Роман с куклой - Татьяна Тронина

Вращая глазами, Гуляев попятился и скрылся за дверью, вероятно, очень довольный своим выступлением.

Некоторое время Эрден молчал, перекладывая папки с документами, а потом произнес негромко:

– Ну, не все у нас такие верующие. Некоторые живут во грехе – и ничего…

– Ты о чем? – вспыхнул Митя.

– Я о том, что нашему командиру не на пользу эта связь с чужой женой. Да и сам он женатый человек…

– Я и не думал, Макс, что ты такой моралист.

– Я-то что, а вот других сплетников полно…

Макс Эрден намекал на то, что Александр Васильевич Колчак, практически не таясь, жил с Анной Тимиревой, которая на девятнадцать лет была его моложе.

Анна Тимирева была женой однокашника Колчака по Морскому кадетскому корпусу. Сам Колчак тоже был женат, и жена его, Софья Федоровна, после Февральской революции была переправлена союзниками-англичанами за границу, поскольку они опасались, что та может попасть в руки немцев или большевиков. Участь жены прославленного русского адмирала в этом случае была бы очень незавидна…

Роман Колчака с Тимиревой осуждали многие. Как же так – двое известных людей, сливки российского общества, обвенчаны с другими в церкви, считают себя православными – и вдруг на глазах у всех живут во греховной связи!

Но Митя никак не мог осуждать своего командира, поскольку и в его жизни было нечто, что никак не укладывалось в рамки морали. Тот день, что он провел с Соней… Митя надеялся – этот день еще повторится. Они с Соней будут вместе. Несмотря ни на что.

Но осенью девятнадцатого года произошли следующие события. Генерал Дитерихс, опытнейший белый генерал, разбил в Тобольском сражении пятую армию красных. Дитерихс уничтожил весь правый фланг армии Тухачевского и отбросил ее за Курган.

Красные отступали в спешке, бросив большую военную добычу.

Десятого сентября казакам надлежало разгромить тыл красных, поддержав атаку Дитерихса. Но атаман Сибирского казачьего войска со странной фамилией Иванов-Ринов промедлил. Красные опомнились, сумели подвезти себе подкрепление в три дивизии и с середины октября заставили белых отступать…

Однажды, после того как Митя принес Колчаку очередную сводку с фронта, о существующем положении дел (ординарец Верховного правителя свалился с воспалением легких), тот задержал его движением руки:

– Останьтесь, поручик.

– Какие будут указания? – немедленно отозвался Митя.

– Указания? – Бледное, донельзя утомленное лицо адмирала дернулось. – Погодите… – Он потер руки, остановился над столом, на котором была разложена карта. – Вам не кажется, поручик, что большевики украли у меня победу?

– О чем вы, Александр Васильевич?

– О том, что они постепенно, шаг за шагом, разрушают мои замыслы, рвут фронт… Это какое-то потрясающее невезение! На фронте гибнут солдаты, а в тылу идет безудержная спекуляция, пир во время чумы…

Митя вдруг вспомнил, как совсем недавно слышал на площади частушку, которую распевал какой-то мальчишка: «Мундир английский, погон французский, табак японский, правитель омский…» Это о нем, о Колчаке.

О человеке, который последним усилием пытался сохранить то, что еще осталось от великой империи.

За последние несколько недель Верховный правитель похудел, подурнел, выглядел чрезвычайно утомленно. Митя видел, что тот находится в состоянии крайнего нервного напряжения. Во время разговора Колчак спазматически прерывал речь – откидывал голову назад и в таком положении застывал на несколько секунд, закрыв глаза.

Потом он снял со стены самурайский меч, подошел к пылающему камину и принялся вглядываться в сталь, отражавшую огонь. Колчак словно медитировал. Митя вдруг вспомнил – об Александре Васильевиче рассказывали, что тот увлекался самурайским учением.

Мите было и жаль его, и вместе с тем – он испытывал раздражение.

– Александр Васильевич…

– Да, поручик? – не сразу повернулся к нему Колчак. – Что вы хотели?

– Отправьте меня на фронт. Ей-богу, надоело тут, – сказал Митя просто. – Вся эта штабная возня…

Колчак дернул головой.

– Нет. Нет.

– Александр Васильевич… – твердо начал Митя, но Колчак его перебил:

– Война проиграна, но есть еще время выиграть новую, и будем верить, что в новой войне Россия возродится. Революционная демократия захлебнется в собственной грязи, или ее утопят в собственной крови. Другой будущности у нее нет! – Он как будто говорил сам с собой. – Я адмирал, но вынужден стать командующим на суше!

Он уронил меч.

Митя хотел ему помочь, но Колчак остановил его движением руки.

– Поручик, я вас не могу отпустить. Омск скоро будет взят красными. Мы едем в Иркутск, там будет новая резиденция… Правительство эвакуируется туда. Семь поездов, три из которых будут заполнены золотом – его мы когда-то отбили у красных, в Казани. Золото Российской империи. Это золото не должно достаться большевикам – это раз. Оно не должно достаться нашим союзничкам – это два…

Вечернее солнце золотом заливало сад. Уже не жгучее, как в полдень, а просто горячее, оно слегка припекало щеки, от него щекотало в носу…

Ива сидела на крыльце своего дома, подняв лицо к солнцу и закрыв глаза. Она, словно ящерка, ловила тепло и свет, испытывая странное, мучительное, ни с чем не сравнимое наслаждение.

Она не знала, что делать с этим теплом, с этим солнцем, с этим дивным летним вечером, со своей любовью к Даниилу Михайловскому. Если бы можно было законсервировать, закатать в банки это солнце и тепло – вроде вишневого компота, а потом, зимой, по глоточку отпивать от летней сладости… Но нет! Мир вокруг не поддавался человеческим рукам, он словно существовал отдельно, как картинка в телевизоре – сиди и смотри, а в действие уже никак нельзя вмешаться, нельзя исправить в нем что-то, можно сделать только одно – нажать на кнопку выключения.

И любовь вот тоже – она текла сквозь пальцы бесконечным золотым песком, но ухватить ее, стиснуть в кулаке было нельзя. Как странно, любовь была в Иве – и любовь ей не подчинялась. Она хотела забыть Даниила, выкинуть его из головы, растоптать самую память о нем – и не могла.

Было только одно средство, которое помогло бы ей овладеть красотой окружающего мира, которое усмирило бы ее тоску. Это средство – ответная любовь Даниила. Если бы Даниил Михайловский любил ее, то она, Ива, смогла бы в полной мере насладиться этим летним вечером, она вообще бы смогла все! Они вдвоем усмирили бы время и пространство, рука об руку ушли бы в вечность, стали бы бессмертными… Только разделенная любовь могла спасти Иву.