Обратная сторона времени - Евгений Гуляковский

Однако новый комендант оказался слишком быстрым. Он успел вскочить и, словно угорь, выскользнув из протянутых к нему рук, нанес несколько молниеносных ударов по болевым точкам нападавших. После чего вокруг скамейки началась настоящая свалка, поскольку все остальные колонисты, воодушевленные обещанным разделом всего имущества, тоже бросились на Алексея.

Не прошло и пары минут, как он вместе с Копыловым и двумя своими сторонниками был скручен и поставлен в связанном виде перед Ривазовым.

После чего, по команде оного, был «сопровожден» к своему коттеджу для снятия охранных ловушек, открывания замков и справедливого раздела имевшегося там имущества. Что делать с Алексеем после этого, Ривазов пока не решил. Но чувствовалось, что ему не терпится избавиться от всех возможных противников одним махом.

Однако войти в коттедж, где находилось такое желанное и, как полагал Ривазов, никем не охраняемое оружие, им не удалось. Совершенно неожиданно из окна этого совершенно пустого здания хлопнул гулкий выстрел, и пуля выбила облачко пыли у самых ног Ривазова.

— Еще шаг, и я начну стрелять на поражение! — раздался из коттеджа звонкий женский голос, подкрепленный вторым выстрелом, выбившим из рук Мирошкина рогатину.

— Отпустите арестованных!

В ответ на это требование разъяренный Ривазов приказал окружить дом и забросать его факелами. Казалось, всегдашнее благоразумие изменило ему. Он не желал подчиняться какой-то бабе, неизвестно откуда взявшейся, пусть даже вооруженной карабином и только что показавшей, что она неплохо умеет с ним обращаться. Слишком близким казалось осуществление всех его заветных желаний.

Возможно, причиной не слишком разумного решения Ривазова было воспоминание о беспрерывно преследовавших его неудачах, о бесчисленных отрубленных куриных головах, о публичной унизительной порке… Впервые он вознамерился получить компенсацию за все свои невзгоды и теперь не собирался так просто расставаться с заветной мечтой.

Главным связующим центром в сколоченной им группе единомышленников, кроме самого Ривазова, был кузнец Игнатенко. Он выделялся среди всех остальных необыкновенной силой и все возникавшие споры моментально пресекал своими пудовыми кулаками. Теперь, однако, он придвинулся к самому Ривазову и спросил:

— Ты в своем уме, Юрий? Там все наши запасы! Ты что, собираешься их спалить?

— Они не наши!

— Наши, не наши, пока нам всем оттуда регулярно раздают пайки, я этот дом жечь не позволю! — Остальные одобрительно зашумели, и Ривазов, сразу же осознав, что остался в меньшинстве, пошел на попятную.

— Да ладно, ребята, я только попугать хотел. Пленников я этой бабе не собираюсь отдавать, вот и хотел припугнуть.

— А отпустить их все же придется, — подтвердил Силантий. — Карабин далеко достает, и стрелок там неплохой, несмотря что девка.

— В этом он прав, — спокойно заметил Алексей. — Развяжите мне руки, и забудем о том, что произошло. Неизвестно, сколько придется нам жить вместе, не стоит перегрызать друг другу глотки с самого начала.

— Щас! Дождешься! — крикнул Ривазов, стараясь увести пленников с линии огня и спрятаться вместе с ними за спинами других колонистов.

Выдернув из рук Ривазова конец веревки, связывавшей пленников, Силантий без лишних слов, не обращая внимания на громкие протесты своего дружка, развязал узел и назидательно заметил:

— Я за тебя голосовать обещался, а не голову под пули подставлять.

После этого инцидента, закончившегося освобождением пленников, мир в колонии был восстановлен. Однако перемирие продолжалось недолго. Уже на следующую ночь Ривазов предпринял попытку пробраться в комендантский коттедж, и только благодаря исправно работавшим охранным системам Алексею удалось отбить это нападение без кровопролития.

Стало совершенно ясно, что теперь им всем шестерым, включая запертого в подвале Митрохина, придется жить в постоянной осаде и нести ночные дежурства у мониторов. Долго это неустойчивое положение не могло продолжаться. Необходимо было каким-то образом восстановить в колонии нормальную жизнь, вот только Алексей не представлял, как это можно сделать, не возвращаясь к полицейскому режиму, установленному первым комендантом колонии.

Митрохин привычными шагами мерил свою новую камеру, на первый взгляд казавшуюся такой непрочной. Здесь не было сидевшей за дверью наружной охраны, не было автоматических устройств постоянного слежения. Тех самых, что располагались во всех остальных местах коттеджа. Но кто же в здравом уме станет отслеживать бывшую продовольственную кладовку? Не было на нем даже наручников.

Его арестовали дилетанты, и с этим позором он не мог примириться, не мог простить себе допущенных оплошностей, приведших к аресту.

Откуда, спрашивается, у его безоружного противника в решительный момент схватки под рукой оказался парализатор? Он почти догадался — откуда и постарался подальше отогнать эту мысль.

Сейчас требовалось нечто иное. Прежде всего он должен вернуть себе свободу, а месть и все прочее, это придет потом, само собой. Он был невысокого мнения о людях и ждал от них только самого худшего. Всю жизнь его сопровождало предательство.

Союз, основанный на дележе добычи, не мог быть прочным, — он прекрасно это понимал. Но предательство женщины, которую он воспитал, которой дал все, оказалось для него тяжелым ударом.

Тем хуже для нее, тем безжалостней будет расплата, когда придет срок. Усилием воли он отогнал эти, мешавшие сосредоточиться на главном, мысли. Прежде всего — свобода. Итак, что мы имеем? Необорудованная камера. Нет даже параши. Следовательно, его будут выводить отсюда в туалет, а для того, чтобы передать ему пищу, придется открыть дверь. Они его явно недооценивали или не знали до конца, с кем имеют дело.

Когда дверь приоткрылась, оставаясь зафиксированной накидной цепочкой, в образовавшуюся щель Копылов попытался просунуть котелок с ужином. Однако его никто не взял. Несколько удивленный, но не встревоженный этим обстоятельством, Копылов окликнул заключенного и, не получив ответа, сняв цепочку, приоткрыл дверь пошире.

Митрохин неподвижно лежал на железном полу, спиной к нему, и не подавал признаков жизни.

Митрохин не ожидал, что этот идиот, бывший комендант, купится на такую простую уловку, и проделал весь этот фортель скорей для проверки обстановки. Но Копылов распахнул дверь и вошел в камеру с занятыми котелком руками. За его спиной в коридоре никого не было видно. Да в этом и не было особой необходимости. Наружные сигнальные системы делали побег отсюда намного сложней, чем из обычной тюрьмы, и Митрохин догадывался об этом обстоятельстве, иначе его бы здесь не было уже в первую ночь. Теперь же он дождался, пока Копылов поставил котелок на стул и нагнулся к нему.

Лишь тогда железная рука Митрохина схватила журналиста за горло и одним движением уложила его тощее тело на холодный железный пол. А затем Митрохин зашептал ему в самое ухо, едва шевеля губами, с таким расчетом, чтобы чуткие микрофоны, возможно, спрятанные в стены, не могли уловить ни звука. Здесь не было даже этих микрофонов, но Митрохин всегда предпочитал оставлять резерв безопасности в своих действиях.

— Ночью. Сегодня. Когда все уснут. Ты отключишь сигнальные системы и придешь снова.

— Нет!

— Ты придешь. Ты помнишь порку на площади? Тогда я пощадил тебя. Но если ты ослушаешься, ты умрешь. Ты будешь умирать долго и очень болезненно.

— Отсюда невозможно бежать! Поселок просматривается, каждый коттедж…

— Я знаю. Это не твое дело. Твое дело вывести меня из камеры. Ты все понял?

Рука чуть сильнее сжалась на его горле, так что в ответ Копылов мог только энергично закивать.

Митрохин лежал на матрасе, в углу своей железной шестиметровой каморки, совершенно неподвижно. Он ждал, как затаившийся в засаде зверь. Ночь ползла медленно, невыносимо медленно, и мысли по кругу возвращались к одному и тому же.

Главное — выйти. Потом он убьет их всех. Первым будет этот подлый трус и предатель Копылов. Потом, завладев оружием, он проберется в комнату нового коменданта, отправившего его в этот мир. Он не будет убивать его сразу. Этот человек не заслуживает быстрой смерти. Два хороших удара в почки — это все, что потребуется, здесь нет аппаратуры для диализа, и нет настоящих врачей…

Потом он поговорит с ней… Представить смерть Жанны ему почему-то не удавалось. Вместо этого он видел ее обнаженной, стоящей перед ним на коленях и умоляющей о пощаде…

Время от времени поток сладостных мыслей прерывался сомнением. Что, если Копылов не придет? Митрохин тут же успокаивал себя: «У меня сколько угодно времени. Не сегодня, так завтра я прижму его снова… Но он придет сегодня. Еще есть время, много времени…»

Узник не знал о том, что времени у него уже не осталось. Его «освободитель» крался по коридору к его камере с заряженным картечью дробовиком в руках и бормотал сквозь зубы: