Иван Грозный (Книга 3, Невская твердыня) - Валентин Костылев

- Слушаю, великий государь, слушаю.

- Отныне сей молодец будет в моей дворцовой страже.

Снова опустился на колени Игнатий и поблагодарил царя за его милости к нему.

Иван Васильевич невольно воскликнул, глядя на удалявшегося Игнатия:

- Экий дородный да пригожий детина!

После ухода князя Мстиславского с Игнатием царь разложил на столе принесенный ему свиток и принялся внимательно рассматривать его. Перед ним предстали во всей наготе замыслы королевских вельмож о новом походе, вкупе с крымским ханом, на Московское государство.

Тому, что польские паны думают о новом походе на Русь, он не удивился, - ведь и сам он спит и видит, чтобы снова двинуться на короля и отнять у него Ливонию. Его удивило желание панов примириться с татарским ханом, вечным врагом христиан.

"Выгода выше веры!" - улыбнулся царь.

Феоктиста Ивановна подошла к воротам, чтобы посмотреть, хорошо ли они заперты. С некоторых пор у нее появилась какая-то боязнь чужих людей и всяких посланцев из приказов и других пришельцев.

Страх и печаль ходили за ней по пятам. Отец уж сговорился с игуменьей, чтобы Анну отдать в монастырь. После того и она, Феоктиста, примирилась с этим, ибо не хватало уже у нее сил отговаривать от этого дочь.

Но только Феоктиста хотела потрогать запоры на воротах, как из-за ворот раздался знакомый голос. Она вздрогнула, холодок пробежал по ее телу.

- Кто там?! - крикнула она.

- Отворите, это я - Игнатий!

Ничего не понимая, она заторопилась в дом к мужу.

Вышел Никита Годунов.

- Ты ли это, Игнатий?! - крикнул он.

- Батюшка, Никита Васильевич, как есть я, Игнатий, - донесся голос Хвостова. - Пусти меня! Не опасайся.

- Как тебя пустить-то?! - растерянно произнес Никита.

- С государевым я милостивым словом к тебе!

- Коли так, входи, - обрадованно вздохнул Никита.

Ворота открылись, и вошел нарядно одетый Игнатий.

Облобызались.

- Государь велел передать: он не гневается на тебя, но рад, что имеет таких слуг, как ты, - весело произнес Хвостов.

- Слава тебе, господи! - широко, с чувством, перекрестился Никита. Ну, идем ко мне в хоромы. Идем, дорогой гостьюшка... Рассказывай!

Феоктиста бегом побежала в дом. Она сказала Анне о том, что вернулся Игнатий. Анна сначала взглянула на нее испуганными, недоверчивыми глазами.

- Бог милостив, доченька моя милая, вернулся, - повторила мать.

Анна вскочила с постели, побежала на крыльцо.

Ей навстречу шли отец и Хвостов.

- Поздоровайся, дочка... Вот он! - сказал Никита Годунов. - Смотри!

Анна, забыв про отца, про мать, про все на свете, бросилась Игнатию на шею и горько разрыдалась. Он горячо поцеловал ее, тихо проговорив:

- Милая! Как тосковал я!.. Эх, если бы ты знала!

Феоктиста Ивановна засуетилась, а Никита развел руками, не понимая, что происходит.

- Повтори еще раз, что сказал государь? - со слезами в глазах спросил, наконец, он.

- Государь батюшка сказал, что он не гневается на тебя, но рад, что имеет таких слуг, как ты!

Никита снова обнял Игнатия, счастливый похвалой царя.

- А меня государь взял к себе в дворцовую стражу. Телохранителем буду у государя.

- Дай, еще раз облобызаю тебя и за это!

Анна не спускала глаз с Игнатия. Она не смущалась. Слишком глубоко было ее горе в отсутствие Хвостова, и теперь она считала себя свободною в выражении своих чувств. Отец был рад, что она ожила, повеселела.

- Ну, что теперь сказать матушке игуменье? - шутливо спросил Никита дочь. - Пойдешь ли в монастырь?

- Что ты, батюшка, бог с тобой! Ни за что не пойду.

Никита Васильевич громко рассмеялся.

А когда все уселись за стол, Никита Годунов стал рассказывать о своих невзгодах. О том, как ему и его семье пришлось пострадать за него, за Игнатия.

- Едва руки на себя я не наложил... - тяжело вздохнув, закончил он свой рассказ. - А теперь рассказывай о себе ты.

Феоктиста Ивановна, наблюдая тайком за дочерью, собрала ужин. Никита Васильевич налил всем браги.

Выпили за здоровье государя.

Отдохнув, Игнатий стал рассказывать о себе.

И мать и дочь, слушая его, проливали обильные слезы. И только когда рассказ дошел до беседы с царем, все снова повеселели.

Был тихий осенний вечер. Стемнело. В окно влетали ночные бабочки на огоньки свечей. Глаза Анны блестели счастьем. Игнатий старался сдерживать свой восторг, скрывать до поры до времени свои чувства к любимой девушке.

В глазах отца и матери светилась радость, и то, о чем думали они в это время, - каждый, пока, держал при себе.

В осенней позолоте кремлевские сады.

Погода не по времени теплая, солнечная.

Царь Иван Васильевич с царицей Марией, уже вставшей после родов с постели, и с сыном Федором совершает прогулку на паруснике по Москве-реке. Большое широкое государево судно пестро убрано многоцветными вымпелами; палуба устлана персидскими коврами. На бортах цветная роспись: драконы, сказочные птицы и всякие иные "чудесы".

Царь и царица Мария сидят у носовой части палубы на возвышенном месте, в бархатных с позолотой креслах. Ступенью ниже царевич Федор.

В нижней части судна, у широких окон, гребцы - двадцать юношей в голубых шелковых рубахах. Весла вздернули вверх, предоставив судну идти самостоятельно, вниз по течению.

Ближние к царю, дворцовые бояре расположились позади царской семьи на золоченых скамьях. Сидят строгие, неподвижные, со взглядами, устремленными к царской семье.

Вдоль бортов судна - обтянутая кольчугами стража с секирами на плечах.

Судно медленно движется вниз по реке. Паруса едва-едва колышутся под легким дуновением попутного ветерка.

Молодые, румяные лица гребцов сияют счастьем. Еще бы! Немалая честь незнатным дворянам вести на веслах государево судно.

Царь молчит, но не суров. Лицо его худое, морщинистое, желтое. Мутным, усталым взором окидывает он уплывающие назад берега.

Тихо журчит вода под острием килевой части. Кругом пустынно. Не видно даже московских рыбаков. Государева охрана накануне запретила обывателям в этот день, показываться на реке.

Лиственный лес большими, багряно-золотистыми валунами слоится, покрывая собою прибрежные холмы. Стволы березок вытянулись белоснежные, прямехонькие - не шелохнутся, - будто это государевы рынды, построившиеся для проводов царя.

Когда судно проплывало мимо большой заводи, тесно окруженной кленовой рощей, Иван Васильевич поманил к себе стоявшего во главе стражи Никиту Годунова.

- Вели остановить, - тихо сказал он. - Причальте к берегу.

Никита дал знак рукою рулевому и гребцам. Судно плавно, крутым полукругом, вошло в заводь, остановилось вблизи берега.

- Гусляров и домрачеев! - кивнул царь Бельскому.

Из трюма вылезло несколько древних старцев. У одних в руках гусли, у других домры. Около царева кресла старцы упали на колени, прильнув лбами к ступеням помоста, у самых ног царя.

- Буде! Вставайте! - нахмурившись, тихо сказал царь, взялся за голову, закашлялся. Затем, отдохнув, сказал: - Спойте про далекие походы Олега Храброго, как он море переплывал и византийские земли топтал.

Скорехонько поднялись гусляры и домрачеи с пола, помолились на все четыре стороны, поклонились до пола государю и уселись, поджав под себя ноги, полукругом против царского места.

На судне стало так тихо, что слышно было, как играет в воде серебристая плотва, как мышь лесная в страхе шмыгнула в траве, шурша сухим осенним листом.

Зазвенели струны, полилась песнь старцев:

Уж давно то было,

Как на святой Руси,

На святой Руси,

В славном Киеве,

Всколыхнулся люд,

Провожая князюшку,

Князя мудрого,

Князя храброго,

Во поход большой...

То не буря и не молния,

Паруса Олега поднялись над морем...

Лица старых гусляров оживились, глаза блеснули гневом.

Песня рассказывала о том, как в древние времена по днепровским водам в Черное море уходили с торговлей русские купцы и как в Цареграде их обижали греки, грабили, побивали, а кого и в полон брали. Не стерпело сердце у князя Олега, и повел он на ладьях свое войско по Черному морю, чтобы жестоко наказать Царьград. А в каждой ладье сидело по сорока воинов. И в голове каждого воина была та же мысль - отомстить грекам за их злодейства.

Долго ли, мало ли плыли Олеговы ладьи, но, хорошо зная направление ветров, киевские мореходы прошли море смело, не потеряв ни одной ладьи. Никакие морские волны не могли одолеть силы острокрылых русских парусов.

И вот однажды, на заре, приблизилось Олегово войско к самому Цареграду. Ступила нога русского войска на греческую твердь. В великом страхе затворили греки город железными цепями, заперли и городскую гавань.

Князь Олег велел втянуть ладьи на берег и поставить их на колеса. Ветер был добрый, попутный. Затрепетали паруса, и по суху, будто по морю, с песнями помчались воины прямо к стенам города, чтобы скорее взять его и строго наказать греков за давнишние их обиды и злодейства.