Убегающий от любви (сборник) - Юрий Поляков

Эдуард Викторович брезгливо ковырял вилкой в тарелке: с недавних пор он стал вегетарианцем и ел исключительно овощи, выращенные в маленькой ферме на краю парка, причем на экологически безупречных удобрениях. Забота о здоровье превратилась у него в ежедневный изматывающий труд. По утрам он бегал по парку, а потом изнурял себя амосовскими упражнениями. За ужином выпивал только бокал выдержанного бордо, очищающего, как его уверяли, кровь. Он даже бросил курить, лишь изредка позволяя себе послеобеденную сигару. Единственное, в чем муж не знал меры, так это в выполнении супружеских обязанностей.

«Каждую ночь? — восхищалась Нинка. — Ну, он у тебя гиперсекс! Даже мой Рустам Кобелинзаде на такое не способен. Счастливая ты баба!»

«А разве в этом счастье, Нин?»

«Не нравишься ты мне, подруга!»

«Я сама себе не нравлюсь…»

«Ты должна ему срочно изменить!»

«Зачем?»

«Как зачем? Измена — от какого слова?»

«Изменять».

«Дура! От слова — “изменяться”. Женщина после этого меняется. Моя парикмахерша просто извелась, потом переспала с массажистом и теперь снова мужа любит, как на первом году службы!»

Эдуард Викторович допил чай из тибетских трав, снова внимательно посмотрел на портрет, установленный на каминной полке, и сказал:

— Иди в спальню, Ли! Я скоро приду. Мне нужно посмотреть договора.

— Хорошо. Я буду ждать… Мы куда-нибудь поедем в этом году?

— Я не знаю. В порту неважные дела. А ты поезжай!

— Может быть, я дождусь, когда ты освободишься?

— Боюсь, не скоро. Поезжай с Ниной и Рустамом.

— Ладно, поеду…

— Только помни, что мы обещали друг другу!

И он снова посмотрел на портрет.

Еще бы не помнить!

Любовниками они были почти два года. Эдуард Викторович купил ей квартиру в новом фешенебельном квартале на Зоологической улице и розовый джипик. Он навещал ее два раза в неделю: прибывал часов в семь и убывал ровно в одиннадцать. Возвращаясь из командировки, он обычно заезжал прямо из аэропорта и оставался на ночь. Иногда, очень редко, Эдуард Викторович брал ее с собой в деловые поездки. У него был свой самолет. Когда они приземлялись в пункте назначения, он непременно звонил жене, сообщая: «Сели. Всё в порядке!» — и строго смотрел Лидии Николаевне в глаза. Она в ответ понимающе улыбалась.

Однажды после долгих просьб он взял ее с собой в Северомысск. Порт всегда представлялся ей шумной толчеей загорелых докеров среди огромных бочек и ящиков, обвитых просмоленными канатами. Но она увидела бескрайний причал, заставленный разноцветными, как детские кубики, контейнерами, — их переносили портовые краны, напоминавшие чудовищных размеров лабораторные манипуляторы. Людей почти не было, а грузовые суда смахивали на современные кварталы, прибитые океаном к причалу. Сам же городок, прилегавший к порту, являл печальное зрелище и напоминал ее родной Степногорск: почерневшие длинные бараки, облупившиеся блочные пятиэтажки, лобастая голова Ленина на замусоренной центральной площади и плохо одетые жители, провожавшие кавалькаду начальственных автомобилей хмурыми взглядами.

По возвращении в Москву Лидия Николаевна затосковала. Нет, речь не о сладко изматывающей сердечной тоске, когда каждый час, проведенный без милого, кажется бессмысленно потерянным. Так было у нее с Ласкиным. Она даже могла расплакаться, если назначенная заранее встреча с Севой срывалась или откладывалась. Теперь же Лидия Николаевна страдала от другого: с некоторых пор она стала ощущать себя всего лишь обязательным пунктом плотного делового расписания Эдуарда Викторовича. А чувствовать себя частью, пусть и очень важной, чужого жизненного распорядка — горько и унизительно.

Заметив ее упадочное настроение, любовник посоветовал вернуться в театр и дал живой легенде денег на «Чайку». Спектакль вышел грандиозный и безумно дорогой. Сцена представляла собой бассейн, заполненный водой, где плавали надувные лодки в форме огромных чаек. У каждого персонажа имелась своя лодка: и у Аркадиной, и у Треплева, и у Тригорина, и у всех остальных. Только у Нины Заречной, которую играла Лида, лодки не было, и она весь спектакль прыгала с одного плавсредства на другое. В этом-то и заключался, как говорится, главный художественный цимес. Щедро проплаченные критики взорвались вулканом восторгов. После третьего спектакля Лида отказалась от роли.

— Почему? — удивился Эдуард Викторович. — Всем так нравится!

— Я — чайка? Нет, не то… — усмехнулась она.

Однажды он заночевал у нее после командировки, а когда утром зашел на кухню, Лида смотрела в окно.

— Что-нибудь интересное?

— Нет, все как обычно. Время содержанок.

— О чем ты, Ли?

— О том, что вижу. Раньше всех уезжают чиновники — в восемь. Потом — бизнесмены, около девяти. А сейчас двенадцать — час содержанок…

Эдуард Викторович выглянул в окно — и действительно: на широком дворе садились в машины, дружески приветствуя друг друга, сразу несколько молодых, длинноногих, дорого одетых девиц.

— Ты тоже обычно выходишь в двенадцать?

— Нет. Не хочется чувствовать себя содержанкой.

— Никогда больше не произноси этого слова! Никогда. Ты не содержанка. Ты женщина, которую я люблю…

— Конечно! Я женщина, которую ты любишь и содержишь…

— Не надо так! Поверь, я очень хочу на тебе жениться. Но я не могу!

— Я тебя никогда об этом не просила.

— А почему ты не просишь?

— Во-первых, потому, что проситься замуж нелепо. Просятся собаки на двор…

— А во-вторых?

— А во-вторых, у тебя жена, дети. И я не собираюсь ломать твою жизнь.

— Что же ты собираешься?

— Собираюсь быть с тобой, пока нам хорошо вместе.

— А если тебе станет со мной плохо?

— Но ведь ты тоже уйдешь, когда тебе станет со мной плохо!

— Мне никогда не станет с тобой плохо! Запомни это как следует!

— Ну что ж, значит, я всегда буду твоей любовницей, а твоя жена будет твоей женой.

— Да, моя жена всегда будет моей женой! Я поклялся.

— Ты? Поклялся?! Это на тебя не похоже…

— Ты просто плохо меня знаешь.

— На чем же ты поклялся? На Библии или на контрольном пакете акций?

«Фу, как нехорошо!» — возмутилась Дама.

«Давай, Зольникова, дожимай!» — похвалила Оторва.

— Остроумно! — после долгого молчания проговорил Эдуард Викторович. — Я поклялся здоровьем детей.

— Зачем?

— Я не могу тебе объяснить. Оля сделала для меня очень много. Она родила мне троих детей. А потом, после операции…

— Она болела?

— Да, очень сильно. После операции она сама предложила, чтобы я себе кого-нибудь нашел.

— И ты нашел себе Ли?

— Не сразу. Оля меня любит и хочет, чтобы я не испытывал никаких… проблем.

— Ого! Значит, я не простая любовница…

— В каком смысле?

— Я разрешенная любовница. У тебя замечательная жена. Я восхищена! Это же настоящее агапэ!

— Какое еще агапэ?

— Греки называли так жертвенную любовь.

— Откуда ты знаешь?

— В училище нам читали античную литературу. Я запомнила.

— Значит, с Ласкиным у тебя было агапэ?

— Нет, иначе я бы его не бросила — жалким и распадающимся… Дети здоровы?

— Что? Да, конечно…

— Ну и слава богу! Она знает обо мне?

— Знает. Она видела тебя на сцене.

— Значит, как в анекдоте? Наша — лучше всех…

— Ли, зачем ты так?

— Я не Ли. Меня зовут Лидия. Запомни!

После этого объяснения Эдуард Викторович не показывался у нее две недели. И не звонил. Нинка, узнав от подруги про ссору, посерьезнела и сказала очень значительно:

— А ведь ты его подсекла, кальмара этого! Теперь главное, чтобы не сорвался!

Нинка постоянно ездила на рыбалку с Рустамом и вся была в древнем искусстве ужения.

— Не хочу я за него замуж! — совершенно искренне воскликнула Лида. — Я его не люблю…

— А любовь-то тут при чем? Он должен на тебе жениться… Ты женщина или надувная кукла? А женщин мужики видят в нас только в тот момент, когда надевают кольцо на палец! До этого мы для них всего лишь более или менее удачная комбинация первичных и вторичных половых признаков. Поняла, Зольникова?

— Что я должна понять?

— Рожай от него — вот что! Чем богаче мужик, тем больше у него должно быть детей. Для справедливости!

— Ни за что!

Благонамеренная Дама без устали твердила, что Лида не имеет права разрушать чужую семью и уводить мужа у жены и отца у троих детей.

«Ты должна с ним расстаться!» — требовала она.

Но Оторва тоже времени зря не теряла: «Зольникова, не будь дурой!»

Эдуард Викторович появился через две недели и подарил Лиде старинное кольцо с изумрудом. И все пошло вроде бы по-старому. Но это только на первый взгляд. Дама убеждала, что нужно или уйти от него, или смириться с жизнью на обочине чужого семейного счастья. Она посоветовала Лиде вызубрить все домашние праздники любовника и даже заставляла покупать подарки его жене и детям к дням рождения и именинам. Тем временем Оторва вела строжайший учет каждой неловкости или небрежности Эдуарда Викторовича, будь то чересчур нежный разговор с женой по телефону в ее, Лидином, присутствии или два выходных дня, проведенных им в семье. (По молчаливому уговору суббота принадлежала любовнице, а воскресенье — супруге.) Оторва научила Лиду изображать в постели страстное исступление с последующим тихим отчаянием: вот, мол, ты сейчас уедешь к ней, а я, а я, а я…