На одном дыхании! - Татьяна Устинова

Хорошо, что он умер, и вместе с ним умерло все то прошлое, которое не настоящее. И она сама придумала себе настоящее прошлое, и никто не смеет сомневаться в том, что оно самое настоящее!

В сумерках – осенью темнеет рано – она свернула с Минской трассы, немножко попрыгала по ухабам, остановилась возле белого домика с красной черепичной крышей и печной трубой с флюгером. Этим флюгером она особенно гордилась!

Сухонький старичок-сосед вышел на свет фар и шум двигателя, увидел Марину и закивал приветливо.

– Вера Васильевна! – закричал он, когда Марина опустила стекло. – С приездом благополучненьким вас! Ключики сейчас поднесу!

Уверяя Марину, что дом присмотрел «наилучшим образом», старичок отомкнул ворота, распахнул створки и, повторяя, чтоб «Вера Васильевна» ни о чем не беспокоилась, кое-как взобрался на крылечко, открыл дверь и зажег свет.

Марина глубоко и с удовольствием вдохнула. Воздух здесь был холодный и крепкий, настоянный на смоленских яблоках, жухлой траве и речной воде.

В доме было тепло и хорошо пахло чистотой и деревом. Марина втащила свою сумку и пакет с проклятой картошкой, которая, ясное дело, раскатилась по всему багажнику, и она не стала собирать, взяла, что осталось, да и дело с концом!..

Выдав соседу «на угощение», она заперла за ним дверь, первым делом растрепала ненавистную колбаску на голове и пошла из комнаты в комнату, везде зажигая свет.

Ну вот и все. Теперь она «в домике». Здесь ее никто не достанет.

Полы поскрипывали, и дом оживал, узнавая хозяйку. Это было ее убежище, ее потайной замок, и для всех здесь она была никакой не Мариной Нескоровой, а Верой Васильевной Савушкиной. Именно по старухиному паспорту Марина когда-то покупала здесь участок, и местным бобрам и бобрикам даже в голову не пришло, что Марина, даже с колбаской на голове, не может быть тридцать пятого года рождения!.. А уж фотографию-то вообще никто не смотрел никогда!

Подумав про Веру, Марина судорожно вздохнула, сжала и отпустила руки… И нечего вздыхать! Ты не на сцене. Ты прекрасно понимаешь, что по-другому было нельзя! Никак нельзя.

Тут ее затрясло так сильно, что отчетливо клацнули друг о друга зубы.

– Нет, – громко сказала Марина, – нет! Прекрати сейчас же! Ты, проклятая тварь!

Но проклятая трясущаяся тварь уже выползла наружу, вся в липкой вонючей зеленой слизи, от которой Марину затрясло еще больше. Тварь нагло скалила неровные зубы и сучила бородавчатыми лапами, вызывая у нее новые приступы неудержимой тошноты.

– Я знаю, что надо делать! – сказала Марина твари. – Я знаю, чего ты боишься!

И она кинулась к сумке, трясущимися от ненависти и страха руками кое-как расстегнула «молнию» – там в вещах у нее была зарыта бутылка виски, единственное спасение, – и накинулась на плоский сверток. Старухин пирог, поняла Марина. Ватрушечка.

Сверху он уже остыл, но снизу был еще теплый, заботливо укутанный в чистую белую салфетку с вышитым краем.

Марина тоненько, по-заячьи закричала, выхватила сверток и изо всех сил швырнула его в стену.

– Отстань от меня!

– Да не дело ты задумала, говорю тебе! Поедем отсюда, а, Варь? Ну Ва-арь! Ну поедем отсюда!

Он шел за Варей, скулил и лишал ее последних остатков так называемого мужества.

Господи, какое там у нее мужество! Прав отец, мерехлюндии сплошные!

Огромный серый старый московский дом нависал над ней, как великан над букашкой. Еще одно движение, она войдет в его тень – и великан заметит ее и раздавит. Стараясь не слушать бухтения Вадима, Варя задрала голову и посмотрела. Говорят, когда-то башни строили заключенные, и все эти кирпичи – до неба! – все шпили, статуи, портики положены и поставлены невольничьими руками. Руками рабов.

Может, поэтому – из-за рабов, – а может, потому, что в доме жил Волошин, все эти кирпичи – до неба! – ее пугали.

Раньше ее никогда не пугали… дома.

Кажется, Вадим до последней секунды не верил, что она на самом деле потащится к разлоговскому заместителю, потому что отстал только у подъезда.

– Я тебя тут жду, – буркнул он недовольно, и она на него оглянулась.

Сделав оскорбленное лицо, он стоял на тротуаре, и даже его коричневая кожаная куртка выражала возмущение.

– Я… сейчас, – зачем-то шепотом пообещала ему Варя, так, что услышать ее он никак не мог. Или это она себе сказала – я сейчас?

– К кому? – проскрипел домофон, когда она нажала блестящую кнопочку.

– В тридцать третью квартиру.

– Ждут? – осведомился домофон.

Варя точно знала, что нет.

– Ждут.

В домофоне зашуршало, потом раздался пронзительный писк, и дверь чуть подалась. Варя налегла и отворила ее.

В громадном и пустом холле, похожем на вестибюль метро в два часа ночи, было сумеречно, шаги гулко отдавались от стен. Варя несколько раз здесь бывала, привозила бумаги и всегда поражалась холоду и простору!..

…С Тухачевского когда-то все виделось иначе – шикарней, уютней, аристократичней. С Тухачевского казалось – где деньги, там и счастье, радость, веселье, море беззаботного света и тепла. Про холодные, гулкие своды как-то и не думалось никогда. И про то, что жить здесь, пожалуй, нелегко, тоже не думалось.

Впрочем, одернула себя Варя, тебе здесь жить вряд ли придется! И приспосабливать себя к сводам тоже едва ли понадобится. Холодные они или не холодные, нам это неважно. Нам на метро до «Сокола», а там до Тухачевского рукой подать, вот и все дела!

Волошин открыл дверь моментально, как будто стоял и ждал, когда кто-нибудь позвонит.

– Здрасти, Марк Анатольевич.

Ей-богу, он даже в лице переменился. Он переменился в лице, помедлил и спросил, что случилось.

– Ничего, – зачастила Варя, всерьез опасаясь, что он выставит ее вон, – правда, ничего, Марк Анатольевич! Я хотела вас предупредить, но у меня телефон разрядился…

Это было вранье чистой воды.

Звонить она не стала, потому что была уверена – он ее не примет. «По субботам я не принимаю, дождитесь понедельника!»

Но Варя решительно не могла ждать до понедельника!..

– Что у вас… разрядилось? – уточнил Волошин.

– Телефон, – упавшим голосом повторила несчастная Варя и вперила глаза в пол. – И я не смогла вам позвонить.

– Отлично, – оценил Волошин.

Он не приглашал ее войти и вообще не делал ни одного движения, и Варе вдруг стало страшно и стыдно. Так стыдно, что даже слезы навернулись на глаза. Зачем она приехала?! Да еще без предупреждения?! Спасать человека, который явно не нуждается в том, чтоб она его спасала?!

– Марк Анатольевич, – заспешила Варя и несколько подалась назад, к громоздкому старинному лифту, который только что ее привез, – я все поняла… Извините меня. То есть прошу прощения. Я тогда лучше в понедельник…