Двор чудес - Мишель Зевако

Вдруг позади Маржантина услышала крики: «Да здравствует король!»

Она побледнела, задрожала и резко обернулась.

— Король! — прошептала она. — Это он! Король! Франсуа!

К въездным воротам направлялось несколько всадников. Впереди — на несколько шагов перед всеми — ехал вельможа высокомерного вида и огромного роста, подчеркнутого ярко-красным камзолом.

А глаза Маржантины с бесконечным изумлением упивались этим зрелищем, а в голове у нее, казалось, все трещало и совершалась какая-то огромная работа!

С тех давних пор, когда Маржантину бросил возлюбленный, с той ужасной сцены, когда она, еще вся в крови после родов, полумертвая явилась в залу, где творилась оргия, где Франциск рядом с умирающей девочкой-матерью пел и смеялся, — с того проклятого часа Маржантина не видела человека, которого так любила.

Король постарел, изменился, но оставался все тем же горделивым кавалером с немного иронической улыбкой и холодными глазами, на которого она когда-то глядела в экстазе, когда выспрашивала дорогу у двери дома в Блуа.

Теперь она увидела его таким, каким он был тогда.

Мы не можем сказать, что она его узнала: между Блуа и Фонтенбло, ей казалось, не было непрерывного перехода.

Не в тот ли миг, когда Маржантина перенеслась лет на двадцать назад, она пережила превращение, достигшее тончайших фибр ее души?

Король проехал в десяти шагах от нее. Он ее не видел.

А она — видела! Ее руки крепко сцепились. Она захотела закричать. И сама поняла, что еле что-то промычала…

А он уже проехал…

Тогда среди дворян, сопровождавших его, она увидела двух женщин. Женщины ехали рядом. Одна бросила на нее сверкающий взгляд, потом обратила этот взгляд к своей спутнице, указывая на Маржантину. Это была герцогиня д’Этамп. А спутницей была Жилет! Но Маржантина ее не узнала…

Вдруг лошадь герцогини д’Этамп поскакала в сторону и в несколько скачков оказалась рядом с Маржантиной.

Герцогиня склонилась к безумной, словно хотела погладить и успокоить злую собаку, и произнесла пару слов. Потом она вернулась назад так, что никто ничего не заметил.

— Вот она, твоя дочка, твоя Жилет!..

Эти слова упали на мозг Маржантины, словно капли расплавленного свинца. Они оживили ее, подхлестнули, бросили в сторону всадников, которые как раз въезжали в ворота замка.

— Назад! — рявкнул часовой.

— Моя дочка! Моя Жилет! — голосила мать на бегу.

Раздался выстрел. Окровавленная Маржантина рухнула на колени, протягивая руки к Жилет, потом завалилась назад и затихла.

Среди придворных раздался крик ужаса. Один из придворных кинулся к часовому.

— Кто тебе велел стрелять, негодяй?

— Королевский приказ! — отвечал часовой.

Придворный тихонько удалился, уже тревожась за свой поступок.

Но король не обратил на него внимания. Он смотрел только на Жилет, которая, спрыгнув с лошади, бросилась к Маржантине, и сказал герцогине д’Этамп:

— Дорогой друг мой, уведите эту глупышку: она себя скомпрометирует.

Узнал ли он Маржантину? Пока еще не узнал!

Итак, Жилет кинулась к Маржантине, встала рядом с ней на колени и приподняла ей голову. В этот миг лицо Маржантины, как ни странно, было красиво.

Тогда Жилет узнала безумную с улицы Дурных Мальчишек. Она вспомнила, какой ужас внушала ей эта женщина, вспомнила отравленную маску…

Из глаз ее выкатилась слеза, и она прошептала:

— Нет, это не мать…

Потому что, когда прозвучал зов Маржантины, звучный и проникновенный, в Жилет на миг мелькнуло и живо затрепетало отчетливое чувство: это мать ее зовет…

Теперь же разочарование было жестоким — до слез…

— Ступайте, ступайте, дитя мое… тут вам не место…

Жилет подняла голову и увидела герцогиню д’Этамп. Увидела она и нескольких придворных, которые подошли поближе и глядели на нее с изумлением. Короля среди них не было.

— А вот и хирург! — сказал один из присутствующих.

Жилет встала и пропустила хирурга.

Ей стало глубоко, мучительно жалко бедную женщину, которая назвала ее дочкой.

— Раненую надо перенести отсюда, — с ученым видом прогнусавил доктор. — Кто-нибудь знает, где она живет?

— Она живет в замке, в моих покоях! — откликнулась Жилет.

Эти слова у нее вырвались, так сказать, против воли, но произнесла она их страстно; ей казалось, что перенести Маржантину именно к ней будет очень важно. Еще минуту назад ей так не казалось.

Солдаты принесли носилки и уложили на них Маржантину.

— Как вы прикажете, мадам? — спросил хирург герцогиню д’Этамп.

— Слушайте мадемуазель де Фонтенбло, — с улыбкой ответила Анна.

Король прошел к себе в покои, не дожидаясь, чем закончится происшествие. Он был взбешен, а оставшись один, дал своему бешенству волю.

— Она мне дорого заплатит! — то и дело грозился он.

Эта угроза относилась к герцогине д’Этамп.

Вдруг он подскочил к столу, схватил перо и написал:

«Повелевается даме Анне де Пислё, герцогине д’Этамп, при получении сего удалиться в свои владения, откуда ей запрещается выезд без нашего дозволения и возврат ко двору, пока нам не будет благоугодно призвать ее вновь».

Он подписался и позвал Бассиньяка.

Камердинер явился.

— Позови капитана гвардии, — распорядился король.

— Господин де Монтгомери как раз в передней, государь. Но не желает ли Ваше Величество принять госпожу герцогиню д’Этамп?

Король содрогнулся.

— Ее принять? — закричал он. — Да пошла она ко всем чертям! А впрочем, нет — пригласи ее…

Секунду спустя взошла улыбающаяся герцогиня.

И одновременно с ней вошел вызванный Франциском I Монтгомери.

Король подал капитану бумагу, к которой он уже приложил и свою печать.

— Монтгомери, — сказал он, — прочтите и озаботьтесь исполнением.

Офицер быстро проглядел документ.

— Исполнять немедленно, государь? — спросил он.

— Сейчас же, — ответил король. Совершенная расправа несколько успокоила его. — Ступайте и ждите в передней.

Анна тоже пристально посмотрела на документ. Прочесть его она не успела, но поведение короля и удивленный взгляд Монтгомери позволили ей догадаться, что случилось.

Она подошла к королю и положила ему руку на плечо:

— Вы на меня сердитесь, Франсуа?

— Вы хотели со мной говорить, мадам, — сухо ответил король. — Я согласился дать вам аудиенцию. Но говорите поскорей…

— Поскорей! — воскликнула герцогиня. — Это чтобы не заставлять ждать Монтгомери, не правда ли, государь? Чтобы посадить меня в темницу? Отправить в изгнание? Скажите же, государь! Скажите вслух, как говорю я, чтобы все знали, что при французском дворе цена преданности зависит от королевской прихоти, что тот, кто сегодня рисковал для вас жизнью, завтра может быть изгнан или заточен! Ах, Франсуа! Такова ли цена моей верной, постоянной дружбы? Что вы ставите мне в вину? Что я уже не так красива? Пожалуй; это и впрямь большой недостаток, но я смею все же надеяться, что моя привязанность — уже не смею сказать любовь — когда-нибудь вознаградится не тем, что меня ввергнут в руки Монтгомери. И это в ту самую минуту, когда я собиралась оказать своему королю услугу… очередную услугу, государь!