Сборник рассказов - Р. Лафферти

— Что пошло не так, болван? Что случилось с трансформациями? Какие трудности в настоящий момент? Объясни. Милое копье, не правда ли?

— Милое копье, Папа Гарамаск, но оно вне правил. Трудности… скорее, катастрофа. В течение ста эквивалентных лет ни один оганта не обратился в рогха без специального стимула. Мы рождаемся как оганта и проживаем наши жизни как оганта, не способные поддерживать высокий уровень цивилизации рогха. Мы потеряли нашу взрослую форму и пытаемся обрести ее снова.

— Каким образом, Чаво? Что требовалось убийце Элина для этого? Как оганта Окрас стал рогха Треораем? Какой специальный стимул он использовал?

— Поедание затылочной части мозга рогха способствует трансформации оганта в рогха, если оба сильны и дееспособны. Мы рассчитали, что там достаточно мозга, чтобы трансформировать четырех оганта. Еще мы обнаружили (точнее, это обнаружил Окрас в процессе превращения в Треорая), что поедание затылочной части мозга некоторых достаточно развитых людей Мира тоже способствует трансформации — таких людей, кто сумеет продержаться на горной охоте до четвертой твари.

— Лежи тихо, болван! Я же проткну тебя насквозь. Что будет дальше с Треораем, который был Окрасом, убившим Элина?

— То же, что случится с Чаво, убийцей Папы Гарамаска. Время Треорая истекло, как истечет мое через аналогичный промежуток времени. У Треорая было два эквивалентных года, чтобы расти в мудрости как рогха. На этой самой неделе (он не будет знать точного времени) на него нападут и убьют, и его затылочный мозг будет съеден.

— Мертвец Элин посоветовал мне внимательно следить за своим затылком, — задумчиво проговорил Гарамаск. — Однако Окрас-Треорай не умрет так просто. Закончив здесь, я спущусь и арестую парня за убийство, как того требует закон.

— И вместо одного рогха будет четверо, — продолжал Чаво, как будто не слыша Гарамаска. — По этой схеме мы восстановим численность рогха и сократим время ожидания. Когда рогха станет достаточно, они, используя свою мудрость, сумеют разобраться, почему трансформации дали сбой, и найдут менее абсурдный способ поддерживать свою численность. И ты тоже, Папа Гарамаск, сделаешь благое дело, умерев сегодня на закате. В результате твоей смерти возникнут четыре новых рогха.

— Ты сам нарушаешь кодекс, Чаво. Умирающий или только что умерший, я принесу тебе благо. Тебе одному? Или четверым таким, как ты? Я слышу, как три твоих компаньона поднимаются по веревке прямо сейчас. И ты уверен, что получишь меня свеженьким? Удержит ли веревка троих, как ты думаешь, Чаво?

— Удержит. Папа Гарамаск, ты же не нарушил еще и кодекс веревки?

— Лежи тихо, болван. Называй это как хочешь. Ага, они приближаются, но я не буду резать веревку еще раз. Остаюсь на своей ставке. Веревка трещит, Чаво, пока немного, а первый из них уже так близок к вершине! Веревка трещит сильнее! Она рвется! Она лопнула! Они упали, Чаво!

Оганта шумно всхлипывал на земле, оплакивая смерть друзей, а абсолютная неуместность грохочущей записи создавала атмосферу панихиды, соответствующую случаю. Гарамаск зло рассмеялся и убрал копье с груди Чаво. Он отвязал наколенный кинжал и вернул его на законное место. Потом посмотрел на оганта.

— Вставай, Чаво. Как же зовут четвертую жертву?

— Это ты, скальная обезьяна, Папа Гарамаск, ибо люди Мира кажутся нам смешными, поэтому мы вас так называем. А может, это я, человек-лягушка, если убью тебя здесь и сейчас, съем твой мозг и исполню лягушачий прыжок. Мы бьемся, Папа Гарамаск, и я съедаю твой мозг! Слушай запись моего боевого гимна. Тебе не выключить его! Разве не здорово он орет?

— Чертовы вечные подростки! — проревел Гарамаск, когда они сошлись в бою не на жизнь, а на смерть. — Неприязнь между нами с самого сотворения мира! Я раздавлю тебя! Задушу струной с твоего хитура.

— Папа Гарамаск, ты врешь насчет размера лягушек. Я стану очень большой лягушкой здесь. Очень скоро.

Они дрались на закате дня на вершине скалы высоко в небе, скрипя зубами и рассекая воздух лезвиями в эсхатологической ярости. Один из них будет мертв, когда погаснут последние лучи солнца.

Перевод Сергея Гонтарева

«Первая Междугородняя»

— В 1907 году я достиг совершеннолетия и получил доступ к приличному по размеру наследству, — начал рассказ старик. — Мне хватило ума понять, что я мало что смыслю в инвестициях. Поэтому я обратился к хорошо осведомленным людям за советом, куда вложить наследство.

Я поговорил с банкирами, скотоводами и новыми нефтепромышленниками. Эти парни не промах. Они смотрели в будущее, и все их мысли и чаяния были о приумножении капитала. В тот год образовалось наше государство, и над новой страной витал дух процветания, в которое я и желал вложить родовые деньги.

В конце концов я сузил инвестиционный выбор до двух компаний с примерно одинаковыми, как мне тогда казалось, перспективами, хотя сегодня такое сравнение способно вызвать только улыбку. Первой из них была акционерная компания некоего Харви Гудрича, связанная с торговлей каучуком, поэтому, учитывая рост популярности новомодного автомобиля, было логично предположить, что резина станет товаром будущего. Второй из них была транспортная компания, планировавшая проложить железную дорогу между небольшими городками Кифер и Моундс. Также она намеревалась (в перспективе) построить ветки на Гленпул, Биксби, Кельвиль, Слик, Бристоу, Беггз и даже в Окмулги и Сапульпу. В тот момент казалось, что у этих небольших междугородних линий может быть большое будущее. Междугородка уже функционировала между Тулсой и Сэнд-Спринг, и еще одна ветка строилась между Тулсой и Сапульпой. Всего по стране действовало более тысячи этих маленьких троллейных железных дорог, и вдумчивые люди верили, что когда-нибудь все это разрастется до масштабов общенациональной сети и, возможно, станет главной транспортной системой.

Но в тот год старик Чарльз Арчер был еще юношей. Он выслушал Джо Элайза, банкира из маленького, но быстро растущего, городка:

— Задали вы мне загадку, молодой человек, — сказал Элайз. — Мы прикупили бумаги обеих компаний, рассчитывая получить от каждой курочки по яичку. Я начинаю думать, что мы ошиблись. Перспективы этих компаний — это два варианта будущего, и только один из них будет иметь место. После открытия в нашей стране новых месторождений нефти может казаться, что следует отдать предпочтение резине, которая завязана на автомобиль, который завязан на топливо, производимое из нефти. Но не обязательно. Я уверен, что основное предназначение нефти — снабжение новых заводов энергией, поэтому я думаю, что резина уже переоценена в части ее промышленного применения. А кроме того будет новая транспортная система. Между лошадью и магистральными железными дорогами грандиозный разрыв. Я абсолютно уверен, что от лошади откажутся, как от главного способа транспортировки. Мы больше не выдаем кредитов ни производителям карет и телег, ни изготовителям упряжи. А в автомобиль я не верю. Он разрушает что-то во мне. Междугородка придет в маленькие городки и так разрежет магистральные железные дороги, что оставит не более полудюжины протяженных линий в Америке. Юноша, я бы с полной уверенностью вложил деньги в междугородку.