Червь - Антон Лагутин

Но добрые поступки не смогли уберечь его от тяжёлой болезни. Он перестал ходить. Перестал видеть, перестал слышать. Тело его побелело, лицо посинело. От приёмов пищи он отказывался, а если у него и получалось что-то съесть — это тут же выходило наружу в виде жёлто-зелёной желчи.

Дед свихнулся от горя. Он ничего не мог поделать, лишь отдаться безумия, подтолкнувшее его на отчаянный поступок.

Первого кого он убил — мужчина, который, как ему показалось, мог исцелять раны. Старик его долго упрашивал помочь его ребёнку, но тот отказался, сказав, что ничего не умеет. А если бы и умел, то его давно бы забрали “Кровокожи”. Хочет он, не хочет, может он, не может — старику было плевать. У него была своя правда, в которую он верил, и, если он внушил себе, что тот умеет — значит он умеет.

Искусный алхимик, зельевар, мудрец, что мог спасти скот от чумы, ничего лучше не придумал, как напоить свою первую жертву и заманить к себе домой. Но ничего не получилось. Мужчина ничего не смог. Он и крутил руками, и стоял рядом, и дышал на сына — всё в пустую. И тогда у старика родилась идея.

Затащив бедолагу в сарай, дед вскрыл ему вены и наполнил сосуды свежей кровью. Густой багровый напиток был влит бедному ребёнку в горло до последней капли. Результат превзошёл все ожидания. Бледность прошла, синее лицо окрасилось бодрым румянцем. Радость продлилась не долго. Прошёл месяц и всё повторилась.

Следующей жертвой стала женщина. Когда дед вошёл во вкус, он быстро перешёл на детей, которых отмечали “Кровокожи”.

После того как количество жертв перевалило за двадцать, болезнь сына мутировала. Тело покрылось гниющими ранами, по краям которых образовались гнойные пузыри. Комната пропиталась болезненным едким запахом, от которого не просто слезились глаза, а содержимое желудка просилось пулей наружу. Ежедневно дед делал перевязки, но спустя неделю ему приходилось пеленать тело целиком, начиная от пяток и заканчивая макушкой.

Сын перестал говорить. Перестал стонать и плакать. Тот страх, что видел дед в пожелтевших глазах своего ребёнка, улетучился, сменившись кровавой паутиной ярости. Сказать стоп дед уже не мог. Вера в излечение, вера в то, что рано или поздно он найдёт того, чья кровь исцелит его сына, поглотила его целиком, не оставив ни единого шансу рациональному мышлению. И всё бы ничего, — пей кровь и спи спокойно в комнате, истощая вонь, — если бы не один раковой случай.

Вернувшись домой, старик не застал сына в его комнате. И на кухне не нашёл. И в погребе его тоже не было. Старика охватил страх, в голове понеслись тревожные мысли, от которых он чуть не сошёл сума, хотя он и так уже был в край поехавшим. Но не суть.

Мысли, что его сынишка сгинул, или его нашли местные, что рыскали в поисках пропавших людей, в один миг отхлынули, сменившись сладостным облегчением. Зайдя в сарай, дед увидел своего выродка за каннибализмом.

Это пиздец, чем дальше мне приходится ковыряться в углах его разума, тем сильнее мне хочется блевануть. Мне хочется поджечь себя, поджечь этот дом. Сжечь дотла сарай! Но самое интересное впереди…

Обглодав до кости ногу очередной жертвы (к тому моменту жертва была уже мертва), сын взглянул на отца. И не просто кинул пустой взгляд. Нет! Наоборот! В его взгляде старик увидел понимание. Он увидел разум, терзаемый болью. Боль от не понимая того, что он в данный момент совершает. Но всё это меркло в сравнение с тем, что старик сумел разглядеть в бедных глазах ребёнка надежду на нормальное сосуществование в обществе, среди таких же молодых людей. Старик сразу же представил, как сын заводит друзей, находит девушку, заводит детей. Но не всё сразу. Действовать нужно поэтапно.

Оставлять сына дома больше нельзя. Он уже не просто мог уйти, он мог смело отправиться на охоту, уйти в город, и тогда пизда наступит всем. Ебанут не только сынишку, но и дедулю рядышком уложат на брусчатку и пустят десяток коров, копытами кости пересчитать.

Сына нужно спрятать. И продолжить кормить человеченкой до полного выздоровления — решил для себя дед.

И вот сейчас, выбираясь из воспоминаний старика, я понимаю, что сын его жив! Да-да, жив-здоров! Дед до сегодняшнего дня кормил его, и тот ждёт, когда папа вернётся с новой порцией лакомства.

Ну, это уже ни в какие рамки не лезет. Судя по воспоминаниям, пердун нашёл глубокую пещеру в километрах десяти от дома. Там и ждём меня сын, с тушками птиц, нафаршированные человечиной. Иначе, (а случаи были), сынок кинется на отца, несмотря ни на какую родственную связь.

Мне, конечно, уже влом куда-то наебенивать, рыскать по лесам в поисках отпрыска, но я должен поставить конец этой “династии” лично. Убью сыночка, дабы он не наделал делов без присмотра, а потом вернусь и отдамся в руки правосудия.

Но вначале нужно подготовиться. Всё максимально тривиально, можно делать в повседневной жизни — хоть каждый день — напихаю в птиц человечину и вернусь к сыну, а когда тот приступит к трапезе, уебу дрыном по голове, или запыряю ножом, благо он у меня есть.

Взяв три птичьи тушки, я возвращаюсь в сарай.

Осмотрев тело патлатого, думаю, что его нужно перевернуть обратно, на живот. Его тело хоть и тощее, но мускулистое, крепкое. И даже не знаю, к чему подступиться. Что там любит сынок? Ага, нашёл!

Взяв нож, я отрезаю обе ягодицы. Мясо жилистое, жёсткое, но лучше мне не найти. Нарезаю маленькими ломтика и запихиваю их в вороньи тушку. Вставляю кусочек в клюв и пропихиваю в глотку на всю длину пальца. Беру еще кусок мяса и всё повторяю. Пихаю до тех пор, пока не округлился животик у бедной птички. Тушка холодная, окоченевшая, но выглядит живо, особенно красиво выделяются на фоне пустых глазниц чистые перья, переливающиеся в лучах солнца радужным нефтяным пятном.

Заканчивая набивать третью тушку, я обратил внимание на манящий меня своим блеском объект, валяющийся в углу тесного сарая. Это была маска.

Ну и чего ты хочешь от меня? Зачем заставила обратить на тебя внимание? Как же она меня бесит!