в воде она чувствовала себя неплохо. Прожекторы полковника Волкова приближались, но таяли втуне. Белые барашки нейтральных вод надвигались с нарастающим шумом. Ледяные пласты вод вдруг сменялись теплыми струями: то ли Гольфстрим ободрял, то ли моя подруга так щедро мочилась. Держась за матрас, мы уплывали все дальше от Сааремаа, в какие-то новые края, то ли к угрям, то ли к финнам.
Сыырие вела заплыв. Навалившись левым плечом на матрас, она загребала правой рукой. Потом наваливалась правым плечом и загребала левой. Тем временем я, лежа грудью на корме, греб всеми четырьмя конечностями. Мы продвигались, если не секрет, к балтийскому варианту «тартарары», то есть к Царству Тартара. Все ниже мы скатывались с очередной волны, все выше нас вздымала очередная. Прожекторы Волкова остались далеко позади, когда стихия несколько утихомирилась под слегка дребезжащей луной.
В переплеске волнищ я заметил впереди два темных пятна. Одно из них выплеснулось длинной рукой. Два преувеличенных пальца разлепились, образовав ненавистного красным зайчика, то есть придуманный толстым британцем знак мужества, V. Наши башки сблизились с двумя башками, у которых лицевые стороны были закрыты темным стеклом. Библиотекарша радостно хохотала. Фрогмены вытащили из моря дыхательный прибор и закрепили его у нее на спине. Бухнувшись на матрас, она натянула ласты. «Прощай, сластена!» Маска закрыла лицевую сторону башки, после чего она мгновенно ушла в глубину вместе с двумя морскими чертями. Ведьма, вервольф свободы.
А я поплыл дальше, теперь уже всем телом лежа на матрасе и отдаваясь качке.
— Кто бы ты ни был, сучий Аксен, плавательное средство мы у тебя конфискуем! — талдычил мне в уши бухой полковник Волков.
— Мудило гороховое, обыкновенный матрас ты называешь плавсредством, — возражал я.
— Плавсредство, пригодное для любой цели, блядский советский писатель, предатель мирового коммунистического движения! Мы мониторим весь берег на глубину сто миль. У нас тут ни рыба не проплывет, ни птица не пролетит без разрешения по месту жительства! А тебя, распиздяй Аксенов, мы всем отрядом расстреляем, если не прочтешь нам лекцию «Положительный герой социалистического реализма».
Я был уже мокр, как все море, то есть совсем не мокр. Если мой матрас проткнет рыба-меч или пропилит рыба-пила, я тогда совсем стану морем. Все живое и все неживое взаимосвязано в этой нашей, разгреби ее на хер, периферийной реальности. Не все еще связи открыты инженерами человеческих душ, допускал дядюшка Сталин. Впрочем, нечего лезть с человеческими
