Изабелла Баварская - Александр Дюма

Перине весь обратился в слух.

— Герцог отобрал из своей армии десять тысяч человек на лошадях — людей самых мужественных, а лошадей самых крепких, — и тех и других приказал обильно кормить, а через неделю в ночь он, выступив во главе этого войска, покинул свой лагерь под Корбеем и взял курс на Тур. Шли всю ночь, в глубокой тишине, и только перед рассветом сделали остановку на час, чтобы задать корм лошадям, после этого снова тронулись в путь и шли пятнадцать часов подряд, соблюдая еще большую осторожность, чем ночью; с наступлением темноты вновь сделали привал, — до Тура оставалось шесть лье. Армия эта вызывала удивление у жителей тех мест, через которые она проследовала: всех поражало, что она продвигалась так стремительно и при полном молчании. Утром следующего дня, в восемь часов, герцог Бургундский, боясь, как бы, несмотря на все меры предосторожности, сторожа королевы не опередили его, окружил церковь в Мармутье и приказал Гектору де Савезу войти в нее, взяв с собой шестьдесят человек. Дюпюи, увидев войска бургундцев, которых он узнал по красным крестам, приказал королеве следовать за ним, рассчитывая вынудить ее выйти из церкви через боковую дверь, возле которой ее ожидала карета; королева наотрез отказалась. Он сделал знак двум стражникам, те попытались действовать силой. Но королева вцепилась в решетку клироса, подле которого она стояла коленопреклоненной; ухватившись обеими руками за прутья решетки, она поклялась Христом, что скорее даст себя убить, но не уйдет по доброй воле с этого места. Сопровождавшие ее принцессы и дамы метались в растерянности, моля о пощаде и взывая о помощи; де Савез, видя, что сейчас не время колебаться, осенил себя крестным знамением — да простит ему Бог за содеянное в доме Его — и выхватил шпагу, его люди сделали то же самое.

Тут Лоран Дюпюи окончательно понял, что проиграл; он выбежал через боковую дверь, вскочил на коня и галопом помчался в Тур; город был предупрежден им об опасности и укрепился, как мог.

Как только Дюпюи исчез, де Савез приблизился к королеве и почтительно приветствовал ее от имени герцога Бургундского.

— Где он сам? — спросила королева.

— У портала церкви, он ждет вас.

Королева и принцессы кинулись к входной двери, путь им преграждала живая изгородь из вооруженных людей, которые кричали: «Да здравствует королева и его высочество дофин!»

Увидев королеву, герцог Бургундский соскочил с коня и преклонил колено.

— Несравненный кузен, — сказала она, грациозно приблизившись к герцогу и подняв его с колен, — я должна вас любить, как никого в королевстве. По первому моему зову вы все бросили ради моего спасения. Заверяю вас, что никогда этого не забуду. Теперь я вижу, что вы всегда любили его величество короля, королевскую семью и королевство и высоко ценили их интересы.

С этими словами она протянула ему руку для поцелуя.

Герцог сказал в ответ несколько учтивых слов, подтвердив свою преданность королеве, и оставил де Савеза и тысячу всадников охранять ее, а сам, не мешкая, отправился с остальной частью войска в Тур, рассчитывая попасть в город прежде, чем тот оправится от изумления. Герцог не встретил никакого отпора, и в то время, как его люди пробирались низинами, он въехал в город через ворота: солдаты Дюпюи покинули их. Несчастный сам оказался в числе пленников, послужив для потомства примером того, что не должно выказывать непочтение к высоким особам, до каких бы крайностей они ни доходили.

— И что же с ним сталось? — спросил Перине.

— В полдень он был повешен, — отвечал Ювенал.

— А королева?

— Вернулась в Шартр, а оттуда переехала в Труа-ан-Шампань, где держит свой двор. Генеральные штаты Шартра — их члены все ее креатуры — объявили ее регентшей и по ее заказу изготовили печать, на одной стороне которой, поделенной на четыре части, изображены гербы Франции и Баварии, а на другой — ее портрет с надписью: «Изабелла, милостью Божьей королева, регентша Франции».

Подробности, касающиеся политики, мало интересовали Перине Леклерка, его интересовало совсем другое, о чем он не решался заговорить; наконец, после минутной паузы, увидев, что Ювенал собирается уходить, он спросил, стараясь казаться равнодушным:

— Правда ли, что с дамами, сопровождавшими королеву, стряслась какая-то беда?

— Никакой, — отвечал Ювенал.

Перине вздохнул.

— А где именно королева держит свой двор?

— В замке.

— И последний вопрос, мессир. Вы такой ученый, вы знаете латынь, греческий, географию. Прошу вас, скажите, в какую сторону я должен смотреть, чтобы увидеть Труа?

Ювенал поразмыслил, затем коснулся левой рукой головы Перине, а правой указал в пространство.

— Вот, — сказал он, — гляди-ка сюда, между колокольнями Сент-Ив и Сорбонны. Видишь луну, которая поднимается над колокольней, а чуть левее — яркую звезду?

Перине кивнул.

— Эта звезда называется Меркурий. Ну так вот, если провести от нее вертикальную линию по направлению к земле, то эта линия надвое разделит город, о котором ты меня спрашиваешь.

Перине оставил без внимания показавшееся ему невразумительным астрономическо-геометрическое объяснение молодого докладчика Государственного совета; его взгляд приковывало лишь то место в пространстве, которое находилось чуть левее колокольни Сорбонны, — то место, где дышала Шарлотта. Остальное его не занимало, в этой же точке для него был сосредоточен целый мир.

Он жестом поблагодарил Ювенала; тот важно удалился, преисполненный гордости: ведь он представил своему молодому соотечественнику доказательство истинной учености, упрекнуть же этого беспристрастного и сурового историка можно было лишь в том, как он ею пользовался; да еще в желании довести до сведения слушателя, что он, Ювенал, происходил из рода Юрсенов[22].

Перине стоял, прислонившись спиной к дереву, его глаза были устремлены на ту часть Парижа, где высился Университет, но он не замечал его, и вскоре, словно и впрямь пропоров пространство, его взгляд вперился в Труа, мысленным взором Перине проник в замок, в опочивальню Шарлотты, и комната выступила перед ним как декорация в театре, которую видит лишь один зритель. Он живо представил себе цвет обивки, мебель и среди всего этого — молоденькую грациозную блондинку, свободную в данную минуту от забот о своей королеве; от белых одежд исходит оживляющий темную комнату свет — так носят в себе и излучают свет ангелы Мартин и Данби, и эти лучи освещают мрак, который они прорезывают и в котором еще не блеснул луч солнца.

Собрав все свои душевные силы, Перине сосредоточился на этом видении, и оно стало для него реальностью: если бы его воображению предстала сейчас Шарлотта — не спокойная и задумчивая, а другая, подвергающаяся опасности, он протянул бы ей руки и бросился бы к ней, словно их разделял всего один шаг.