Большая судьба - Евгений Федоров
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
"Милостивый государь! Посылаю при сем в Москву косы с большей надеждой, нежели прежняя. Испытания прошедшей осенью, меры, принятые к избежанию недостатков, и частая поверка заставляют меня быть уверенным, что они выдержат все пробы, необходимые для кошения. Из 15 кос, взятых для общества, только одна, большой руки, несколько трудно отбивалась, но и ту я послал, не желая отступать от уведомления, что косы взяты без выбора. Впрочем, опыт на деле покажет ее достоинство.
Прочитав в "Земледельческом журнале" статью о кошении ржи в удельном имении Симбирской губернии, я направил также 100 кос к господину управляющему, статскому советнику Бестужеву; в виде опыта я прошу его оказать содействие к ознакомлению с ними крестьян..."
Тем временем в Петербурге произвели испытания австрийских кос и аносовских. Пригласили опытных мастеров и помещиков. Испытания повторяли много раз.
Эксперты вынуждены были записать в акте:
"Одна златоустовская коса закалена жестче шафгаузеновских и так остра, что превзошла 120 кос штирийских, выбранных из 600 таких же кос. Она выдержала в 1836 и 1837 гг. по два покоса и две ржаных жатвы..."
Кончилась распутица, отшумело половодье, на Москве зацвели сады, когда арсинский приказчик доставил Московскому обществу сельского хозяйства последнюю партию аносовских кос. Стоял теплый облачный день. На опытное поле Петровской сельскохозяйственной академии съехалось и сошлось много народу. Простых людей неохотно допускали до зрелища, но они-то живее и восторженнее всех отзывались на каждую удачу русских людей. Любо было смотреть, как ровно двигались ряды косарей, одетых в яркие кумачовые рубахи. Под их могучими взмахами покорно валами ложилась душистая влажная трава.
На луга наехал широкоплечий, с бычьей шеей купец Соловьев. Он легко выскочил из пролетки и побежал к косарям. В темно-синих широких шароварах, заправленных в лакированные сапоги, в длинной рубахе, он шел следом за работниками и удовлетворенно крякал:
- Э-эх, размашисто! Э-эх, хорошо!
Наконец, не утерпев, крикнул рослому косарю:
- А ну, милый, дай-ка мне аносовскую, вспомню старину! - Скинул купец полотняный картуз, расстегнул воротник рубахи и взял косу. - Берегись! выкрикнул, размахнулся и пошел следом за другими. Он шел прямо, не сгибаясь, красиво и плавно размахивая косовьем, и подбодрял шедших впереди косарей:
- Нажимай, нажимай, родимые, а то пятки прочь!
Купец прошел длинный загон туда и обратно, раскраснелся.
- Ну, Семен Николаевич, хватит с тебя, хватит! - кричали ему из толпы знатных гостей. - Гляди-ка, всех московских купцов ославишь на весь свет!
Купец блеснул белыми зубами.
- Честный труд - превыше всего! Из мужичья вышел и земле поклонюсь! весело откликнулся он и воткнул косовье в луговину. - Бог с вами, полудневать пора!
Косовицу прекратили, а косы отнесли в лабораторию. Ни косарей, ни простой народ не пустили к порогу, но никто не расходился, - все ждали решения. Из домика то и дело доносился зычный голос купца Соловьева:
- Не плутуй, не плутуй, родимые!..
В акт испытания пришлось занести:
"По достоинству кос, златоустовские косы г. Аносова не уступают штейермаркским косам всех штемпелей (коих более ста), кроме кос, поступающих в продажу под штемпелями "бокала" и "весов".
В рассмотренных образцах находятся косы, по доброте своей не уступающие и "бокалу" и "весам", но не имеют еще ни того наружного вида, ни склада, какой приобрели косы под означенными штемпелями от многолетнего постоянного выделывания их всегда по одному лекалу. Златоустовские косы на вид белые, и пока покупщики не привыкли к доброте белых кос, то вороненый цвет штейермаркских будет им казаться лучше, хотя от него и не зависит доброта и достоинство косы.
...При сем комиссионер общества купец Семен Николаевич Соловьев объявил, что он для содействия в распродаже кос Златоустовского завода из партии, ожидаемой в Москву, будет продавать оные из своей лавки, не требуя уплаты за комиссию. Такие же косы будут продаваемы по такой же цене (на 10 процентов ниже штирийских и венгерских) и у господина комиссионера златоустовских заводов Лошаковского в его доме на Остоженке...
Подписали: правитель дел общества Маслов, гиттенфервалтер 10-го класса Лошаковский, купеческий сын Соловьев".
Купец вышел на крыльцо, утирая пот. За ним шли с угрюмыми лицами иностранцы. Они невозмутимо уселись в экипажи, не обращая внимания на веселые выкрики из толпы.
Представители заводчика Фишера хорошо понимали, что они потерпели поражение на поле, но были уверены, что решающая борьба будет одержана в санкт-петербургских канцеляриях.
Несмотря на препятствия, которые чинил департамент горных дел, Аносов изготовлял на Арсинском заводе шестьдесят тысяч прекрасных кос в год.
Однако он знал, что это лишь капля в море, и сильно огорчался. Нервно расхаживая по своему маленькому кабинету, он думал: "Когда же наступит настоящий день и русское мастерство покажет себя во всей силе?".
Вскоре Аносова избрали почетным членом Московского общества сельского хозяйства и наградили за усовершенствование производства кос золотой медалью, но это нисколько не разогнало его тоски.
"Мне медаль, а иностранцам - Россия на расхищение! - с обидой думал он. - Не верят в силу и в таланты своего народа".
В тяжком раздумье он подошел к зеркалу. Глаза его расширились от удивления: на висках Павел Петрович заметил первый седой волос.
"Рано-то как! - взволнованно подумал он. - А впереди еще ждет очень большая работа!.."
Глава третья
ТРУД - ПРЕВЫШЕ ВСЕГО!
Дни и ночи Аносова проходили в напряженном труде и размышлениях, а его семья по-прежнему не переставала нуждаться в самом необходимом. Откуда было раздобыть денег, если Павлу Петровичу платили меньше, чем немецкому мастеру. Когда-то Эверсман получал 2100 рублей серебром жалованья, превосходную квартиру и обильные кормовые. В Златоусте русские мастеровые про него говорили: "Живет у нас в городке воевода на великом кормлении!".
Аносову в год жаловали за службу 1257 рублей 90 копеек. Но горный инженер меньше всего думал о деньгах.
Как-то Татьяна Васильевна, раздраженная вечной нуждой, вспыхнув, словно порох, сказала:
- Когда же мы будем жить без дум о завтрашнем дне? Для кого ты работаешь?
Павел Петрович укоризненно посмотрел на жену и спокойно, но твердо сказал:
- Милая моя, разве я из-за денег отдаюсь работе? Погляди, как стараются простые мастеровые. Не из-за куска хлеба и порточной рвани они отдают силы!
Татьяна Васильевна покраснела, ей стало стыдно:
- Прости, Павлушенька, погорячилась...
Он не сердился. Знал: трудно ей, очень трудно. Взял ее руки и поцеловал:
- Труженица, хлопотунья моя...
Аносов весь отдавался труду, был терпелив ко всем, но одно всю жизнь ненавидел - лентяев, прихлебателей, людей, работающих с оглядкой. Он страдал, глядя на ухищрения ленивцев.
Однажды Павел Петрович пришел домой злой, раздраженный. Сбросив фуражку, он нервно зашагал по столовой.
- Что с тобой? - обеспокоенно спросила Татьяна Васильевна. Что-нибудь случилось на прогулке?
Синим рассветом Павел Петрович уходил на прогулку. От дома начальника горного округа к заводу вела дорожка. Древний столетний дед Потап каждое утро деревянной лопатой сгребал снег в высокие валы. Приятно было пройтись по скрипучему снежку, полюбоваться сверканьем снежинок в синеющих на заре сугробах и поговорить со стариком. Неделю тому назад Потап скончался. Контора поставила на его работу крепкую, смуглую женщину с крупными чертами лица и наглыми глазами. Она до отвращения не любила труд.
- Ты только подумай, - гневно рассказывал Аносов: - Я час сидел и смотрел, что она делает. Эта ленивица придумывала всякие поводы, чтобы только не сгребать снег. Все ее помыслы были направлены только на одно как бы не сделать лишнего движения. Как это можно? Нет, милая, я так не могу! Наш человек работает, как песню поет. Легче и приятнее работать, чем так паразитствовать. Убрать, убрать ее...
Расстроенный Павел Петрович ушел на завод, и только в литейной, где все работали в полную меру, он успокоился. Приятен был вид литейщика Швецова, когда после напряженного труда он блаженно утирал со лба обильный пот и говорил размягченным голосом:
- Эх, и похлопотал всласть, - от души, от сердца!..
В других цехах было иное: мастера работали по-разному, выполняя "уроки". Русские работали во всю силу, а для иноземцев нормы были занижены.
Раньше Аносов проходил мимо несправедливости, стиснув зубы. Став начальником, он ото всех требовал добросовестной работы.
Павел Петрович долго сидел над урочным положением, проверял его в цехах, и, наконец, оно вошло в силу.
Русские мастера ковали по девять-десять саперных клинков в смену, а норма в "урок" составляла восемь клинков. Труд спорился в их крепких руках! Золингенцы отставали от русских.
